Николай Дубов - Беглец (сборник) Страница 7

– Когда-то она будет, – сказал Федор.

– Как захотят, быстро сделают, – сказал папка. – В соседнем районе дали одному Героя, за кукурузу. Ну, там пробили артезианский колодец, воды – залейся, чего ей не расти. И начали к нему разные начальники ездить. Полюбоваться. В один месяц асфальт проложили. Теперь ездий, как в люльке, не тряхнет, не качнет.

Дед неприязненно покосился на папку. Он не любил, когда говорили всякие вольности.

– А вы далече собрались?

– В Ломовку, по воду.

– Так уж лучше в Гроховку. Километр дальше, а вода лучше, водопроводная.

Они поехали в Гроховку.

В первых трех колонках воды не было, только в лужах плескались гуси и утки, но в четвертой, недалеко от магазина, оказалась, они набрали все капроновые фляжки и десятилитровую бутыль.

Юрка все время ломал голову, что бы такое придумать, чтобы Виталию Сергеевичу доставить удовольствие, увидел, что у входа в подвал стоят уже дядьки, и его осенило:

– Дядя Витя, а вы вина не хочете? У нас тут продают.

– Натуральное? В такую жару неплохо бы выпить стакан.

Они пошли ко входу в подвал. Навстречу им, припадая на деревянную ногу, шагнул Роман Безногий и нарочито громко сказал:

– Профессору – почет и уважение!

Редкие волосы прилипли у Романа к залысинам, красное лицо вспотело – он был уже «на газу».

Виталий Сергеевич внимательно посмотрел на него:

– Я не профессор.

– Все одно – тилигенция. У меня глаз верный, снайперский. Люблю тилигенцию!

– Очень приятно, – сказал Виталий Сергеевич и хотел пройти мимо.

– Пс-ст! – сказал Роман, протянул руку и уставился в глаза Виталию Сергеевичу. – Дай рупь.

Виталий Сергеевич даже не удивился, достал и протянул бумажку.

– Во! – торжественно поднял Роман рублевку и показал стоящим мужчинам. – Я за что люблю тилигенцию? Она деньги иметь стесняется!

В группе мужчин у входа в подвал засмеялись.

– Не то что вы, жмоты, за целковый удавитесь, – продолжал Роман.

Виталий Сергеевич начал спускаться в подвал, следом застучал деревянной ногой Роман.

В подвале с потолка свисала электрическая лампочка, за столом сидела горбатая Алка. На столе стояли два граненых стакана, ведро с водой и большой эмалированный чайник. Алка окунула стакан в ведро, подставила под чайник, в стакан полилась мутная зеленоватая струя.

Виталий Сергеевич взял стакан, поднес ко рту, понюхал и поставил обратно.

– Нет, благодарю вас. Немытый?

– Как это немытый? – обиделась Алка. – На ваших глазах помыла!

– Я не про стакан. Виноград давили немытый.

– А сроду его мыли? – сказал Роман.

– То-то он ДДТ и еще какой-то пакостью отдает…

– Ничего, нам годится, – сказал Роман. – Еще шибче забирает…

Они поехали домой. Юрка старательно держал бутыль и мучился. Он хотел сделать как лучше, а ничего не получилось.

– Не понравилось? – спросил он. – А дед и папка говорят – хорошее…

– Ничего, – утешил его Виталий Сергеевич. – Без вина жить можно. Особенно такого.

Дома они помыли запыленную машину и пошли купаться. Юливанна пошла с ними. Они ныряли, плавали наперегонки, Виталий Сергеевич учил их лежать на воде совсем не двигаясь, а потом все сидели на камне и отдыхали. В один из зимних штормов море выбросило длинную плоскую глыбу песчаника, а потом у берега намыло сай[1], волны не доставали больше до камня, он так и остался, единственный камень на всем берегу от переправы до Окуневки. На нем очень удобно сидеть. Юливанна и Виталий Сергеевич сидели на камне, а ребята просто на песке, и Юрке почему-то пришло в голову спросить:

– Дядя Витя, а у вас дети есть?

Может, он подумал, как, должно быть, хорошо им живется, этим детям? Юливанна вдруг встала и пошла домой. Виталий Сергеевич посмотрел ей вслед и, помедлив, сказал:

– Есть сын. Он уже большой и живет самостоятельно.

К приезжим ходили не только они, ребята. Как только Юливанна принималась готовить и оставалась одна, к ней бежали то Максимовна, то мамка. Нюшка ходила редко – стеснялась. Что говорили Максимовна и Нюшка, слышно не было, они говорят тихо. Зато когда говорила мамка, слышно на весь бугор. Может, у нее такой громкий голос, потому что она часто кричит и ругается? Она говорила всегда одно и то же: как трудно жить, и что папка пьет, может и последнее пропить, приходится его стеречь, пьяный он заводной, мало ли чего может натворить, потом не развяжешься, и что дети плохо учатся… А сойдясь вместе, они судачили о Юливанне, наперебой хвалили ее: и какая она, видать, хозяйка, и аккуратная, и душевная, и поговорить с ней – одно удовольствие, все понимает и сочувствует, и какое привалило счастье Виталию Сергеевичу, что у него жена такая ласковая да добрая, ну и он тоже, слава Богу, – за таким мужем, как у Христа за пазухой: не то что словом, взглядом не обидит, все Юленька да Юленька…

А к Виталию Сергеевичу ходили мужчины. Чаще всего дед, изредка Федор. Тогда шли неторопливые разговоры о хозяйстве, о политике – что делается с этим Вьетнамом, когда будет конец, а то, гляди, еще чего доброго… и кто полетит на Луну, и, может, хоть теперь будет маненько легче, а то прямо не знаешь, куда и податься, – то кукуруза, то горох, то пятое, то десятое, семь пятниц на неделе, и каждая главнее престольного праздника…

Папка в лагерь не ходил. Юрка знал, что ему очень хочется поближе познакомиться с Виталием Сергеевичем, и он не раз зазывал его к себе, но Виталий Сергеевич не приходил. Он вообще ни к кому не ходил, никто на это не обижался, а папка обиделся. И однажды так прямо и сказал:

– Что ж вы нас обижаете? Не по-соседски…

– Чем?

– Не зайдете никогда. Посидели бы, поговорили по-настоящему.

– Разговаривать можно и здесь.

– Ну, как бы сказать, обстановка не та… И потом, я хотел показать вам… узнать мнение. Я ведь, между прочим, немножко рисую…

– Вот как? – сказал Виталий Сергеевич. – Любопытно.

Они пошли в мастерскую, где папка всегда рисовал. Там стоял большой слесарный верстак, навалены дорожные знаки и всякие инструменты, но все-таки там просторнее, чем в комнате, никто не крутился перед глазами и не мешал. А на стенах висели папкины картины, уже оконченные и только начатые. Нарисовано на них разное-разное, и большей частью такое, чего Юрка никогда не видел. И горы, острые, как пики, и много-много деревьев сразу – это называлось лес, – а из-за гор и леса обязательно всходила или желтая луна, или красное солнце, и озеро, по которому плавали белые гуси с такими длинными шеями, что они изгибались, как вопросительный знак. И другое озеро, все заросшее широкими, с тарелку, листьями и белыми цветами, а поверх листьев и цветов лежала тетка с угольно-черными глазами. Сама она была розовая, как семейное мыло, и совсем голая, только стыдное место прикрывал белый шарфик, который сам по себе висел в воздухе. И здесь тоже были белые гуси с длинными шеями и желтая луна. Юрка не понимал, почему эта толстомясая тетка не тонет, и про себя думал, что, если б он умел рисовать, он бы рисовал не этих голых теток, а самолеты и танки, Чапаева, как он летит на белом коне, или космонавтов, как они гуляют в космосе. Он даже как-то спросил папку, почему он такое не рисует, это, мол, куда интереснее, но папка только усмехнулся и сказал:

– Много ты понимаешь!

Конечно, Юрка понимал еще мало, но что папка здорово рисует, это он понимал хорошо. У него все такое похожее. Видно каждый камешек, каждую веточку. И все такое красивое. Даже красивее, чем на самом деле. Если уж луна, так желтая-прежелтая, солнце краснее, чем светофор в городе перед базаром, а таких зеленых листьев и травы не было даже в городе…

Юрка смотрел то на картины, то на Виталия Сергеевича, чтобы угадать, как они ему нравятся, а папка суетился больше, чем всегда, рассказывал, как он рисует с открыток по клеточкам, и как каждая картина называется, и как трудно доставать краски, особенно белила. Виталий Сергеевич молчал, потом сказал «н-да» и опять замолчал. Папка не выдержал и спросил:

– Ну как?

– Что я могу сказать?.. Вы, по-видимому, для себя рисуете, для собственного удовольствия?

– Ну, для себя! – засмеялся папка. – Для себя – это баловство. На одни краски сколько денег изведешь. Понимаете, я ведь сейчас просто дорожный рабочий. Временно, конечно, – поспешно добавил он. – Зарплата маленькая. Вот я когда болею, на бюллетне, подрабатываю немножко.

– И находятся, покупают?

– Отбою нет! Народ ведь стал культурнéе, все хотят жить красивше…

– Н-да, только этого и не хватает, – сказал Виталий Сергеевич и опять замолчал.

– Что ж вы меня не покритикуете? – принужденно улыбаясь, сказал папка. – Вы человек с высшим образованием, в искусстве разбираетесь…

– Сейчас все в искусстве разбираются, даже те, кто в нем ни уха ни рыла… Что мне вас критиковать? Если по большому счету, то мы с вами одного поля ягоды…

– Так вот про это я и говорю! – обрадовался папка.