Марк Ефетов - Валдайские колокольцы Страница 7

Но, прежде чем рассказать об этих братце и сестричке, надо бы объяснить, как это случилось, что они попали к нам.

До того, как довелось побывать в Валдае, я много слышал о медведях. Мне, например, говорили, что малыши сосут свою мать-медведицу, так громко причмокивая, что охотничьи собаки идут на этот звук. Учуяв охотников, медвежья мама поднимается над берлогой во весь свой огромный рост. Она заслоняет собой детенышей и не отходит от них. Это ее и губит. Охотники бьют медведицу в упор, зная, что берлогу с медвежатами она не покинет.

Много я еще наслышался всяких басен о медведях и пересказывать их не буду. Валдайцы знали медведей не по слухам, не по рассказам и сказкам, а, как говорится, лично. И вот что оказалось на поверку. Не так-то уж хороши медвежьи матери. Если детенышам грозит опасность, медведица переносит их в зубах на далекое расстояние. Но это только подросших детенышей. А вот совсем беспомощных малышей в случае опасности она покидает самым бесстыдным образом. И бывает так: мать покинет малышей, а старшие братцы и сестрицы подберут, добывают им корм, растят и заботятся о покинутых медвежатах. Такие двухлетние медвежата — воспитатели младших медведиков — называются «пестунами», от слова «пестовать». Бывает и так, что старшие медвежата выпестуют младших, а потом встретят покинувшую их мать. Дети зла не помнят — вернутся к матери и живут всей семьей: пестуны — вроде бы школьники, и совсем маленькие медведики — дошколята.

Но в тот раз у медведицы, видимо, не было старших медвежат. А люди, перегоняя корову, спугнули ее из логова, где она и устроиться-то еще не успела. А устраивается она с удобствами и по-умному: в берлоге никогда не ляжет головой на север, а обязательно на юг, чтобы от теплого солнца проснуться. Недаром медведя на севере Умкой зовут — ума этому зверю не занимать.

Но та медведица не залегла, не обжилась, а убежала из своего убежища, детишек оставила, корову загрызла, или, как охотники говорят, — заломала, и пошла шататься по лесу.

Тут ей и пришел конец. А потом Тарзан повел по следу, и медвежьих детенышей мы с Яковом Павловичем подобрали.

— Повезем подарочек Славе и Юре, — сказал Федотов. — Будут они у нас пестунами.

У медвежат, которых мы привезли, и шерстка-то еще как следует не выросла, и на ногах они стоять не умели — ползали и скулили. А когти уже вылезали. И Мишка даже пробовал пустить их в дело. Это было во время первой кормежки. Ведь медвежата были без матери дня два и, конечно же, страшно проголодались. Когда мы нашли их, они лежали, уткнувшись носами друг в дружку, и тихо скулили. Можно представить себе, сколько страха натерпелись они за эти два дня и как обессилели; медвежата вздрагивали и похныкивали, совсем как маленькие дети.

14

Мне хотелось узнать поподробнее о том, как прошла охота. Ведь я, можно сказать, присутствовал только в самом ее конце, будто пришел в театр за несколько минут до развязки. А всей пьесы так и не видел. Но было как-то неловко лезть с расспросами к людям, много пережившим в эти часы и, конечно же, уставшим. Они были участниками охоты, они работали, а я знал только, с какого конца надо держать двустволку, и даже выстрелить не успел. Вот почему я шел помалкивая и о том, как прошла охота, мог судить только по отрывочным словам и фразам, которыми иногда обменивались охотники.

Снег румянился предзакатными лучами солнца. И косматая изморозь, что опушила лес, приобретала какую-то сказочно красивую окраску.

Охотники не смотрели по сторонам. Они шли ходко, как люди, сделавшие свое дело и теперь спешащие на отдых. Только Тарзан иногда останавливался и внюхивался в след. Его чуткие уши ловили малейшие шорохи леса и близость любого зверья — белки или куницы, — мало ли лесных обитателей было вокруг нас. Все они волновали собаку.

Уваров, как бы ни к кому не обращаясь, сказал:

— Хитра зверина: задом по своему же следу вернулась. Нового следа не дала.

— А он, косолапый, всегда так, — добавил Яков Павлович.

Потом разговор перешел на Тарзана, и я понял (мне было это очень приятно), что пес вел себя геройски и во многом помог охотникам. И сейчас Тарзан был очень деятельным. Казалось, что весь он — уши, глаза, нос, хвост, — все в работе, все напряжено и следит за окружающим. Собака бежала рядом с нами, иногда утопая в сугробах. Нет, Тарзан ничем не проявлял гордости или бахвальства своими заслугами на охоте. Он бежал и бежал, отряхивался иногда от снега, будто совсем недавно не смотрел смерти в глаза. А ведь он при этом смело бросился навстречу опасности — такой маленький на такую-то гору.

15

Когда мы выбирались из леса, где был балаган, на дорогу, куда должны были подъехать сани, уже темнело.

В сумерках казалось, что нас со всех сторон обступают какие-то звери, чаще всего похожие на медведей.

Темнело очень быстро — над нами низко нависла темная туча, которая, казалось, цеплялась за черные верхушки елок. А вскоре густо повалил снег.

— Как бы волков не встретить, — сказал Уваров.

— Нет, мы пойдем на подсобное, — ответил, казалось бы, невпопад Яков Павлович.

А дело-то было в том, что Уварову хотелось поскорее к саням, а Федотов решил раньше всего накормить медвежат.

И еще была у него причина, чтобы зайти на подсобное хозяйство; разгадал я эту причину только спустя некоторое время.

16

Снегу навалило много. Стало совсем темно. Я с трудом поднимал ноги, вытаскивая их с опаской — не зачерпнуть бы снега валенками. Одной рукой я держал ремень от ружья, а другой придерживал пальто на груди. Под ним, за бортом пиджака, чуть слышно быстро-быстро билось маленькое сердечко медвежонка. Вряд ли он понимал, что его несут к теплу и еде, но он так доверчиво прижимался ко мне, что и мне было хорошо, радостно. Одного медведика нес я, второго — Федотов.

Шли молча. Уваров, видимо, понял, что спорить с Яковом Павловичем бесполезно.

Изба подсобного хозяйства была просторной и казалась еще просторней, должно быть, из-за пустоты: только широкие лавки по стенам и длинный стол — вот и все убранство.

Дверь была не заперта. Мы вошли, напустив с собой клубы белого морозного пара, отчего окошки в избе сразу помутнели, будто их затянуло туманом.

Одинокая электрическая лампочка желтовато светила с потолка.

Навстречу нам поднялся с лавки невысокий человек в военной гимнастерке без пояса и без погон. При тусклом освещении успел я разглядеть, что был он немолод, но щеки у него тугие и красные, как у ребенка. В темноте поблескивали любопытно-удивленные молодые глаза. Он молча развел руками, дескать, вот это неожиданность.

— Принимай, Тихон Ильич, гостей, — сказал с порога Федотов. — И знакомься, с кем не знаком.

Оказалось, что Тихон Ильич не знаком только со мной, и мы поздоровались.

— Вот это сюрприз, — говорил Тихон Ильич. — Тут, стороживши, со скуки помереть можно, а вдруг гости — и сразу втроем.

— Впятером, — поправил Уваров.

А Яков Павлович тем временем вытащил уже из-за пазухи медвежонка, и я за ним второго.

Мы поставили братца и сестрицу на лавку. Только правильнее сказать — положили, потому что стоять они никак не могли. Медвежата шлепались на брюхо, как лягушки, растопырив лапы по сторонам.

— Тэк, — сказал сторож подсобного, — порешили, значит, зверину. Добро. Не будет теперь коровам хребты ломать. А молоко у меня будто специально припасено — в печке, теплое. Сейчас, значит, сообразим медвежьим детям ужин по всей форме.

Медвежата между тем егозили по всей лавке и все громче хныкали, и хныканье это уже напоминало рев.

Яков Павлович сам взялся их кормить. Сначала он намочил палец в теплом молоке и дал его пососать одному, а затем другому медвежонку. Вот при этом мой Мишка и попробовал свои коготки на пальце Федотова. Но это не было больно. Потом Яков Павлович макал в молоко корку хлеба и давал сосать медвежонку.

Насосавшись молока, медвежата успокоились, перестали хныкать и заснули.

17

Теперь только я почувствовал, как хочется спать и мне. Я начал ощущать, что тяготит одежда, которую раньше я не чувствовал. Ныли ноги, спина и плечи.

Ветер все порывистее дул в окошко избы, сыпля колючим снегом.

Краснощекий Тихон Ильич поглаживал своей широкой ладонью сразу двух медвежат. Они скатались на лавке в один пушистый комок, будто кто-то оставил здесь меховую шапку.

— Настрадались, значит, бедолаги, — сказал Тихон Ильич, — теперь их пушками не разбудить. Добро! А вы заночуете? — спросил он Якова Павловича.

— Нет, пойдем, — сказал Федотов.

— Дело хозяйское. Чайку бы попили на дорогу. В печку хворост подброшу — скоро вскипит.

— Благодарствуем — жаль, времени нет.

Яков Павлович нагнулся над спящими медвежатами, на мгновение, видимо, задумавшись, как бы половчее их взять.