Анастасия Перфильева - Лучик и звездолёт Страница 7

— Нет, я не загрустила… — Иринка помолчала. — Просто подумала: у всех есть мамы. У Женьки, и даже здесь, у Божены. А у меня нету…

Иван Васильевич подвинулся к ней. Стал тихонько похлопывать рукой по одеялу, нескладно и неумело напевая: «Не ложись на бочок…» — до тех пор, пока Иринка не задышала ровно, не заснула.

На следующий день Боженина мама была выходная, и Иван Васильевич разрешил Иринке пойти вместе с ней и Боженой смотреть город.

Оказывается, очень интересно провести полдня с человеком, объясняясь только руками, глазами, ногами, даже носом.

У витрины большого магазина девочки постояли, и Иринка показала, какое ей хотелось бы платье — вон то, пышное, колоколом! Божена, хитренько сморщившись, нарядилась вон в ту шляпку — девочки зафыркали от восторга: до чего же здорово, дунешь — улетит!

У витрины игрушечного магазина покачали на руках понравившихся кукол, сварили на плите обед, выкупали дочек, покатали на колясках — всё руками, глазами.

Улицы в городе были не асфальтовые, а выложенные крупными чистыми камнями. Иринка показала, как по ним можно прыгать в классы. У большущего фонтана на площади побрызгались водой. А на красивом изогнутом мосту стали учить друг дружку считать фонари. Иринка протяжно говорила:

— Один, два, три…

Божена повторяла по-своему:

— Еден, два, трши…

Прохожих тоже было занятно встречать так: палец ко рту, молчок, замереть — значит, идёт строгий, важный, надо вести себя тихо, как мышки. Сделать вот такие глаза, надуть от смеха щёки, чуть что не лопнув, — ну и тётенька, гражданка, дама! Вся в каких-то свистящих оборках, и каблучки вроде карандашей. Всплеснуть руками, похлопать в ладоши — ай да собачонка, длинная, мохнатая, вроде гусеницы, глаз не видать!

Словом, бродить по городу молча получилось очень весело!

Потом зашли в музей. Это был уже настоящий сказочный дворец. Белую мраморную лестницу стерегли мрачные рыцари в латах, с мечами. Иринка даже испугалась, схватила Божену за руку.

— Кто они?

Божена весело заговорила что-то. Иринка не понимала. Она смотрела на закованного в железо великана снизу вверх почти с ужасом. Неужели раньше, давно, так одевались? Нет, это, наверно, стражник в броне, как танк, стерёг когда-то дворец. А вдруг он оживёт и поднимет тяжёлый меч? Выше на лестнице стоял второй такой же стражник… Боженина мама, улыбаясь, ждала, пока Иринка с опаской поднималась по ступенькам.

Залы музея распахивались перед девочками, как страницы книги. Свет из узорных окон рассыпался по паркету, дрожал в люстрах. В одном зале висели картины, в другом стояли высокие, ростом с человека, вазы или шкафы с расписной посудой…

Когда девочки устали, Боженина мама вывела их мимо тех же рыцарей в сад. Там росли розы, диковинные остролистые кусты и кусты маленькие, завитые, как пудельки. А изо рта мраморной рыбы на лужайке била струя воды.

У ворот музея в стеклянной будочке продавали цветы. Боженина мама посмотрела на свои часики, на Иринку и купила три букета. Один, из красных тюльпанов, она дала Иринке; второй, с оранжевыми, как огоньки, бутонами, — Божене. Третий, маленький, похожий на лесные фиалки, взяла себе.

Иринка моргнула Божене: «Теперь домой?» Но её мама повела девочек к остановке автобуса, они сели и поехали. Куда, ещё в новое место? Да, автобус остановился у строгих белых ворот. Иринка удивилась: за ними начиналось кладбище. У себя в городе они с Александрой Петровной один раз тоже ходили на кладбище.

Но Боженина мама привела сюда девочек, видно, не для того, чтобы смотреть могилы. Она всё шла главной аллеей, торжественно неся свой скромный букет в вытянутой руке. Потом, оглянувшись, поманила девочек. И теперь Иринка догадалась.

Хорошо видный издали среди густой зелени на высоком белом постаменте стоял советский воин.

Его можно было узнать сразу: он был в каске, в сапогах, с автоматом, в плащ-палатке. Сильной рукой солдат держал на плече маленькую, чем-то похожую на Божену девочку. Волосы у девочки развевались, развевался и край плащ-палатки…

Перед солдатом горел факел. Едва заметный сначала, но живой, упрямый, негасимый. Всё подножие факела было завалено цветами. Они лежали в громадных поникших букетах, в венках, просто так, стояли в банках с водой.

Иринка поняла: это памятник русскому солдату, помогавшему в войну освободить от врага землю Божены и её мамы!

А та строго и спокойно подвела девочек к факелу, и все трое тихо положили к ногам солдата свои букеты — алый из тюльпанов, зелёный с огоньками-бутонами и нежно-голубой, похожий на лесные фиалки…

А ещё через день Иринка получила-таки Женино письмо. Отца не было, он уехал на последнее заседание своего конгресса. Божена приоткрыла дверь. Пряча за спину руку, еле сдерживая смех, проговорила:

— Ирра, скочи!..

— Какие скочи? — удивилась Иринка.

— Тансуй…

Божена не вытерпела, замахала над головой голубым конвертом с марками и штемпелями. До чего же славная была девочка — узнала где-то о русском обычае плясать за письмо!

Иринка лихо отхватила что-то вроде казачка и в награду, подпрыгнув, получила конверт.

Письмо было от Александры Петровны. Коротков, в две строчки: «Посылаю полученное на Ирочкино имя. Дома всё в порядке».

А внутрь этой короткой записки был вложен второй, такой же голубой конверт. И в нём Женин рисунок…

Морща нос и лоб, расстелила Иринка на столе этот измызганный, в зелёных пятнах, замысловатый рисунок, на котором ясны были лишь два написанных печатными буквами слова: «Здравствуй, Ира!»

Что рисунок прислал Женька, сомнений не было. Но что значили таинственные, изображённые на рисунке квадратики и кружки? Божена молча стояла за спиной Иринки.

— Растяпа! — Голос у Иринки был сердитый, а глаза ликовали. — Хоть бы догадался буквы приделать!.. Ну, что это? Что это? А это?

Она возмущённо тыкала пальцем в кружок, в кляксу. Перевернула рисунок и вскрикнула:

— А-а, погоди, постой! Здесь что-то уже можно разобрать. Смотри, лошадь! Похожа на белую собаку, правда?.. Гау-гау! — Иринка полаяла для ясности. — Как ты считаешь?

Божена с любопытством нагнулась.

Да, нарисованное на листке страшилище, если бы не грива, напоминавшая бахрому от скатерти, могло сойти за собаку! К прямой ноге этой собаколошади прижался пучеглазый кот — его-то можно было узнать. Спина дугой, Хвост трубой. Рядом стояло второе страшилище, рогатое.

Иринка сказала взволнованно:

— Понимаешь, Боженочка, у меня дома есть друг, один мальчишка. — Она показала на себя, на Божену и зачем-то на пол. — Этого мальчишку зовут, как девочку, — Женя. Тебя — Божена, его — Женя!.. Мы с ним договорились, он нарисует мне письмо, пишет ещё плохо. Но я ничего здесь не понимаю! Ну, почему к лошади прилип этот несчастный кот? Почему?

И синие внимательные глаза Божены ответили:

«Я тоже ничего не понимаю. Ну, почему?..»

Глава четвёртая

Женя проснулся оттого, что в окно или в дверь кто-то скрёбся. Сергей Сергеевич, покряхтывая, натянул старую шинель, шаркая шлёпанцами, пошёл в сени и крикнул:

— Есть там кто-нибудь?

— Есть, товарищ Коротков! Будить вас не хотел, да вы велели. Лада ожеребилась! — ясно ответили из-за двери.

— Хорошо, великолепно, сейчас приду! Вы ступайте, я сейчас.

Отец вернулся в комнату уже с фонариком в руке. Женя сидел на кровати и щурил заспанные глаза.

— Пап, что? Кто это приходил?

— Ты спи, спи. Мне в конюшню надо, скоро вернусь.

— Пап, я с тобой, можно? — Женя торопливо натягивал штаны, фуфайку. — У Лады жеребёночек народился, да?

— Да, братец. Сил нет, посмотреть хочу. Ладно, идём вместе, после доспим.

Через десять минут отец с сыном, светя перед собой фонариком — ночь была без луны, без звёзд, — шагали к конюшням.

Женя знал: этого события, когда у известной на весь их завод кобылы Лады родится жеребёнок, ждали со дня на день. Отец накануне раза три наведывался вместе с Ильёй Ильичом, старшим зоотехником, в конюшню; смотрели на спокойно жующую овёс лошадь; велели ей настлать побольше соломы, хорошенько проветрить денник, не давать лишку пить. Отец даже сам выключил автопоилку, хотя Лада почему-то и не любила пить из неё; дежурные конюхи поили всегда из ведра.

[…]

Отца с Женей встретил Илья Ильич и незаметный в темноте пёс Тобик.

Вошли не спеша, без шума. Лошади-матки дремали стоя. Появление людей в необычное время их обеспокоило мало, голоса и запах были знакомые. Сосунков видно не было, те спали в соломе.

Лада стояла в последнем деннике. Сюда свет матового круглого фонаря доходил слабее. Лада была высокой, тёмно-коричневой масти, с прямой гибкой шеей, мощным крупом и тонкой породистой головой. Она тревожно оглянулась на Илью Ильича, зашедшего в денник и присевшего над лежавшим в соломе крошечным и всё равно крупным жеребёнком.