Малгожата Мусерович - Целестина, или Шестое чувство Страница 6

Ох, как было бы здорово, если б можно было повернуть время вспять!..

Не намного, минут на десять: звонок бы раздался, когда Цеся была в кухне, — она бы сама открыла дверь и увела Данку куда-нибудь в укромный уголок. А так…

В конце концов Цеся отважилась поднять глаза на Данку, ожидая самого плохого. Однако на русалочьем лице гостьи играла снисходительная улыбка: кажется, ей было весело. Она с аппетитом поглощала пельмени и даже как будто стала чуть менее одухотворенной. «Это под влиянием моих милых родственничков, — подумала Цеся. — Они так безнадежно прозаичны».

Наконец можно было встать из-за стола.

— Идите, девочки, — проникновенно сказала тетя Веся. — Я помою посуду. Я все понимаю, сама когда-то была молода. Идите, идите к себе.

«К себе». Легко сказать. У самой двери Цеся сообразила, в каком состоянии оставила утром комнатушку, где жили они с Юлией. Позор. К сожалению, в квартире не было другого уголка, где две полувзрослые особы женского пола могли бы углубиться в интеллектуальную беседу. В кухне все вверх дном. К дедушке в комнату нельзя: надо же ему где-то единоборствовать с Барбюсом, да и вообще такого в заводе не было, дедушкина комната — святыня. У родителей все завалено глиной и гипсом, в углах, словно пугала, торчат обрубки незаконченных скульптур для индивидуальной маминой выставки; исключение составлял уголок за книжным стеллажом, где отец устроил свой кабинет, который со свойственной ему педантичностью содержал в идеальном порядке. Однако там он сам любил вздремнуть после обеда.

Цеся вздохнула. Увы, ничего не поделаешь…

Предупредив Данку, что в комнате немного не прибрано, она с опаской приоткрыла дверь.

О чудо! Юлия убрала комнату!

Это был верный признак того, что сестра работала. Всегда, прежде чем окунуться в стихию творчества, Юлия мыла пол, а иногда, в случае необходимости, даже окна. В комнате все сверкало, воздух был напоен запахом свежевыстиранных занавесок и дождя. Легкий диссонанс в эту симфонию чистоты вносил огромный стол сестры, заваленный изрезанной бумагой, заставленный незакрытыми бутылочками с плакатной тушью и множеством сосудов с грязной водой от кистей. Посреди забрызганного красками и клеем листа картона белел большой прямоугольник — след от произведения искусства, с которым Юлия, очевидно, умчалась на занятия в академию.

Цеся усадила Данку на диван.

— Здорово, что ты наконец зашла, — сказала она, преодолевая робость.

— Я должна была тебя поблагодарить. Такая у меня возникла внутренняя потребность, — ответила Данка. Слова ее прозвучали красиво и многозначительно.

— Не за что, — простодушно ответила Цеся и тут же засомневалась, стоило ли так отвечать.

— Павел поступил отвратительно. Никто не сделал для меня столько, сколько ты. И так бескорыстно, — продолжала Данка, полузакрыв свои подернутые туманом глаза.

— Не о чем говорить. — Цеся погрязла в банальностях.

— Я очень одинока, — сказала Данка печально и посмотрела Цесе прямо в глаза.

Целестина набрала воздуху в легкие. Одинока. О господи!

— Да? — задала она идиотский вопрос.

— Бесконечно одинока, — повторила Данка.

— А… Павел? — отважилась спросить Цеся.

— Павел не считает меня человеком. Моя внутренняя жизнь его абсолютно не интересует.

Цеся сочувственно вздохнула.

— Он только и знает, что спрашивает, почему я от всего прячусь! А как можно это объяснить? Я боюсь жизни. Ты тоже боишься жизни?

— Кто не боится.

— Мир такой чужой и неприветливый…

— Это верно, — согласилась Цеся. — Стоит выйти за порог, и у меня появляется ощущение, будто я прыгнула в ледяную воду… Ой нет, это я глупости говорю…

— Наоборот, это очень интересно, — сказала Данка без всякого интереса. — А мне ничего не хочется… из школы меня, наверно, выгонят… я ведь совсем не занимаюсь. Только целыми часами кручу пластинки. Смотрю в стенку, слушаю музыку, и мне становится спокойно.

— Хандра у тебя, что ли?

— Она у меня всегда, — простонала Данка. — Знаешь, я просто не вижу в нашей жизни смысла. Зачем учиться? Зачем мучиться? Все равно умрем.

— Это просто хандра, — заявила Цеся, наконец почувствовав себя уверенно на знакомой почве. — От нее можно избавиться. Я знаю несколько хороших способов. В зависимости от степени нужно…

— Я одинока, — перебила ее Данка, с тоской глядя в потолок.

— Если хочешь, — вырвалось у Цеси из глубины души, — я могу быть твоей подругой. Давай с завтрашнего дня заниматься вместе. Договорились?

— Ты это предлагаешь из жалости, — вздохнула Данка. — А я и того не стою. Я слабая, безвольная курица…

— А ты не будь курицей, — лаконично посоветовала ей Цеся, которой эта волынка постепенно начинала надоедать. — Возьми себя в руки. От депрессии лучшее средство — напряженная работа. Такая, чтобы сразу были заметны результаты.

— Наоборот… когда много работы, я совсем скисаю.

— Лень, — коротко сформулировала Цеся. — Самое простое — махнуть на все рукой. Моя мама всегда говорит, что работать над собой нужно до конца жизни, так как никогда не поздно еще что-то исправить.

Раздался смешок.

— Я бы этого не сказал, — произнес Целестинин отец. Он стоял, прислонившись к дверному косяку, и преспокойно подслушивал.

Цеся даже вскрикнула от негодования:

— Подслушиваешь?

— Ни в коем разе, — возразил отец. — Я только пришел спросить, не хотите ли компоту. Тетя Веся меня прислала.

— Ты не мог хотя бы кашлянуть? Или постучать! — Цеся едва сдерживалась, чтоб не расплакаться.

Как не стыдно, в самом деле! Подслушивают, вмешиваются в разговор… Нет, это невыносимо!

— Дверь была открыта, — оправдывался Жачек. — Ну, так как насчет компота?

— Мы не хотим! — со злостью отрезала Цеся.

— Я бы выпила… — Данка робко улыбнулась Жачеку.

— Извини меня за папу, — сказала Цеся, как только отец скрылся за дверью кухни.

— Ты что? У тебя ужасно симпатичные родственники! — убежденно воскликнула Данка. — Послушай, а как они относятся к твоему мальчику?

— Никак не относятся, потому что у меня его нет, — мужественно призналась Целестина.

— Шутишь! Как это — нет?

— Очень просто. Никому мало-мальски интересному я не приглянулась.

— Потрясающе! У тебя хватает смелости быть одной!

— Просто я никому не нужна. — Цеся печально усмехнулась.

— Да ведь ты очень красивая! — воскликнула Данка, непроизвольно перенимая роль утешительницы.

— Какое там, — сказала Цеся еще печальнее.

— Хорошенькая!

— Это ты хорошенькая… — Цеся с завистью поглядела на Данусю.

— Ненавижу свою физиономию, — угрюмо призналась Данка.

— Ты что, с ума сошла?! — изумилась Цеся. — Подойди к зеркалу, посмотри, какое у тебя выразительное лицо, а у меня что? Розовая картофелина. Телятина.

— Да нет, это как раз у тебя выразительное лицо! — из вежливости упорствовала Данка.

— Ничего подобного! У тебя!

— Нет, не у меня! У тебя!

— А я говорю, что у тебя, и не спорь!

— О господи! — простонала вдруг Данка.

Девочки отвернулись от зеркала и, поглядев друг на дружку, бешено расхохотались.

— Приятно такое слушать, а?

— Тщеславные идиотки.

— Нам только об этом и тверди — какие мы хорошенькие.

— Мальчишкам нравятся хорошенькие.

— Вот именно. Ты читала в «Филиппинке»? Девочки больше всего ценят в мальчиках ум и чувство юмора.

— А мальчики?

— Ты еще спрашиваешь! Конечно, им нужно, чтоб была смазливая и умела вкусно готовить.

— Не может быть.

— Представь себе!

— Вот дураки.

— Не дождется он, чтобы я ему готовила и стирала носки.

— Это еще кто же?

— Хотя бы Павел. Этот человек меня раздражает. Вчера устроил ужасную сцену ревности, а сегодня написал для меня сонет.

— Шутишь.

— Нисколько. Настоящий сонет, по всем правилам. Я была в восторге, пока мама не сказала, что все от начала до конца содрано у Шекспира.

— Наверно, у него самого не получалось, — великодушно сказала Цеся.

— Похоже на то, — пискнула Данка.

И девочки, переглянувшись, в приступе смеха повалились на диван. Смеялись до полного изнеможения.

— С завтрашнего дня, — проговорила наконец Цеся, отсмеявшись и вытирая слезы, — с завтрашнего дня будем заниматься вместе, хорошо?

— Ладно. Ты молоток.

— Я тебе помогу: по математике и вообще по всем предметам. В конце концов, невелика наука.

— Да уж наверно. Если какая-то там Ковальчук может получать четверки и пятерки…

— Вот именно. Будешь приходить каждый день, ладно?

— Ну… не знаю, что скажет Павел…

— Как хочешь, — уже суше произнесла Цеся и переменила тему.