Любовь Воронкова - Лесная избушка Страница 6

9. Ночь до рассвета

В трубе гудело. Немцы тихо сидели в горнице. Но те, которые были в сенях, начали замерзать. Слышно было, как они крякают, хлопают руками, ходят взад и вперед по сеням.

Неизвестно, сколько времени прошло, может час, а может три. Шурка с Алёнушкой сидели, прижавшись друг к другу. О сне даже и не думалось.

Шарканье в сенях стало слышнее. Наконец открылась дверь, и два солдата вошли в кухню. Оба они скорчились от холода, посинели. Они остановились у дверей горницы, щелкнули сапогами, отдали честь и что-то сказали — может быть, попросились погреться. Потом уселись за кухонный стол и вытащили карты. Один стал раздавать карты, а другой взял фонарь и переставил на середину стола. Шурка и Алёнушка переглянулись — всё пропало!

Медленно текли минуты. Ровным белым язычком горело пламя под круглым стеклом фонаря. Казалось, что солдаты уже давным-давно сидят здесь и играют в карты. И казалось, что этой игре не будет конца. Неужели так и просидят до рассвета?

Но вот солдаты спрятали карты, поглядели на часы и вышли. Алёнушка вскочила, передвинула фонарь к окну. И тут же в кухню снова вошли немцы, но уже другие. Они вошли, потирая от мороза руки. Тихонько разговаривая, уселись к столу. Поговорили, позевали и затихли, облокотившись на стол. Тускло светились их тяжелые автоматы, поставленные у колена.

Наступила тишина. Шурка не выдержал. Глаза у него стало заволакивать, голова отяжелела. Он прислонился к плечу Алёнушки и тотчас уснул.

Сразу один за другим набежали пестрые сны. Вот они с Пашкой ловят какую-то птицу. А птица смеется и улетает все дальше и дальше. А вот они с Пашкой уже и сами птицы. Взмахнули крыльями, взлетели вверх и уселись на высокой ветке.

И вдруг ветка задрожала, затряслась. Хочет Шурка взлететь, но видит, что нет у него крыльев. Глянул вниз, сердце замерло — так высоко он взобрался. А ветка все дрожит, все трясется, сейчас сорвется Шурка и полетит вниз!

Алёнушка тихонько трясла его за плечо.

— Шурка, Шурка, фонарь-то гаснет!

Шурка открыл глаза. Тихо-тихо было кругом. Метелица улеглась, и в трубе замолкло. За столом, на лавке, на полу — везде сидели и дремали солдаты в зеленых шинелях. В сенях расхаживали часовые, притопывая морозными каблуками. Возле окна чуть мигал желтый огонек, тонкая струйка копоти поднималась вверх. Фонарь погасал. А в окно уже заглядывал тусклый зимний рассвет.

— Они скоро придут, — прошептала Алёнушка. — Может, идут уже! Неужели они не заметят?

Вдруг она схватила Шурку за руку:

— Слышишь?

Шурка замер, прислушался. И вот где-то далеко среди морозной лесной тишины ему почудился неясный хруст снега.

Шурка оглянулся кругом — немцы по-прежнему сидели и дремали, обхватив руками автоматы. Студеное безмолвие окутывало избушку. Может, ему почудилось?

Шурка и Алёнушка сидели не шевелясь. И на этот раз они и вправду услышали далекий скрип лыж по снегу. Идут! Неужели не увидят платочка? Неужели не остановятся?

Один солдат поднял голову, прислушался.

— Ахтунг![7]

Немцы встрепенулись, насторожились. Двое тихонько подошли к дверям горницы, сказали что-то. Там тоже задвигались. Начальник вышел в кухню. Стараясь не шуметь, солдаты вышли в сени. Только двое остались в кухне. Они встали у дверей и приготовили автоматы. Начальник поглядел на Шурку и Алёнушку, молча погрозил им револьвером и снова ушел в горницу. Немцы затаились, будто волки, поджидающие добычу.

— Если наши подойдут, брошусь в окно, выбью раму да закричу! — сказал Шурка. — Пускай стреляют!

— Я сама выбью, — возразила Алёнушка. — Не твое дело, ты сиди и молчи. Ты маленький.

Шурка рассердился:

— Я партизан, а не маленький. Я в разведку ходил.

И вот где-то хрустнул сучок, треснула веточка. Идут! Не видят платочка!

И вдруг снова — тишина. Слушают немцы, затаив дыхание. Слушают и Шурка с Алёнушкой, боясь пошевельнуться. Что-то шуршало по снегу, только так тихо, что и не разберешь: не то идет кто, не то мерещится. Все тише, все дальше… Вот и совсем затихло.

Фонарь мигнул раз-другой и погас. Светло-серый рассвет засветился в щель. Безмолвный, закованный стужей лес неподвижно стоял за стенами.

Алёнушка и Шурка поглядели друг на друга, улыбнулись тихонько и вздохнули, будто камень с души свалился.

— Ушли!

10. Партизаны покидают лесную избушку

Алёнушка вошла в горницу, сняла темные занавески с окон. Засверкали и заискрились морозные узоры. Стало светло в избушке, наступило утро.

И тогда немцы поняли, что в избушку никто не придет. Они заговорили громко и раздраженно. Те, которые дежурили в сенях, вошли в избу, и снова стало тесно от зеленых шинелей и железных прикладов.

И тут немцы дали волю своей злой досаде. Они сорвали со стен еловые ветки. На столе начертили свастику — будто огромный черный паук сел на стол. Раздался треск и грохот — кто-то сбил прикладом шкафчик с посудой. Начали шарить на полках. Стащили с полатей овчинный дедов тулуп и Алёнушкин полушубок. Один, долговязый, с огромными ногами, подошел к Алёнушке и закричал что-то, показывая на ее валенки. Алёнушка сняла валенки и подала ему. Немец попробовал их надеть, но они ему, может быть, только на нос годились бы. Он со злостью швырнул валенки об стену. И вдруг рванул Алёнушку за ворот кофточки и выхватил наган. Шурка, не помня себя, закричал диким голосом и повис на руке у немца.

— Оставь, — небрежно сказал начальник, — это потом… Придем еще раз.

Он сказал это по-немецки. Шурка с Алёнушкой ничего не поняли.

Долговязый оттолкнул Алёнушку и спрятал наган в кобуру.

Немцы ушли.

В распахнутые двери стремительно ворвались холод и ветер.

Когда затихли в лесной глубине голоса солдат, Алёнушка вскочила и крепко обняла Шурку.

— Шурка, Шурка, — и плача и смеясь, крикнула она, — мы живы! И наши живы! Ты понимаешь это или нет?

Алёнушка закрыла дверь, затопила печку. Шурка вышел на крыльцо. Розовые полосы утреннего солнца лежали на снегу. За ночь огромный сугроб намело у крыльца.

Шурка, утопая в сугробе, обошел кругом: все ли бандиты ушли? Не осталась ли где в кустах вражья засада? Но следы были только в одну сторону, туда, куда ушли немцы. Тогда он пролез к маленькому кухонному окошку и сдернул с форточки пунцовый платок. Можете возвращаться, партизаны, пункт свободен!

Часа через два из леса раздался свист. Шурка выскочил на крыльцо, Алёнушка за ним. Из-за деревьев, словно привидение, показался Чилим.

— Подходи, — крикнул Шурка, — не бойся!

Чилим вышел на полянку, а за ним показался дед Батько, а за дедом и все остальные. Как же обрадовался им Шурка! Даже заплакал от радости.

Партизаны выслушали, что было этой ночью в избушке, и задумались.

— Пока все кончилось хорошо, — сказал дед, — только нам здесь оставаться больше нельзя. Уйдем дальше. У нас домов по всему лесу: там землянка, там блиндаж[8], там пустая угольница… Все равно бандиты за нами не угонятся.

А потом подозвал к себе Шурку, похлопал по плечу:

— А ты, братец Шурка, молодец! Не растерялся. Ты теперь настоящий партизан. Так можешь и говорить, когда свои спросят: Александр Хрусталев, партизан боевого отряда, мститель за родину!

Шурка молча кивнул головой.

Партизаны собрали свое небогатое имущество, встали на лыжи и ушли из лесной избушки. И Шурка ушел с ними.

Куда? Это елки знают, знает ветер, который бродит по лесу. Но ни елки, ни ветер никому не расскажут об этом.

Примечания

1

Подзастрешный — находящийся под стрехой, нижним свисающим краем крыши.

2

Кудель — пучок льна или шерсти, приготовленный для пряжи.

3

Поставец — невысокий шкаф для посуды.

4

Овчарник — загон для овец.

5

Fort — Прочь! (нем.)

6

Halt! — Стой! (нем.)

7

Achtung! — Внимание! (нем.)

8

Блиндаж— оборонительное подземное сооружение  с покрытием из жердей для защиты от снарядов противника.