Светлана Лубенец - Дневник первой любви Страница 7

– Катерина! Как ты смеешь нас так позорить?! – взревел отец.

– Тебе еще рано думать о любви! – подхватила мама. – Не можешь за собой чашки вымыть, а туда же! Любовь у нее, видите ли! Лучше бы полы помыла! Мать и на работе надрывается, и дома, а она письма пишет! Тоже мне, еще одна Татьяна Ларина нашлась! Пушкина-то почитай!

– Я читала, – ответила я. – Нам задавали на лето.

– Раз читала, значит, должна знать, что ничего хорошего после таких писем не получается. Хорошо еще, что мамаша к нам прибежала! А если бы в школу?

– Ну и что было бы?

– Да вся школа над тобой хохотала бы, вместе с Онегиным! Неужели не понимаешь?!

– Да… Возможно… – согласилась я и ушла в свою комнату.

Отец пытался привязаться, чтобы я сама убрала обрывки своих «отвратительных» писем, но я не пожелала даже повернуть к нему головы. Ему пришлось уйти. Я улеглась на свой диван лицом к стене и стала думать о том, что Игорь, оказывается, ничего не знает о моей любви. Все это время он даже не догадывался, что вокруг него происходило. Над ним летала моя любовь, задевала его крылом по щеке и лбу, а он даже не чувствовал. Разве так может быть?

Что же мне делать? У меня все внутри дрожит и трепещет. Где же выход? Если бы ты только знал, Игорь, как я тебя люблю! Назло всем им еще сильнее! Еще нежнее!

27 октября

За всеми своими переживаниями, связанными с Игорем и письмами к нему, я совсем забыла написать, что и вторая затея Шевченко – с запиской Александрову с прямыми вопросами, кто ему нравится и с кем он хотел бы дружить, – провалилась, как и поголовная анкетизация нашего класса. Получив Настькину записку на истории, Игорь демонстративно порвал ее на четыре части. На этом предмете обычно все занимаются своими делами, не обращая никакого внимания на сидящую за столом и что-то шепчущую старенькую Зинаиду Николаевну, поэтому Александров спокойно встал, прошелся по классу, выбросил обрывки в урну, стоящую у дверей кабинета, и так же независимо вернулся на свое место.

– Не стоило нам торопить события, – говорила девчонкам Настька Шевченко на перемене после урока. – Надо было прислать ему записку на дискотеке, которая будет в пятницу. Нежные чувства и история – несовместны! Эх, как же мы не подумали… А на дискотеке да под музычку она бы пришлась к месту. И еще там можно было бы написать, чтобы после получения записки он пригласил ту девочку из нашего класса, которая ему больше всех нравится.

– Так ведь еще не поздно! – подхватила Наташка. – Может, так и сделать, а, девчонки?

И девчонки согласно закивали.

– Меня Игорь никогда не пригласит, – сказала мне Машка, когда мы с ней шли домой.

– Меня тоже, – ответила я.

Кстати, после моей просьбы внимательно посмотреть на себя в зеркало Калашникова решила, что ресницы у нее и впрямь ничего.

– Кать! Посмотри на меня повнимательней! – попросила она. – Может быть, ты заметишь во мне еще чего-нибудь хорошее…

Я не стала упрямиться, посмотрела и нашла, что у Машки хорошая современная фигура и что если она перестанет сутулиться, то вообще будет не хуже Шевченко, которая ходит, как королева. Калашникова обещала поработать над собой и к пятничной дискотеке выпрямиться.

Я на дискотеки хожу редко, потому что меня никто никогда не приглашает танцевать, да и одежды у меня подходящей нет. Кстати, вполне возможно, что одежда в этом деле первична. На все мои просьбы купить мне что-нибудь помоднее, я слышу в ответ все то же: про немытые чашки, неубранную постель и невыключенный свет. Неужели мне купили бы красный шелковый брючный костюм, как у Шевченко, если бы я гасила свет? Ни за что не поверю!

На эту дискотеку я решила пойти. Я должна объясниться с Игорем. Я больше не могу носить свою боль в себе. Любовь должна быть счастьем, думала я, а она – боль. Ежедневная, вгрызающаяся в мозг и сводящая с ума.

То письмо, которое при посещении моего дома мамашей Игоря спряталось под кровать, оказалось со стихотворением (или не стихотворением, а не знаю чем) про цунами. Я переписала его заново, чтобы убрать строчки, которые развенчала жизнь. Вместо

Я люблю, и затихнут все сплетни и наговоры.Не посмеет никто опорочить мою любовь!

я написала другое:

Я буду любить тебя вопреки любым наговорам,Пусть стыдятся те, кто порочит мою любовь.

Я собираюсь отдать это лично в руки Игоря. Он вправе порвать мои стихи на четыре части и выбросить в урну, как записку девчонок. Когда я буду знать, что мне не на что надеяться, я стану, как Машка, работать над собой и «выпрямлюсь»! Насильно мила не будешь. Надо будет учиться с этим жить.

31 октября

Машка изо всех сил прямила спину на дискотеке, и ее пригласил танцевать Мишка Ерофеев из параллельного «Б» класса, из того, где всего шесть парней. «Бэшницы» смотрели на Калашникову, как на выползшего из преисподней монстра, а я была за нее рада. За эти два месяца, что Машка терлась около меня, она мне в конце концов понравилась. Мишки Ерофеева Машка вполне достойна. Еще я была рада, что Калашникова при деле, а потому не будет мне мешать претворить в жизнь задуманное. Я комкала в кармане джинсов свой листок и ждала момента, когда можно будет пригласить на танец Игоря. Поймать момент было нелегко, потому что вокруг него постоянно роились девчонки. И наши, и из параллельных классов. Я уже два раза начинала свой путь к нему, но всегда кто-нибудь успевал пригласить его раньше, или он приглашал какую-нибудь хорошенькую девочку. В конце концов от напряжения у меня заболела голова, и я решила посидеть в конце зала на одном из сдвинутых к стене стульев.

Я не заметила, как Игорь подошел ко мне. И никак не могла сообразить, что он приглашает меня танцевать. Поняла только тогда, когда он за руку потащил меня в центр зала. В кармане хрустел листок со стихами, но приглашение было так неожиданно, что я боялась вытащить его. Все шло не по плану.

Я еле дышала и была на грани обморока. И я, наверное, все-таки грохнулась бы от перенапряжения посреди зала, если бы не то, что мне сказал Игорь:

– Слушай, Кать, моя маман мне какую-то лапшу на уши вешала про тебя. Я так ничего и не понял. Ты не могла бы объяснить?

– Если лапшу, то нечего и объяснять, – удивляясь твердости своего голоса, ответила я.

– Ну… не знаю… может, и не лапшу… про какие-то письма говорила…

– Про какие письма? – спросила я и поняла, что никогда не отдам ему листок, хрустящий в кармане джинсов.

– Если бы я понял, то не спрашивал. Она вроде как меня предостерегала от тебя и от твоих писем. Ты что, кому-то что-то писала?

– Глупости какие! – усмехнулась я. – Зачем мне это надо? Сейчас время других скоростей и других способов передачи информации. Надо было бы что-то сообщить – позвонила бы по телефону.

– Да? – почему-то очень растерянно сказал Игорь, а я послала мысленный привет родителям.

Родители так закалили меня своей вечной руганью, что я лучше всего соображаю, когда меня ругают или подозревают в чем-то, и всегда нахожу что ответить. Вот если бы мамаша Игоря пришла к нам восхищаться моими письмами, то я наверняка разрыдалась бы от неожиданности положительной реакции на мои поступки.

Потом мы немного потанцевали с Игорем молча, и я опять начала изнемогать от любви. Я ведь танцевала с самим Александровым, которому написала двадцать любовных писем. Он обнимал меня за талию, а мои руки лежали на его плечах. Не об этом ли я только что мечтала, ожидая, когда возле него рассеется толпа наших красоток? Я повернула голову и посмотрела ему в глаза. Он почему-то смутился, будто бы не я, а он мне что-то такое нетрадиционное писал. А я удивлялась себе. Ведь только что собиралась во время танца признаться ему в любви… Почему же не признаюсь? Всего-навсего и надо-то сказать: «Я тебя люблю». Я ведь столько раз мысленно произносила эту фразу. И в своих стихах (или не стихах) тоже.

В общем, у меня ничего не получилось. Может быть, из-за того, что мамаша Игоря предостерегала его от меня. Мало ли в каком свете она меня ему представила… Может быть, какой-нибудь шизофреничкой или еще кем-нибудь похуже.

После окончания танца Игорь отвел меня к тому же самому стулу, на котором я сидела верхом до его приглашения. Не успела я взгромоздиться на прежнее место, как меня окружили девчонки во главе с Настькой Шевченко.

– Так, значит, это ты? – глупо спросила она и еще глупее улыбнулась.

– Безусловно: я – это я! – пришлось мне с ней согласиться.

– Ты специально врала, что Игорь тебе не нравится, потому что у вас с ним уже есть какие-то отношения? – продолжила Шевченко, а все остальные девчонки закивали своими завитыми головами с раскрашенными, как на карнавале, лицами.

– Мои с ним отношения вас никоим образом не касаются, потому что они выпадают из ваших идиотских анкет и записок.

– Ой-ей-ей! Посмотрите на нее! – призвала всех присутствующих Настька, а я подумала, что в ее манерах очень много общего с мамашей Игоря и даже с Машкой Калашниковой. – Наша Катя Максимова претендует на что-то особенное! Мы с вами, девочки, – она еще раз оглядела своих приятельниц, – примитивные, а она у нас – необыкновенная!