Эдуард Басс - Цирк Умберто Страница 6

Но и те, кому везло меньше, были постоянно окружены роем почитателей — ведь в маленьких, захолустных городках тоже стояли кавалерийские части, и офицеры ждали приезда цирка как самого значительного события года. Кавалерия являлась в ту пору ядром и гордостью армии; гусарами, драгунами, кавалергардами, кирасирами, уланами командовали аристократы, и многие отрезанные от мира гарнизоны встречали наездников и наездниц конного цирка столь восторженно, что несколько дней гостеприимства означали для иных долги на несколько лет.

Впрочем, слово «цирк» в те времена употреблялось редко. Начиная с директоров первоклассных английских трупп, гастролировавших на континенте, и кончая захудалым чешским антрепренером Беранеком — все называли свои заведения что-нибудь вроде: «Общество верховой езды» или «Британские королевские наездники» и т. п. Лишь немногие из них располагали собственным шапито; большинство трупп выступало в круглых деревянных зданиях, которые имелись во всех больших городах или строились на заказ — ведь гастроли «общества» длились по нескольку месяцев. Программа состояла из традиционных номеров: царственное искусство лошадей, дрессированных на свободе, высшая школа верховой езды, римская конница, почта, вольтиж, танцующие лошади. Несколько клоунов развлекали публику, пока на манеже загребали опилки. Если «общество» располагало хорошо обученной лошадью, гвоздем программы становилась какая-нибудь драматическая сценка, например «Араб и его верный конь», где умный жеребец исполнял главную роль. В конце давали большую пантомиму: в ней участвовали все лошади «общества», а всадники облачались в самые пышные костюмы.

Обычный же цирк с характерной для него пестротой номеров существовал в те времена лишь в виде небольших трупп, которые выступали на гуляньях и ярмарках подчас без шапито, под открытым небом; плату взимали, обходя с тарелкой толпившихся вокруг зрителей. Цирк Умберто выделялся своей богатой программой, в которой многочисленные и разнообразные артистические номера чередовались с выступлениями животных. Правда, при папаше Умберто он не превышал еще скромных размеров среднего цирка тех лет. Диаметр манежа равнялся шестнадцати гамбургским футам — этого было достаточно для выступления группы из шести лошадей. Встав во главе дела, Петер Бервиц принялся расширять и улучшать фамильные конюшни, стремясь вывести цирк в число самых солидных предприятий подобного рода. Пришлось подумать и о более просторном шапито, который соответствовал бы возросшему количеству лошадей. Учтя собственный опыт, а также опыт своих наездников и дрессировщиков, Бервиц перешел на манеж диаметром в двадцать четыре гамбургских фута. Было установлено, что по манежу таких размеров лошадь бежит под углом, при котором на ней всего легче удержать равновесие; если же наездник или наездница ошибаются, то падают на опилки, а не на барьер, как это случилось с мадемуазель Арабеллой. Теперь Петер Бервиц мог демонстрировать группу из двадцати четырех лошадей, производившую большое впечатление.

Так цирк Умберто вышел со временем в число наиболее крупных конных трупп, но от разнообразия программы своего деда Петер Бервиц не отказался. Особую верность он проявлял в отношении бабушкиных любимцев — львов и прочих хищников. Он расширял свой зверинец, прикупая и обменивая животных, и был одним из немногих антрепренеров, которые продолжали дрессировать хищных зверей. Старый бабушкин Гасан давно уже околел, и его шкура лежала в хозяйском фургоне на полу между кроватями, но в клетках зверинца метались пять новых львов (два самца, три львицы), два тигра и три медведя, годных для выступления на манеже. Тогда еще не знали кольцевой решетки и номеров с участием большого числа хищников не ставили. Укротители входили прямо в клетки к зверям. Клетки представляли собой грубо сколоченные ящики, одна сторона которых была зарешечена; в них не хватало места для больших прыжков. Публика поражалась смелости мужчины или женщины, отважившихся войти с бичом и вилами к ревущим, оскалившим клыки львам. Номер длился недолго: львы должны были по требованию укротителя встать, пройтись, сесть или лечь; в редких случаях укротитель «боролся» с наиболее добродушным зверем и даже всовывал ему в пасть руку или голову. Подобные выступления повторялись иногда по десяти раз на день, в зависимости от успеха зазывал. Старые ярмарочники метко окрестили эти изнурительные повторения шлахтой.[8] Карлу Умберто тоже приходилось вначале работать «на убой», чтобы пропустить как можно больше зрителей. Еще выступая под «зонтиком» — в маленьком, примитивном шапито, — он работал по методу шлахты и только впоследствии, когда уже вел дело совместно с зятем, мог позволить себе выступать лишь дважды в день. По вечерам представлений не было — из-за отсутствия света. Цирки освещались свечами, позднее — керосиновыми лампами, но владельцы деревянных цирков долго боялись этого нововведения: слишком велика была опасность пожара.

Демонстрируя зверей, старый Умберто мечтал не столько о хорошем шапито, сколько о «работе на круге». С юности, со времен выступлений на ярмарках, он привык видеть зрителей со всех сторон и считал «работу на круге», то есть цирковые представления, в отличие от «односторонних» постановок театральных, единственным видом искусства, когда артист действительно находится в контакте с публикой. Аттракционы в деревянных клетках зверинца, где с трех сторон тебя окружают глухие дощатые стенки, претили ему. Как только цирк немного окреп, Умберто заказал накатную клетку из железных прутьев, укрепленную на низенькой тележке. В нее загоняли занятых в номере хищников, и четыре пары лошадей торжественно вывозили их на арену. Площадь клетки равнялась девяти квадратным метрам, ее едва хватало для двух зверей, но Карло Умберто блаженствовал: теперь он мог, согласно господствовавшей среди тогдашних укротителей моде, гонять зверя из угла в угол, хлопать шамберьером, стрелять без конца холостыми патронами, понуждая ошалевшего от страха льва рычать и скалить зубы и заставляя его наконец лечь и положить голову на лапы. Тут донтер[9] синьор Карло театрально ставил правую ногу на гриву укрощенного зверя, срывая бурю оваций.

Однажды на пасху цирк Умберто оказался в северной Ломбардии. В страстной четверг, пятницу и субботу зрелища в Италии запрещены. Эти дни в цирке отводились для ремонта и починки инвентаря, шапито и фургонов, за чем всегда наблюдали лично дед Умберто и бабушка Луиза. На сей раз, однако, они перепоручили свои обязанности Бернгарду Бервицу. Указав, на что следует обратить особое внимание, старики уехали. Застилая постели, Антуанетта Бервиц обнаружила, что папаша взял с собой коробку из-под сигар, которую всегда прятал на ночь под подушку. Эту обмотанную тесемками шкатулку передала ему на смертном одре мамаша Булье. Шкатулка была почти доверху наполнена золотыми луидорами, которые ясновидящей удалось припрятать от своего никогда не протрезвлявшегося супруга-укротителя. Антуанетта знала, что коробка давным-давно полна. Отец открывал ее лишь в крайних случаях, когда цирк терпел тяжелые убытки или представлялась возможность выгодно купить дорогого зверя. Затем он снова начинал копить, пока коробка из-под гаван снова не наполнялась… Бервицы поняли, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Но в субботу дед и бабка возвратились как ни в чем не бывало. Лишь во время пасхального обеда Умберто, приняв торжественный вид и наполнив стакан красным вином, объявил на звучном итальянском языке, обильно уснащенном изысканными оборотами, что в этом году ему исполняется семьдесят лет и что хотя он чувствует себя бодро и может, как известно и признано всем миром, в любую минуту явить образцы циркового искусства, однако благоразумие, коим наделил его всевышний, повелевает ему не напрягать чрезмерно струну жизни. Поэтому, следуя примеру своих предков — фокусников и канатоходцев из славного рода Умберто, он решил уйти на заслуженный покой и приобрел вместе с мама Луизой уютный домик в Верхней Савойе, весь увитый плющом, с садом и двориком, где они предполагают, испросив благословения всевышнего, дрессировать для цирка Умберто собак, кошек, обезьян, попугаев и прочую живность. А поскольку заслуги его как основателя дела нельзя обойти молчанием, поскольку для всех, кто ведет жизнь на колесах, воздавать должное за труды является непреложным законом, то он просит, а как глава семьи одновременно и приказывает, чтобы в каждом городе, где они будут выступать до его ухода, устраивалось по одному гала-представлению в честь покидающего арену синьора Карло Умберто, первого и величайшего укротителя хищных зверей, знаменитого канатоходца, феноменального дрессировщика лошадей, почтеннейшего основателя цирка Умберто, заведения, которое добилось всемирной славы и высочайшего благоволения всех коронованных властелинов Европы. Произнося сей спич, дед Умберто — недаром он был в свое время зазывалой! — достиг вершин красноречия, и все семейство восторженно аплодировало ему.