Владислав Крапивин - Пять скачков до горизонта Страница 7

Вот это да!

Ведь пространство, окруженное со всех сторон горизонтом – это целый мир! Можно сказать, целая вселенная! Пускай крохотная, но отдельная , моя! И пусть на короткий срок, но она принадлежала именно мне!

Едва ли я думал тогда именно этими словами. Но ощущение было именно таким. Я чувствовал себя, как путешественник, открывший необитаемый материк. Или даже планету!

Не знаю, долго ли я лежал там, будучи в властелином целого мира. Над миром плыли невесомые, похожие на белых пауков семена – примета теплого августа. Время остекленело… Потом отчим издалека, из-за горизонта, окликнул, позвал меня обедать.

Все опять стало обыкновенным, но понимание, что я снова могу уйти в собственный мир, окруженный, хотя и маленьким, поросшим травяной щеткой, но настоящим горизонтом, теперь делало меня уже другим, не прежним . Я даже поглядывал на взрослых с тайной снисходительностью – они не знали мою тайну.

Черпая из ведра кружками и поливая друг другу на руки теплую воду, мы помыли (не очень старательно) руки. Я вытащил из мешка миску и ложку. Подвязанная серым фартуком тетка налила мне в миску жидкую картофельную кашу с тушенкой (вернее, с ее запахом). Хлеб я достал свой – те два ломтика, что положила в мешок мама. (При мысли о маме, оставшейся за горизонтом, сделалось немного грустно). Я сел, привалившись к фанерному ящику с палками, поставил вмиг прогревшуюся миску на колени…

Мужчины вытащили наконец бутылку с сургучной головкой и походные металлические стопки.

– Только по одной, – сурово предупредила Роза Яковлевна Грузновато. Ее заверили, что «даже не по одной, а по половиночке»…

Я сглотал картофельную кашу-похлебку, но от добавки отказался. Это «походное блюдо» (по выражению отчима) было подгоревшим и недосоленым. Ладно, скоро домой! Потому что все мешки уже были заполнены и выстроены шеренгой у дороги (в том числе и наш с сеном). Вот-вот должна была приехать колхозная полуторка. Она увезет в город и картошку, и тех, кто ее собирал.

И полуторка (расхлябанная, дребезжащая, с сердитым шофером) приехала. Шофер начал крикливо руководить погрузкой, хотя сам ни одного мешка не поднял. Наконец, когда осталось мешков пять, он заявил, что «кончай этот базар, больше машина не потянет, она не верблюд, когда такая гора, а сверху еще толпа всякой интеллигенции». Его пытались убедить, что «никакой горы нет и толпы тоже», но мужик уперся. Видать, приятно было ощущать власть над интеллигенцией, да и о машине он, конечно, беспокоился больше, чем о всяких там ни на фиг не нужных ему горожанах.

Караулить оставшиеся мешки оставили какого-то колхозного мужичка и пожилую женщину по имени Анна Кондратьевна – кажется, конторского счетовода. Мне отчим сказал, что посадит меня в кабину. Я побаивался ехать с крикливым водителем, но, с другой стороны, прокатиться в кабине, где аппетитно пахнет бензином и прыгают на циферблатах приборов таинственные стрелки, было заманчиво.

Но когда мы подошли к кабине, то увидели, что там восседает Роза Яковлевна Грузновато. Комплекция «предзавкомши» вполне соответствовала ее фамилии, и ни щелочки свободного пространства в тесноте кабины не оставляла.

–Так это что же? Ребенок должен трястись в кузове на мешках?! – вознегодовал отчим.

Шофер злорадно сообщил ребенок трястись на мешках «ни в коем разе» не будет. Возить детей в перегруженном кузове он не имеет права. «Если какое происшествие, кто пойдет за проволоку? Не вы, а я!»

Товарищ Грузновато заявила, что «эмку» она с утра отпустила, а в кузове она с ее радикулитом, язвой желудка и воспалением коленного сустава ехать не может. «Мне туда и не забраться». И добавила, что отчиму вообще не следовало брать с собой мальчика. «Потому что не пикник». Отчим заскрежетал вставными зубами. Но Роза Яковлевна другим, уже сладким голосом сказала:

– А зачем Славику ехать сейчас? Пусть отдохнет здесь, погуляет, половит бабочек для школьной коллекции. Как моя Аллочка… А когда машина вернется за остальными мешками, он поедет домой с полными удобствами…

Этого еще не хватало! Оставаться в чистом поле с какими-то незнакомыми дядькой и теткой! С какой стати! Я домой хочу!

Отчим отвел меня в сторонку.

– Ну что поделаешь с проклятой бабой…

– Тогда вы тоже останьтесь!

– Да не могу я. Скажут: сюда опоздал на работу, да обратно не поехал. Там ведь надо разгружать на складе мешки… Да ты не бойся. Для машины девять километров туда-обратно это же полчаса. Даже для такой черепахи. Оглянуться не успеешь, как вернется…

Я догадывался, что отчимом руководит не стремление участвовать в коллективной разгрузке, а возможность еще разок–другой приложиться к бутылке в компании сослуживцев. Но говорить ничего не стал. Гордо сжал губы и отошел (потому что заскребло в горле).

Отчим поспешно переговорил с Анной Кондратьевной, которая пообещала «не спускать с мальчика глаз». И машина укатила. Наш бывший попутчик зачем-то помахал мне (совершенно по-дурацки!) из кузова своей парусиновой фуражечкой.

Я ощутил себя брошенным посреди пустыни. Сел, прислонившись к мешку с сеном. Обида разъедала глаза. Чтобы не пустить слезу при Анне Кондратьевне и незнакомом мужичке, я ушел опять в ложбинку, лег в траву и оказался внутри своего горизонта. Это слегка утешило меня. Но через какое-то время Анна Кондратьевна стала меня звать, кричать, чтобы не отходил далеко. Я не стал унижаться до споров, снова сел у мешка, привалился к нему. И кажется, вздремнул. И очнулся, с пониманием, что прошло уже немало времени…

Я с самого начала был почему-то уверен, что машина не вернется. По «закону подлости», который при разных случаях любил поминать отчим. И полуторка-развалюха с вредным водителем в самом деле не приехала. Ни через час, ни через два.

– Половина пятого уже, – сумрачно сказала Анна Кондратьевна, глянув на часики. – А он, окаянный, застрял невесть где. Через два часа с пастбища Зорька вернется, корова моя, а доить некому, если не приду вовремя… Видать, придется пешком. Ты как? Пойдешь или будешь ждать тут?

У меня застонали спина и ноги. Но оставаться здесь с чужим деревенским дядькой! А если машина не вернется вовсе, тогда что?

–Я пойду!

Анна Кондратьевна поговорила о чем-то с мужичком. Наверно, разъяснила ему, что, поскольку колхозная машина не пришла, то пускай он, представитель здешнего хозяйства, и караулит мешки, а у нее больше нет возможности. Тот и не спорил. Ему, видать, все равно было, где проводить время.

И мы пошли…

6

Обратный путь был долог и тягостен. Во-первых, накопилась усталость. И не только в мышцах, но и, так сказать, в душе. Я ведь был уверен, что домой поеду на машине и в мыслях своих ничуть не был готов к обратному пешему маршу. Во-вторых, Анна Кондратьевна шагала широко, видать, торопилась к своей недоенной Зорьке. Правда, она часто спохватывалась, оглядывалась на меня и замедляла шаги, но скоро забывалась и опять добавляла скорость.

Я не жаловался, старался не отставать. И в конце концов приноровился к ритму. Но все равно было трудно. Тем боле, что вещмешок был теперь не пустой. Отчим его чуть не наполовину насыпал картошкой. Это когда еще мы собирались возвращаться на полуторке. Он сказал:

– Мешки-то сперва на склад повезут и в какой день выдадут, еще неведомо. А тут сразу свежая картошечка, на ужин, с постным маслицем.

Я даже облизнулся. И отчим облизнулся. Наверно, представил, как перед таким аппетитным ужиным сделает глоток из припасенной в укромном уголке чекушки. Насыпая картошку, он забыл про спрятанный в рюкзачке груздь, а я нее стал напоминать. Если этот кладбищенский гриб рассыплется в труху, туда ему и дорога…

Впрочем, картофельный груз не казался мне тяжелым, я о нем почти не думал. Гораздо больше беспокоили ноги. Мои «опорки» разболтались и все заметнее чиркали жесткими кромками голенищ по икрам, натирали сквозь чулки кожу. И пятки стали болеть. Я боялся, что на них появились мозоли. Кроме того, я после обеда все-таки по-солдатски сунул за правое голенище ложку (мамы-то рядом не было), и теперь она тоже ощутимо скребла ногу.

Наконец я попросил Анну Кондратьевну остановиться. Сел на краю дороги, снял сапожки, постанывая, стянул чулки, затолкал все это имущество (вместе с ложкой) в мешок, поверх картошки. На пятках и правда были пузыри, я морщась, потрогал их мизинцем. Погладил помусоленными ладонями натертые голенищами места, скомандовал себе «раз-два-три» и рывком поднялся. Анна Кондратьевна помогла мне снова надеть рюкзачок, фляжку, монокуляр. Ободряюще сказала:

– Вот и молодец, босому-то оно куда как легше. Только гляди, ногу не наколи…

Я не боялся наколоть ногу. Все лето я то и дело бегал босиком, кожа на ступнях была крепкая…

Босому и правда стало легче. По крайней мере, на некоторое время. Теплый воздух обвевал ноги, ступни щекотали растущие у края дороги травинки – я шел у самой обочины.