Леонид Жариков - Судьба Илюши Барабанова Страница 61

— Какой диспут?

— Спроси их… Колотят и говорят: «Вот тебе за Георгия Победоносца! А это за богородицу!» Потом Шурик ка-ак стукнет меня палкой по голове: «За Иисуса Христа! Будешь знать, как надевать на господа бога валенки. Беги, пака цел…» А Фоня догнал меня и говорит: «А ну стой. Отвечай: есть бог или нет?» Я подумал и сказал: «Для кого есть, а для кого нету». Они засмеялись: «Косой, косой, а хитрый».

— Знаю, — воскликнул Илюша, — знаю, что такое диспут! Вчера дядя Петя говорил, что в городском театре будут спорить про бога. Одни — что он есть, а другие — нету. Чья возьмет — это и есть диспут.

— Скорее всего…

— А вот ты скажи мне, почему в церквах служба идет, как будто бог опять появился? Ведь его тогда отменили.

— Откуда мне знать, чудак-человек, — пожал плечами Степа.

— Степа, а что, если нам пойти на этот… диспут?

— Крестная не пустит.

— Убежим…

— Ладно, может быть, пойдем.

Наконец настал день — в городском театре сошлись два враждебных лагеря: защитники бога и его враги, собрались не для примирения, а для борьбы.

В посланиях патриарха Тихона церквам было сказано: нельзя больше терпеть богохульства. Иначе не прекратятся насмешки и нападки на святую религию.

Дело дошло уже до того, что дочь священника отца Серафима Богоявленского отреклась от веры и ушла из родительского дома. Об этом было объявлено в большевистской газете «Коммуна». Девица писала, что ей стыдно за отца-священника, который скрыл церковные ценности, необходимые для спасения голодных детей. Весть об отречении девушки поразила духовенство, и газета переходила из рук в руки.

Если дочь священника восстала против самого господа, чего еще ожидать? Хорошо, что в уезде учинили суд над пятью богохульниками, правильно сделали, что утопили их в Оке. Бог учил: «Приведите ко мне тех, кто не хочет, чтобы я царствовал над ними, и убейте их предо мною».

Афиши оповещали жителей города о том, что в диспуте «Есть ли бог?» могут принять участие все желающие. Докладчиком от губкомпарта назначен Азаров. Против него выступят представитель духовенства иеромонах Антоний, а также руководители старообрядческой церкви и всех религиозных общин.

Задолго до начала у входа в театр выстроились очереди. Зал не мог вместить всех, кто пришел.

А комсомольцы весело шагали мимо стены врагов и, словно не замечая их, пели:

Карла Маркса поп читает,       Чум-чура, чура-ра!Ничего не понимает,       Ку-ку, ха-ха!

Проходя мимо городского базара, комсомольцы дружно грянули:

Посмотрите, как нелепо      расплылася рожа нэпа,Ап-чхи!

В театр они входили строем по двое в ряд. В зрительном зале заполнили все передние ряды и по сигналу перестали петь.

Обстановка здесь была чужая: на пустой сцене вместо привычного стола для президиума одиноко торчала тумба, похожая на церковный аналой. Нигде не видно портретов вождей революции.

Монахи в островерхих бархатных скуфьях, задрав полы ряс, пробирались между рядами, отыскивая свободные места. Церковники держались надменно, подчеркивая презрение к своим противникам.

Комсомольцы с интересом присматривались к духовным пастырям. Митя Азаров держал под мышкой стопку книг со множеством закладок — готовился разить церковников изречениями из трудов Карла Маркса, Фейербаха и Энгельса.

Друзья подшучивали над Митей:

— Зачем столько книг приволок?

— Если слово не поможет, я этими книгами буду колотить попов. Они меня крестом били, а я их Карлом Марксом…

Возле театра шумела и волновалась толпа. Илюша и Степа стояли у входа. Ребята искали кого-нибудь из комсомольцев, чтобы пройти с ними, но в суете никого не могли найти.

Диспут уже начинался, когда в окружении черных монахинь и богомольцев к театру пришел юродивый. Его называли святым Фофаном и говорили, будто он хочет выступать на диспуте.

При появлении «святого» многие в толпе стали креститься, а кое-кто упал перед ним на колени, прося благословить.

На его рубище и грязные косматые волосы, закрывавшие глаза, неприятно было смотреть. Юродивый с трудом передвигал ноги. Две монахини вели его под руки.

— Степа, это тот самый Фофан?

— Кажись, он. Я его только один раз видел… в гробу.

— Как в гробу? Почему?

— А так. Он живет в келье, а на ночь ложится в гроб.

— Зачем?

— Зачем, зачем… Спит в гробу, взял себе муку такую…

Контролеры у дверей растерялись, не зная, пускать юродивого или нет.

— Куда вы это чучело ведете? Его в бане надо мыть…

За Фофаном в театр устремились и другие. Милиционер уговаривал толпу:

— Товарищи, поимейте совесть, там же дыхнуть нечем. Не напирайте!

Илюша подошел к женщине-контролеру и сказал с упреком:

— Святого пропустили, а нас не хотите…

Она улыбнулась:

— Он святой, а ты кто?

— Мы безбожники, — неожиданно для самого себя выпалил Илюша и покосился на Степу.

Тот молчал, потом тоже стал просить:

— Тетенька, пропусти…

— Разве и ты безбожник? — спросила она у Степы. — Я ведь знаю тебя. Ты в церкви Василия Блаженного прислуживал.

— Он уже не ходит туда, — заступился Илюша. — Это он раньше ошибался.

Наконец женщина сжалилась над ребятами и пропустила их на самую верхотуру, на галерку, где было тесно и душно.

Едва ребята протиснулись на галерку, как их оглушил взрыв смеха. Не зная, что происходит в зрительном зале, Илюша глянул через барьер и увидел на сцене человека в длинном черном подряснике. Над ним потешались зрители. У старичка был всклокоченный вид, он потрясал Евангелием, но ему не давали говорить.

В зрительном зале поднялся с места Пашка Булочкин и, обращаясь к дьячку, спросил:

— Папаша, скажи: правда, Иисус Христос накормил пятью хлебами пять тысяч человек?

— Правда.

— И они все съели или осталось что-нибудь?

— Согласно Святому писанию, — ответил дьячок, не догадываясь о подвохе, — Иисус Христос повелел ученикам собрать куски, чтобы ничто не пропадало.

— Много было кусков-то?

— Двенадцать коробов.

Чувствовалось, что люди в зало сдерживали смех, а паренек с невинным видом продолжал спрашивать:

— Ну и что сделали с этими кусками?

— Доели! — крикнул кто-то в зале.

Из-за смеха не было слышно, что ответил дьячок, и он, махнув рукой, ушел со сцены.

Примостившись вдвоем на одном стуле, Илюша и Степа рассматривали публику в зале, узнавали знакомых. Вон сидит Синеус — завшколой Борис Иннокентьевич. Справа от него — Подагра Ивановна.

Гога о чем-то шептался с Полем и еще каким-то человеком в полувоенном френче.

На галерке сидели скауты. Кто-то из них запустил в Илюшу надкусанной картошкой, но он был весь поглощен тем, что происходило в зале, и не повернул головы.

Наконец на сцену поднялся священник в высоком черном клобуке. Должно быть, это и был иеромонах Антоний. Настороженная тишина воцарилась в зале. Священник поднялся на трибуну, и голос его зазвучал спокойно и величественно:

— Святое Евангелие гласит: «Любите враги ваша, благословите клянущие вы, творите добро ненавидящим вас». Вот почему мы пришли сюда: чтобы говорить с теми, кто заблудился и предал бога забвению. Вы спрашиваете: есть ли бог? Человечество искало и томилось, пока не нашло Христа — абсолютного начала бытия. Оно и сейчас жаждет бога и его правды. Ваше неверие не есть отмирание религиозного чувства, а всего лишь болезнь. Неверующая молодежь поет «Долой монахов». Они думают, что этим отменяют бога. Но это ни о чем не говорит, кроме невежества, и не доказывает победы атеизма…

В той части зала, где собрались защитники церкви, послышался одобрительный гул. Священник подождал, пока станет тише, и продолжал:

— Мы не спорим: религия для многих перестала быть первой необходимостью в жизни. Несмотря на это, мы утверждаем, что современный атеизм не есть победа неверия. Религия может быть оттеснена — власть ваша. Но верующие будут хранить в своем сердце религиозное чувство, ибо оно неистребимо!..

Последние слова иеромонаха были встречены взрывом аплодисментов и восторженными криками тех, кто пришел защищать церковь.

— Вот гады, смотри, как попу хлопают, — сказал кто-то.

Обернувшись, Илюша узнал Пашку Булочника, известного безбожника, который во время комсомольского карнавала изображал божью матерь.

С галерки было хорошо видно, как бил в ладоши Поль, как радостно улыбался Борис Иннокентьевич и тоже незаметно аплодировал, а сам озирался по сторонам — не следит ли кто-нибудь за ним, ведь он заведует советской школой!