Леонид Жариков - Судьба Илюши Барабанова Страница 64

— Ну что я, пальцем буду записывать?

— Давай уколю тебя булавкой, тогда отдам карандаш насовсем.

— Ладно, коли, — согласился Илюша, — только через рубашку.

Варька с чувством злорадного удовольствия, но не сильно уколола Илюшу в плечо и лишь тогда вернула карандаш.

Запись продолжалась. Пришлось уговаривать и Костика, по прозвищу Кащей Бессмертный. Это был худощавый, узкоплечий подросток. Его отца, церковного регента, тоже дразнили Кащеем, хотя звали Федором. Костика ребята недолюбливали за жадность, но после одной истории изменили отношение к нему. Кащей был заядлый футболист. Однажды ребята сказали ему: «Принеси старые отцовские сапоги, и мы сошьем из mix настоящий кожаный мяч!» Костя не нашел старых сапог и принес новые. Ребята отрезали голенища и сшили мяч. Когда отец узнал о проделке сына, выпорол его ремнем и на три дня запер в погребе. Ребята сочувствовали узнику, разговаривали с ним через крышку люка и обещали поставить его голкипером на воротах.

Дуняшу, тихую, скромную девочку, подругу Варьки, убедить не удалось. Она даже испугалась, когда услышала, что ее приглашают бороться против бога, закрестилась и убежала.

Бориска Врангель записываться в кружок не пожелал. Он, хотя и не верил в бога, любил свободу. Большую часть времени проводил на базаре, среди жуликов — там было куда интереснее, да и зачем бороться против бога, если его нет.

Кружок «Долой монахов!» был создан. Где собираться? Тогда Илюша вспомнил о заброшенном сарае, где нашел случайный приют в ту дождливую, холодную ночь, когда приехал в Калугу. Он решил, что самое подходящее — собрать ребят там. Двор — безлюдный, всеми забытый — чего лучше!

Когда Илюша увидел знакомый сарай, в сердце болью отдались воспоминания — собака, лаявшая на сарай, кусок хлеба, украденный у дяди Азарова…

— Здесь знаешь кто жил до революции? — шепотом спросил Степа. — Помещица… Видишь, дом заколочен?

В сарае крыша вовсе прохудилась и зияла дырами. Илюша и Степа сразу принялись за дело. Старую солому сгребли к стенке, приделали полусгнившую дверь, которая валялась в крапиве. Часть сарая облюбовали под сцену. Оттуда вымели сор, земляной пол посыпали песком. Недоставало занавеса. Ребята обследовали двор, и на берегу небольшого заброшенного пруда, скрытого зарослями ивняка, нашли кем-то замоченные и давно забытые рогожи. Занавес получился на славу.

Чтобы вышло еще красивей, Илюша приколол на занавес свой красный первомайский бант, а рядом прикрепил самое дорогое, что у него было, — ленинский плакат. Степа на тетрадном листке вывел кривыми буквами: «Юные пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Илюше стало завидно, и он тоже написал лозунг, который видел в комсомольской ячейке: «Вера в бога тормозит развитие пролетариата!» Лозунг как нельзя лучше подходил к моменту.

Не хватало скамеек. Степа отодрал от потолка доску и приспособил ее под лавку. Если все зрители не уместятся на ней, желающие примостятся на ворохе прелой соломы, собранной в кучу.

Когда пришли ребята, то удивились и обрадовались: ну и молодцы Илюша со Стенкой! Здесь их никто не найдет, никто отсюда не прогонит. А на просторном дворе, заросшем лопухами, можно сделать настоящие футбольные ворота.

Правда, было одно огорчение: по соседству с заброшенной усадьбой возвышалась колокольня церкви Жен-мироносиц. Ее острый шпиль был увенчан золотым крестом и царил над крышами домов, огородами и садами. Церковь точно напоминала, что дело бога торжествует и колокола звонят, а в церквах идет моление, и никто не боится ребячьих угроз.

«Еще посмотрим, чья возьмет», — думал Илюша, глядя на колокольню, гордо поднявшую свой крест под самые облака.

Ребята расселись в ожидании, что скажут их закоперщики — Илюшка-шахтер и Степка Святой.

А у тех роли были распределены: Илюша зайдет за рогожный занавес, а Степка по сигналу откроет его.

Получилось, как в настоящем клубе. Степа дал «звонок», постучав по стеклянке, развел рогожи, и перед «публикой» предстал докладчик. Он стоял за старой бочкой, опрокинутой на попа, точно за трибуной. Перед ним не было графина со стаканом, как положено, но все равно было похоже, и ребята загалдели. Впрочем, тут же воцарилась тишина, потому что лицо докладчика было строгим, ее принимающим шуток.

От волнения Илюша хмурил брови; он никогда не говорил речей, хотя на митингах немало слышал их, и ему нравилось, как люди громко произносят непонятные слова.

— Товарищи безбожники и борцы, которые сидят у нас… — Илюша чуть не сказал в «сарае», но вовремя спохватился, — в нашем кружке «Долой монахов!». Нас заставляют кланяться иконам. Почему мы должны стоять на коленях и молиться, если никакого Христа не было? Что сказал Карл Маркс? «Религия — опиум для народа». Правильно он сказал или нет?

— Правильно, — поддержала Варька и потихоньку спросила брата:

— Егорка, что такое опиум?

— Дым пахучий.

— Не дым, а питье, — поправил Левка. — Если глотнешь, то голова задурманится и становишься вроде дурачка.

— И вовсе не питье, — мрачновато возразил Степа, — опиум — яд, так в книжке написано…

Илюша переждал, пока ребята окончат спор, и объяснил:

— Религия — яд. Но попы его не пьют, а только людям подливают.

— И вовсе не так, — возразила Варька, считавшая правилом ни с кем не соглашаться.

— Замолчи! — прикрикнул на сестру Егорка. — Что ты всегда лезешь в мущинское дело?

— А если я девочка, значит, должна молчать?

— Варька, ты за Ленина или за попов? — в сердцах спросил Илюша.

— За Ленина.

— А если так, не перебивай. Я же доклад говорю с трибуны…

— Ладно, не буду.

— Побожись, гадюка, — потребовал Егорка, которому до смерти надоели капризы сестры, — божись!

— Стану я бога по пустякам продавать! — отозвалась Варька.

— Но ведь сказано было тебе, что бога нет.

— Знаешь много… А солнце откуда взялось?

— Ниоткуда, само по себе светит, — сказал Илюша.

— Как бы не так… Солнце бог создал. Сказал: да будет свет, и стал свет.

— Ты перестанешь опиум разводить? — крикнул Егорка и стукнул сестру кулаком по спине.

— А молния откуда? — не сдавалась Варька. — Не знаешь? А я знаю. Это гром господень.

Степа мрачно усмехнулся.

— Молния — это разряд электрический. Так в книжке сказано.

— Сам ты разряд, да еще косой…

— Вот видите, как попы людей задурманивают, — сказал Степа, тыча пальцем в Варьку. — Видите, как ее задурманили? В молнию верит!

Варька не знала, обижаться или нет. Илюша воспользовался ее замешательством и заключил:

— Одним словом, богов попы выдумали. Помните, как в городском театре Сережка поймал белогвардейца, а попы заступались, хотели, чтобы он убежал.

— Не удалось, — удовлетворенно проговорил Егорка. — Сцапали голубчика, Сережка прижал его культяпками и говорит: «Стой, руки вверх, ваша благородия!» Ух, что тогда было в театре!

— Ладно, ближе к делу, — сказал Илюша. — Пишу протокол… Постановили.

— Сначала слушали, — поправил Левка.

— Пускай будет так: слушали — не верить в бога. А кто будет верить, тот враг Советской власти.

— В церковь не ходить, — предложил Егорка. — А еще перед едой не молиться.

— После еды тоже, — вставил Степа.

Левка поднял руку:

— Уговор: кто скажет слово «ей-богу», тому щелчок в лоб.

— Согласны! — поддержала Варька.

— Запиши еще: не говеть и не причащаться в церкви, — добавил Степа.

Варька ощетинилась:

— Почему это? А если я люблю вино пить?

— Мало ли кто что любит, — сказал Илюша из-за бочки. — Сказано: не говеть, значит, не говеть.

— А я не согласна… Подумаешь, — Варька недобро поглядела на Илюшу, — приехал неизвестно откуда и задается…

— Перестань! Илюшка правильно говорит: пить причастие не будем, — заявил Егорка и угрожающе посмотрел на сестру.

— Варька, ну зачем ты споришь? — начал разъяснять Илюша. — Все знают, что причастие — яд и опиум. Ты молитвы знаешь? Почему они такие непонятные? Почему попы бормочут: «отрекокося», «иже согреших»? Для того, чтобы задурманить народ, чтобы никто не понял, про что говорится в молитве. Так и с причастием. Мы со Степкой пили его. Знаешь, как голова кружится?

— А я все равно буду пить, — не сдавалась Варька.

— Тогда катись из нашего кружка! — потребовал Левка, и Варька замолчала.

— Слушаем и постановляем, — решительно объявил Илюша, — в бога не верить, попам на улице не кланяться, на церковь не креститься, иконы, а также Иисуса Христа не целовать. К следующему разу всем принести по иконе для сжигания.

Сожжение было назначено на воскресенье. В школах не учились, взрослые с утра бывали в церкви. Поэтому можно действовать смело.