Татьяна Рик - Чур, Володька — мой жених! Страница 7

«Это твоя кровать, — говорит воспитательница. — Ложись».

Я постеснялась сказать. Легла. Лежу, не сплю и чуть не плачу от обиды! Моя кровать с ласточкой! И сама я — ласточка, конечно, а никакая не свинюшка!

Однажды за мной пришла в садик баба Лида. Я обрадовалась — она не так-то часто приходила. И мы пошли домой, а по дороге зашли в магазин, погуляли… Тем временем за мной в садик пришла бабушка. А ей и говорят: «Таню забрала женщина в голубой шапке». Бабушка бедная перепугалась — решила, что меня украли! Прибежала домой — а там — мы с бабой Лидой!

Я уже говорила, что баба Лида — бабушкина сестра. А бабушку зовут Зина. У неё есть сын — Толя, мой дядя, мамин брат. Однажды он поссорился с бабой Лидой. Вот как это было. Он набрал её номер телефона и сказал мне:

— Лида подойдёт, а ты ей скажи: «Крыса, крыса, где твой хвостик?»

Я, конечно, догадалась, что здесь что-то не так. Что баба Лида — не крыса и хвостика у неё нет. Но Толя же взрослый! Раз он говорит, то, наверное, зачем-то мне надо так сделать. И я промямлила не очень внятно и тихим таким голоском:

— Крыса, крыса, где твой хвостик?

— Что? — не поняла баба Лида.

— Крыса, крыса, где твой хвостик? — повторила я погромче и пояснее.

— Что-о-о?!!

Дальше она говорила уже с дядей Толей. Он смеялся, баба Лида возмущалась:

— Ещё и ребёнка подучил!

Словом, она обиделась. И больше не забирала меня из сада. Ни в голубой шапке, ни в какой-нибудь другой.

Но, правду сказать, в этот сад я недолго ходила. Потом я стала жить с родителями, а не с бабушкой, поэтому меня отдали в другой садик — ближе к нашему дому.

Терпеть не могу этот сад! Вставать надо утром рано-рано! Мама уходит из дома в семь — ей на работу ехать далеко — через всю Москву. Папе тоже не близко, но все же поближе чуть-чуть, поэтому в сад меня отводит он. Но бывает, что и мама отводит. Тогда я прихожу совсем рано, когда ещё никого не привели. Я одна. И воспитательница с нянечкой. Когда родители уходят, мне кажется, что больше за мной никто никогда не вернётся. Совсем никто. И — вообще — никогда. Я смотрю в окно и думаю, что теперь я одна на свете. Это очень страшно. И я реву. Реву долго, отчаянно, до тошноты. Воспитательница и няня сердятся. Чтобы я не плакала, мама даёт мне с собой мармеладного зайца. Большого! Синего цвета. Кисленького и очень вкусного. Этот заяц немного утешает меня в моём горе.

Но настоящее счастье — это заболеть! И избавиться от сада хоть на время. А если удается заболеть тяжело, то можно не ходить в сад и две недели, и три! Мама жалуется, что у меня плохое здоровье — всё время одни простуды. А я радуюсь: я дома и мама со мной! Но потом я выздоравливаю и приходится снова возвращаться в сад. Когда я уже вырасту?!!

Из воспитателей мне сначала нравилась молодая Наталья Яковлевна, с яблочными волосами. Яблочными потому, что они по цвету напоминают тёртое яблоко. Мне мама часто натирает, потому что я кожурой давлюсь. А в яблоке — витамины. И детям надо его есть, чтобы хорошо расти. Так вот натёртое яблоко сначала светло-жёлтое, зеленоватое. А потом темнеет и становится коричневым. Так у Натальи Яковлевны такие коричневые волосы. Они длинные, красиво блестят и переливаются. Я думала, что Наталья Яковлевна добрая. Но однажды она меня отругала, и я решила, что она злая. А вот Антонина Николаевна правда добрая. Она никогда не ругается. У неё такие жёлтые кудряшки. Она на них зимой беретку надевает.

В саду я упала однажды. Внутрь круглой лестницы-лазилки. Сверху вниз, с высоты. Сильно ударилась плечом, спиной и головой. Но никто не заметил. Я долго сидела внутри лестницы, ждала, когда боль пройдёт. Сидела, сидела… Потом стало меньше болеть. Я вылезла. А потом мы пошли обедать.

Но это что! Однажды я упала и сломала руку. Это было зимой. Перед беседкой был маленький лёдик. Там с крыши капало, была лужица. А за ночь подморозило, получился лёдик. Вот на нём-то я и поскользнулась. И упала на руку. Дальше всё было, как во сне. Руку поднимать тяжело. Антонина Николаевна даёт мне пластмассовую зелёную ветку винограда. Я беру, но правой рукой. «Нет, возьми левой», — говорит воспитательница. Я беру, но мне очень неудобно. Долго жду папу. Сегодня ждать особенно тяжело. Потому что рука болит. И всё кажется каким-то ненастоящим. Потом папа наконец приходит, и мы идём в травмпункт. На улице темно и скользко. Везде сугробы. Но нам нужно дойти, чтобы сделать рентген. Это взрослое слово «рентген» говорят все вокруг. «Перелом лучевой кости», — объясняют врачи и делают мне лангетку из гипса. Ночью очень болит рука. Я плачу — не могу спать. Мама даёт мне таблетку обезболивающего лекарства. И только тогда я засыпаю. Потом ещё много дней я просила дать мне таблетку — боялась спать. Руку с гипсом подвешивают на верёвочку. Через некоторое время рука перестаёт болеть, зато начинает сильно чесаться под гипсом. И это ужасно, потому что почесать её нельзя. Но мама даёт мне тонкую линейку и ещё — палочку, и мы по очереди пытаемся залезть под гипс и почесать руку. Я хожу с гипсом долго-долго. И — вот радость! — наконец, его можно снять!

Когда гипс сняли, оказалось, что рука там покрылась какими-то цыпками и шелушится. И такая она беззащитная, голая, несчастная… Как будто сняли с неё панцирь, как с улитки какой-нибудь, и выпустили на свет… Мама намазала руку облепиховым маслом, и цыпки прошли.

А ещё у нас в саду умерла девочка Маша.

Она такая была маленькая, беленькая — как зайчик, ножки маленькие. Колготки аккуратненько на стульчик складывала. Однажды мы пришли в садик утром, гуляем, сидим на лавочке. На улице тепло, мы одеты в лёгкие платьица… И вдруг Светка говорит:

— Маша умерла.

— Врёшь, — говорю я, — не может быть! Она вчера в группе была.

— Вчера была, а сегодня уже нету, — отвечает Светка. — Она ночью умерла. С качелей вчера упала.

Я подхожу к воспитательнице и спрашиваю напрямую.

— Да, — говорит Антонина Николаевна. — Да, это правда.

Значит, всё-таки правда. И я не знаю, что с этим делать. Кому сказать? Куда бежать?.. Как это уложить в своей голове, что маленькая, как беленький зайчик, девочка больше к нам не придёт? И не сложит колготки на стульчик.

Если умереть, то в сад ходить не надо. Но умирать пока никак нельзя. Гаврош и Маша умерли — получилось горе. Раз нельзя умереть, можно снова заболеть простудой.

Мама и бабушка говорят, что у меня — аденоиды. Они находятся где-то в горле или в носу — я точно не знаю. Но взрослые говорят, что эти аденоиды большие и не дают мне нормально дышать, это из-за них я все время болею. Поэтому бабушка едет договариваться в институт педиатрии, чтобы мне их удалили. Бабушка умеет договариваться. Это её конёк. В институте педиатрии есть профессор, Татьяна Ильинична. Вот к ней-то бабушка и ведёт меня. Я услышала, как взрослые говорили, что бабушка купила доктору подарочек — шёлковую комбинацию. Это такая красивая штука с кружевами, вроде платья. Только её надевают под платье зачем-то. Обидно — красивые кружева не видно! Взрослые женщины носят эти комбинации. Только их трудно достать — как и другую красивую одежду. Это называется дефицит. Так вот эту комбинацию бабушка где-то достала и несёт Татьяне Ильиничне, чтобы та вылечила мои аденоиды. Мы приходим на приём и сидим в коридоре. Там на стенах нарисованы красивые детские картинки. И поэтому мне совсем не страшно, даже весело. И вдруг я вижу одну девочку… Я никогда таких раньше не видела! У неё руки двигаются невпопад и голова повёрнута как-то вбок и дёргается. И ноги вытянуты, как палки. С ней — папа и мама. Когда приходит их очередь, папа берёт её на руки и несёт, хотя она уже большая девочка, как я, наверное или даже больше. Я понимаю, что она не может ходить.

— Бабушка, что с ней? — спрашиваю я.

— Больная. Бывает такое. Это с рождения — паралич.

— Её вылечат здесь?

— Не знаю.

И сердце моё замирает в отчаянии.

Наконец подходит наша очередь. И мы заходим в свой кабинет. Татьяна Ильинична улыбается мне, у неё на лбу круглое зеркальце с дырочкой, через него она заглядывает мне в горло и в нос. Бабушка разговаривает с ней ласковым голосом. Всё будет хорошо. Я не боюсь. Скоро меня положат в институт педиатрии — я выучила это сложное название — и удалят аденоиды.

В назначенный день мы едем туда с мамой и папой. На мне — голубенькое платьице с белыми веточками и цветами. Мне идёт голубой цвет — под глаза. Так все говорят. Платье сшила мама. Мы идём по улице. Мама держит за одну руку, папа — за другую. И мне весело, что все мы вместе! Я припрыгиваю, подскакиваю, раскачиваю их руки. И наши три тени на асфальте тоже идут весело, припрыгивая, подскакивая и качая руками.

В приёмном отделении меня отводят в другую комнату и сажают мерить температуру. Я сижу, сижу, сижу… Уже давно сижу. Дома градусник давно бы уже достали из-под мышки. Я уже волнуюсь, встаю, выглядываю в окно. Ну конечно, про меня забыли! Мама тоже уже волновалась, но медсестра про меня вспомнила. Температура нормальная. Всё в порядке. Я прощаюсь с родителями. Мама даёт мне с собой пакет с вещами: запасные трусы, колготки, вельветовое малиновое платье в чёрный горошек, альбом, цветные карандаши, сушки и конфеты. Меня ведут в отделение. Здесь я буду лежать несколько дней. Тут есть ещё ребята: мальчики и девочки. С ними мне надо подружиться — так мама сказала. Моя кровать вторая от стенки. А на первой спит девочка Лида. Она совсем-совсем уже взрослая — учится в 6 классе! У неё черные косы и яркие карие глаза. Здесь почему-то всем придумывают прозвища-наоборот: мальчикам — женские имена, а девочкам — мужские. Причём это всегда имена героев из книжек или из истории. У нас есть, например, большая девочка — Руслан, а есть маленький толстенький мальчик — Людмила. А меня назвали почему-то — Петр Первый. Я знаю, что это был такой царь. И всё, пожалуй. Вернусь домой — расспрошу у мамы с папой про него поподробнее. После завтрака мы рисуем красками, фломастерами и карандашами, а потом идём гулять. Здесь красивый, хороший дворик, гулять здесь приятно. А из окна видно беседку — большой манеж, где ползают груднички. На улице тепло — лето. На грудничков смотреть тоже приятно. Потому что они все похожи на больших кукол. И я вспоминаю свою Насто. А ещё — Ладу, и Вику, и маленькую Настю, и других куколок. Я по ним уже скучаю.