Виктор Лихачев - Ангелы уходят не прощаясь Страница 7

Одно воспоминание цеплялось за другое, один эпизод вызывал к жизни другой — и так почти всю ночь. Наконец он решил, что единственная возможность вернуть сон и избавиться от тоски — поехать на родину. Просто и гениально. Там должны еще жить его тетки, двоюродные братья и сестры. На машине пути — меньше шести часов. Сказано, сделано. Пришлось, правда, выдержать атаки жены да провести соответствующую беседу с сыном, горячо выражавшим нежелание «вставать ни свет, ни заря и ехать в какую-то деревню»…

— Какую-то!? — с пафосом подвел итоги беседы отец. — Оттуда наши корни, а человек без корней, это… Это не человек. Понял?

Но все это было уже вчера. А сегодня раннее воскресное утро, старенький «Москвич» весело мчит папу и сына по шоссе. И чем ближе деревня, тем больше волнуется отец. Картины встречи с близкими и знакомыми людьми, одна сердечнее другой, теснятся в мозгу. Сын тем временем потихоньку щипал булку, торчавшую из дорожной сумки.

— Ты, что никогда хлеба не ел?

— А куда им столько? Ну, колбасы — это я понимаю, а то хлеб…

— Дурачок, так в деревне люди хороший белый хлеб ценят, не то, что мы.

Так вот и ехали они — отец, с волнением ожидавший встречи с прошлым, и сын, недовольный тем, что его разбудили так рано и что он не посмотрит футбол.

— Да ты не переживай, Стас! Ты знаешь, как в деревне теперь живут? У тетки Полины посмотришь свой «Спартак» или что там еще будет? Пойми, мне очень хочется тебя там показать, пусть посмотрят, какой сын у меня вырос.

— Что я картина, чтобы меня показывать? Думал, хоть сегодня отдохну, завтра в школу топать.

Отец виновато вздохнул. Что поделаешь — молодость. Но вот справа показались пятиэтажки на берегу большого водохранилища.

— Ты посмотри, Стас, вот это да! Когда уезжал, здесь поселочек был, а сейчас смотри, настоящий город. Неплохо смотрится, правда?

— Господи, деревня деревней. Наш микрорайон раза в три больше этого города.

Стасу были непонятны восторги отца, и он, отщипнув кусок булки, закрыл глаза и откинулся на сиденье. Еще минут через десять они свернули с дороги. Теперь дорога шла вдоль небольшого леса.

— Здесь малины, ешь не хочу! Да открой ты глаза!

И он запел что-то веселенькое, но голос выдавал волнение. Стас улыбнулся:

— Первый признак старости — сентиментальность. Стареем, батя.

— Что? А, домов… До войны мать говорила, больше двухсот было. Сейчас, конечно, меньше. Но с полсотни, думаю, будет.

Миновали последний поворот. Вот и барский сад на пригорке. Но что за чушь такая? Сад на месте, а где пруд, где, наконец, дом? Машина остановилась. Он вышел и стал растерянно озираться вокруг. Сзади посвистывая, подошел Стас.

— Постой здесь, сынок. Ничего не понимаю. У сада, кажется, кто-то есть… Пойду узнаю, что к чему.

У кустов шиповника стояли белые «Жигули». Мужчина и женщина рвали крупные ягоды и бросали их в большую корзину. Женщина пару раз оглянулась в его сторону, что-то зашептала своему спутнику. До него донеслось:

— Успеется, успеется. Говорила тебе, вчера нужно было ехать. Люди не дураки, разнюхали. Рви быстрее.

Когда же он приблизился к ним, обернулась и очень даже приветливо спросила:

— За шиповником? Правильно, полезная ягода. Моему врач велел пить. А вы рвите, ягод всем хватит.

— Не за шиповником я, — осипшим, глухим голосом произнес он. — Хотел сыну родные места показать, приехали, а здесь будто сроду людей не было.

— В гости, значит? — Рассмеялась женщина. — Да тут уж поди пять лет ни одной души нет. Кто помер, кто в город уехал… Постой, а ты, чей будешь? Я ведь здешняя сама, а тебя не признаю. И она впервые с начала разговора оставила шиповник в покое.

— Да это Кузьминичны сын, — вступил в разговор ее муж. — Как она сама — то?

— В восемьдесят седьмом схоронили.

— Ну, ничего, пожила, дай Бог каждому, — супруги повернувшись к кусту, принялись опять за работу. И только женщина из-за плеча бросила напоследок: — Никого не осталось. Была деревня, а вроде как и не было вовсе. Зато шиповник здесь славный.

Он потоптался на месте, пытаясь продолжить разговор, но из этого ничего не получилось. Повернувшись, пошел в сторону сада. Из машины донесся крик сына

— Па, ты чего? Никого ведь нет, поехали обратно. Может, к футболу успеем, — и для верности посигналил.

— Сейчас, сынок, сейчас, как-то угодливо, будто виновен в чем-то, ответил он. — Ты выйди, разомнись.

Кругом простирались бескрайние поля. Где-то в вышине звонко пел жаворонок. Надо же, подумалось ему, когда здесь жил, все недосуг было посмотреть вокруг. Прав оказался отец: помянешь еще меня, сын, однажды позовет тебя земля. Позовет, — и никуда от этого не денешься. Говорил, когда провожал меня в город. А я спорил с ним…

Мысли его были прерваны сигналами, которые настойчиво подавал Стас. В тишине, стоявшей вокруг, они казались особенно громкими.

— Иду, иду.

Солнце катилось к закату. Машина плавно катила по автостраде. Чувствуя приближение дома, оживился Стас.

— Дома расскажем — обсмеются, — весело тараторил он. — Ехали к тете Поле, а приехали в поле. Ха-ха. Но ты особо не расстраивайся, мы из этих гостинцев дома пир устроим, так что все в порядке. Бензина только жалко, правда, — и не дождавшись ответа, сделал еще одну попытку вовлечь отца в разговор:

— А как эта деревня называется? Название чудное, забываю все. И вдруг осекся, увидев, как по лицу отца, внезапно посеревшем, текли слезы.

— Пап, ты чего это? Я же не хотел… Я же не думал… Прости.

— Ничего, Стасик, я не обижаюсь. Это я… Это моя…

Что хотел сказать отец, сын так и не понял. А тот неумело вытер слезы, дал машине газ и произнес глухим голосом, словно прощаясь с кем-то навеки:

— Кибень… Кибень называется.

Рассказ был принят на «ура», хотя писатель не лукавил, считая его не очень удачным. Незаметно пролетели два часа, но люди не хотели расходиться. Еще с час он отвечал на вопросы, подписывал книги. Последней подошла молодая женщина. Подошла, протянула книгу. Писатель с самого начала приметил ее: очень красивое лицо, роскошные черные волосы, очень живые зеленые глаза. Все портило выражение лица: уголки губ были опущены, от чего казалось, что женщина либо чем-то недовольна, либо ей просто скучно. Она одна во время выступления писателя не смеялась, когда смеялись все, да и вообще никак не реагировала на происходящее.

— Подпишите, пожалуйста.

— С удовольствием. Скажите, кому?

— Наташе.

— Какое у вас красивое имя.

— Это не мне. Одной девушке. Ей нравятся ваши книги.

— Спасибо. А вам, нравятся? — подписывая, спросил писатель.

— Еще не читала.

— Ну, а как вам вечер? — странно, но слегка пьяный от успеха писатель, которому люди уже сказали столько теплых слов, очень хотел услышать похвалу и от этой особы.

— Нормально, — спокойно ответила она, — вот только…

— Говорите, не стесняйтесь!

— Да я не из застенчивых, просто не знаю, нужно ли это вам…

— Не совсем понял вас, — слукавил писатель.

— Может, вы только похвалы слушать любите?

— Почему только похвалы? Критика — это тоже… хорошо.

— Вы и впрямь так считаете?

— Да, соврал писатель.

Женщина вдруг посмотрела ему прямо в глаза, а затем улыбнулась:

— Наташка сказала бы: «Не верю!»

— Станиславский тоже, — стал раздражаться писатель, чувствуя, что незнакомка видит его насквозь. Ему действительно не нравилась критика, более того, он ее терпеть не мог. Впрочем, герой вечера нашел в себе силы улыбнуться:

— Услышать из уст такой красивой женщины…

— Не продолжайте! — резко отозвалась та, — вы не должны говорить банальностей. Никогда.

— Это еще почему?

— Разочаруете таких, как Наташа. А мне бы этого не хотелось.

«Слушай, шла бы ты в конце концов отсюда» — подумал он.

— Хорошо, я пошла, — спокойно ответила женщина, взяла книгу и вышла, провожаемая растерянным взглядом писателя.

— Не обращайте на нее внимание, — это подошла Надежда Михайловна, по всей видимости слышавшая разговор писателя с женщиной, — москвичи они все такие — с гонором.

— А что, она москвичка?

— Кто же еще. Все свободные дома у нас поскупали.

— Так сейчас, почитай, не лето, что ей в конце октября в Энске делать? — продолжал спрашивать писатель.

— Дочка у нее больная, — вмешалась в разговор другой библиотекарь, Татьяна Ивановна, — они от меня через три дома живут. Кто-то говорил, что у девочки с легкими что-то, ей чистый воздух нужен. А его у нас, слава Богу, сколько хочешь. Вот они здесь и поселились. Говорят еще, что у них…

— Слушайте, народ, — перебила всех вошедшая в читальный зал заместитель надежды Михайловны Ольга, — у нас уже все готово. Все скворчит и пышет.

Писатель и матушка Евфалия переглянулись.