Ахто Леви - Такой смешной король! Книга вторая: Оккупация Страница 6

А недавно в «Нашей Земле» писали о юном герое, девятилетием сыночке служащего самообороны, который рано утром, выйдя в огород поиграть с винтовкой отца (ведь мальчики обожают играть с оружием), увидел в кустах смородины прячущегося русского солдата, грязного, оборванного; испугавшись, мальчик крикнул: «Хенде хох!» — и повёл послушного солдата в полицию, но в пути ему показалось, что солдат хочет убежать, нажал на курок и убил его выстрелом в спину. В газете писали об этом мальчике как о герое, похвально, но Королю страшно даже подумать, что кто-нибудь выстрелом в спину может убить Ивана Родионовича, ему представлялось, как Иван лежит в пыли, а из-под него бежит тоненькая красная змейка и ныряет в водосточную канаву.

Король любил войну… играть в войну. Со Свеном и Вальдуром или с другими мальчиками он играл в войну, в полицейских и разбойников, в бледнолицых и краснокожих; они стреляли друг в друга из «ружей», но однажды он чуть не схлопотал от Алфреда, когда нацелил свою «винтовку» на Марию Калитко и «приказал» поднять руки вверх. Алфред гневно вырвал оружие, то есть деревяшку, и сказал:

— Не смей целиться в живого человека даже из игрушечного ружья!

Алфред ничего не объяснял Королю, в этом и не было нужды: Его Величество сам догадался, что это подло и некрасиво в глазах воспитанных людей.

Так что положение маленького Ивана людей Тори беспокоило, об этом поговаривали между собой. Король же крепко держал язык за зубами, чтобы случайно не проговориться. Ему представлялось, как поведут маленького Ивана в тюрьму с поднятыми руками. Он понимал, что реально такого маленького с поднятыми руками не поведут, но что поделаешь, если ему так представлялось. Конечно, положение Ивана людей Тори беспокоило, но они не знали, как ему помочь. Высказывались планы, например, поселить у кого-нибудь в дровяном сарае и приносить еду, но чем всё это кончится? Не вечно же ему жить в сарае, к тому же могут заметить, открыть, тогда что?

Наконец решили мудро: он ведь где-то находится, когда не играет с народом Тори. Где-то спит. Значит, там его кормят? Значит, он у хороших людей и поэтому никому ничего не говорит. В таком случае всё в порядке и нечего ломать голову. Так решили все, кроме Лилиан Вагнер, мать которой умерла, а отец слыл в Тори как злющий рыбак. Лилиан продолжала заботиться о маленьком Иване. Её забота не выражалась в чём-то особенном: принесёт и сунет ему в карман груши из своего сада, которые — Король знал — у них очень сочные, или пакетик с пирожками. Пыталась ему и носки навязать, от которых маленький Иван категорически отказался, замотал головой и сказал по-марсиански:

— Не-е, у меня портянки, удобнее.

Действительно, всякий раз, закончив играть в мяч он накручивал какую-то ткань на босые ноги и совал их в маленькие сапоги, сделанные неизвестно из чего. А портянки удобны ли? То Королю было неведомо.

Хелли и Мария Калитко часто встречались в общем дворе. Здесь у них обычно состоялись подробные обмены новостями, консультации и разговоры на житейско-неполитические темы: известно же, что Хелли к политике относилась более чем презрительно. Должны же были они делиться впечатлениями об очередях, продовольственных карточках, продуктовых нормах. Намного удобнее вести разговоры в доме у Хелли или у Марии. Но нет же! Встречались во дворе, у одной ведро с помоями в руке, другая с хозяйственной сумкой, из города шла, и вот… «пошла мельница молоть» — как говорил Алфред.

Заботы у женщин, конечно, похожие: приготовить, убрать, накормить, в очередях постоять — дел немало. Рассиживаться с разговорами, — на это времени не было. Другое дело, если так, мимоходом, случайно встретившись во дворе, перемолвиться парой-другой слов… на часик-другой, если нет дождя.

Да нет, восстание маршала Блюхера на Дальнем Востоке, о котором сообщил Алфреду майор Майстер из гестапо, их не интересовало. Какое дело Хелли и Марии до того, что русский из немцев в Чите хотел образовать Дальневосточную советскую республику, что на улицы выходили рабочие заводов и на подавление этих выступлений были брошены войска НКВД, столкновения носили кровавый характер, а регулярные войска отказались стрелять в народ и переходили на сторону выступивших, верных правительству разоружили и арестовали. Сторонники Блюхера стали хозяевами в городе… Нет, такое ни Хелли, ни Марии совершенно не интересно. А вот насчёт кремлёвской «красной царицы» другое дело. Это жизненно, интересно и удивительно, что и у Сталина… А почему бы и нет? На женщин — об этом Хелли именно сообщила соседке, — с которыми у красного диктатора имеются связи, обращают особое внимание, и в Москве уже длительное время в центре внимания у «высшего красного общества» довольно таинственная особа, проживающая в последнее время в Кремле. У него, конечно, несколько жён и любовниц, но те не имеют на него влияния. Эта же «любимому всеми отцу» очень, говорят, импонирует. А её судьба!..

Анна Владимировна родилась в аристократической семье в Петербурге. Во время революции была маленькой девочкой. Богатые родители воспитывали её в довольстве. Революция отняла у неё родителей, и в поисках средств для существования, без копейки в кармане, она приехала в Москву. Здесь скудно зарабатывала белошвеей. Часто меняла фамилии, чтобы скрыть своё происхождение, и сегодня лишь единицы из высокопоставленных чиновников знают о нём.

Её судьба резко изменилась в день, когда по московским улицам проследовала похоронная процессия второй жены Сталина. Овдовевший диктатор шёл за гробом. Вдруг из открытого окна одного дома бросили на гроб алый цветок. Спустя несколько дней в нищенской квартире Анны Владимировны объявились агенты ГПУ и предложили следовать за ними. Прекрасная Анна Владимировна побледнела и осведомилась дрожащим голосом, будут ли её расстреливать. Агенты пожимали плечами, они отвезли её в Кремль и оставили в огромном пустом зале, стены которого украшал единственный портрет Ивана Грозного. Минут десять, показавшиеся ей бесконечными, провела она в ожидании, пока не открылась потайная дверь и не вошёл мужчина. Анна Владимировна почти потеряла сознание, увидев, что вошедший оказался всесильным товарищем Сталиным. «Не бойтесь, — сказал ей Сталин, — я лишь хотел поблагодарить вас за цветок. Вы дочь княгини О.? Да? Если бы не революция, то стали бы наследницей большого богатства. Вы были помолвлены с полковником Павловым, которого расстреляла революция. Сейчас работаете швеёй. Правда ли?» — «Правда, — прошептала Анна Владимировна, — но откуда вы всё это знаете?» — «Товарищ Сталин знает всё», — ответил диктатор и улыбнулся…[4]

Этот интереснейший рассказ прервал пришедший некстати Алфред, и Хелли спохватилась: обед только в проекте, ждать же Алфреду некогда, обед должен быть именно в обеденное время!

К еде Король относился равнодушно, хотя аппетитом не страдал. Ел всё, что подавали. Хелли с Алфредом приходилось труднее. В этой связи Король давно сделал удивившее его наблюдение: когда они жили на хуторе Сааре, Алфред, работавший в хозяйстве наравне со всеми, не раз заявлял Хелли или Ангелочку: «Мне надо есть как следует, я выполняю тяжёлую работу, я же пашу».

И он ел «как следует». Король же думал, что Серая лошадь — да, вот кому действительно тяжело, она пашет, а Алфред… он же только ходит за лошадью, — налегая на ручки сохи, почти спит да покрикивает: «Но-о!» Разве это так трудно? Потом и в городе он машинально отмечал привычку Алфреда определять себе рацион в зависимости от объёма выполняемой им работы; когда Алфред стал делать мебель, он говорил Хелли: «Мне надо поесть как следует, я же делаю тяжёлую работу».

Здесь Король согласился. Алфред с утра до вечера пилил, строгал, таскал доски, и это было тяжело. Король это знал, сам попробовал переносить доски… одну доску.

Мария Калитко поспешила домой, Хелли и Алфред уточняли перспективы наискорейшего обеда. Алфред спешил, у него «горячая» работа в мастерской. Мимо их ворот, печатая шаг, промаршировала колонна самооборонцев, распевавшая громкоголосым хором национальную песню про землю эстонскую, её народ, чей мужественный нрав ещё не погиб. Тайдеман как-то заметил в шутку: «Устраивают конкурсы песен на улицах нашего города. Сначала русские маршировали и пели „Широка страна моя“, затем немцы про красавицу Лили Марлен, теперь самообороновцы запели про нрав свой мужественный, который никак не желает умирать…»

Алфред спешил не столько в свою мастерскую, сколько во двор того дома, где была его мастерская, и Хелли о том знала. Она понимала, что там во дворе для Алфреда больший интерес, чем заказанные профессором Пальдроком книжные полки. Потому что это было для Алфреда новое дело, даже в некотором роде мечта. Как всё новое, которое Алфреду приходилось в жизни осваивать, так и это он постигал азартно, увлечённо, отдавая делу каждую свободную минуту. Он давно раздобыл каркас старого грузовика с кузовом. Затем достал колёса, и несколько недель потратил на их установку к грузовичку; для этого ему пришлось изучать соответствующую литературу, которой были завалены и стол, и диван в торжественной комнате. Вечерами и ночью он корпел над ними куда более прилежно, чем Его Величество Король над своими учебниками. В результате грузовик встал на ноги, то есть на все четыре колеса, хотя пока ещё без самого главного — мотора. Но это не помеха, если есть голова у того, кто взялся сие транспортное средство восстановить.