Наталия Венкстерн - Побег Страница 7

Только там по ту сторону Волги, мыслилась беглецам возможность спасения, где-нибудь среди кочующих киргизских племен или еще дальше, в сибирской тайге, где-нибудь далеко, далеко; где именно, они и не представляли себе. Но надо было уйти, уйти во что бы то ни стало, от лютости господ, которая теперь, после их побега, грозила им ужаснейшими мучениями, разлукой, а быть может, и смертью.

Ефимка остановил Ласку, соскочил на землю и снял с лошади полумертвую от усталости Федосьюшку.

— Есть силы еще?

— Найдутся, — сказала Федосьюшка. Ефимка ласково провел рукой по взмыленной шее Ласки и гикнул, чтобы испуганная кобыла бросилась дальше. Она встрепенулась и мелкой рысью побежала прочь, нюхая воздух.

Ефимка спрятал уздечку за пазуху, оглянулся во все стороны и, схватив сестру, повлек ее по крутому обрыву к реке. Посредине реки плыли баржи, на берегу было тихо, маленький ручей журча стекал в реку, образуя болотистое место, где росли камыши.

— Иди тихонько, не топчи травы, — прошептал Ефимка. Он осторожно раздвинул камыши и пробрался в самую их середину. Оба опустились прямо на болотистую почву, закрытые со всех сторон шелестящими высокими стеблями. Обоим хотелось пить. Холодная вода ручья показалась им необычайно вкусной.

— Теперь ждать надо, — прошептал Ефимка, обнял сестру, тесно прижавшись к ней, и оба измученные, усталые заснули.

Уже к полудню вся округа знала о бегстве двух дворовых из кулибинской усадьбы. Все было поднято на ноги. Неистовствовал Кулибин, чувствовавший себя обманутым и князем и своими людьми, неистовствовал и князь, которому, в особенности после пропажи Федосьюшки, захотелось найти ее во что бы то ни стало, главным образом, чтобы наказать Кулибина, этого дурака, не умеющего беречь собственное добро. Оба бросились по следам Ласки. Многие видели утром двух мчащихся на неоседланной лошади людей, многие могли указать и направление их бегства, по берегу реки. Но Ласку удалось найти только к вечеру, пасущуюся в поле без уздечки. Она все еще тяжело дышала после бешеной скачки, и, увидав ее, Кулибин всплеснул руками.

— Испортил лошадь, негодяй, совсем испортил. Погоди, ответишь ты мне за нее и за весь сегодняшний денек.

Злоба его на беглецов росла с каждым часом. Несколько раз в течение дня, он съезжался с князем, который так же, как и он был неутомим в поисках и поднял на ноги всю многочисленную дворню. Князь и Кулибин смотрели друг на друга злобно, но объединенные общей целью, перекинулись несколькими словами:

— Никаких следов?

— Никаких.

— Через Волгу переправились.

— Не может быть — их бы видели.

— Ночи ждут где-нибудь.

— Дозорных на лодках поставлю, — сказал князь.

— И я поставлю, — сказал Кулибин, и они разъехались.

К вечеру голод и сырость измучили Федосьюшку и Ефимку. Платье на них промокло насквозь. Они жевали корешки растущих на берегу трав.

— Ну, — сказала Федосьюшка, — чем здесь помирать, надо что-нибудь придумать. На утро в город знать дадут, народ пригонят.

— Через Волгу надо, — сказал Ефимка, глядя на расстилающуюся перед ним темневшую реку.

— Через Волгу, — повторила Федосьюшка, — да только как?

Как бы в ответ на их слова тихий всплеск весел раздался почти у самого берега, и лодка проплыла недалеко от них. В лодке сидело трое людей, на одной из скамеек стоял фонарь.

— Причалим тут, — сказал голос, — а как совсем потемнеет, выйдем на середку сторожить. Обязательно они где-нибудь здесь кроются.

— Не уйти им, сердечным, — сказал другой голос со вздохом.

— Где ж уйти: по всему берегу сторожат, почитай, лодок двадцать.

— А уж и храбрая же нонче молодежь пошла, — подхватил другой, — кабы моя воля, сам бы их на тот берег перевез.

— Перевез, — передразнил его первый: — князь те перевезет. Коли, говорит, не найдете беглых, лучше вам на свет не родиться. Жалей, не жалей а своя рубашка ближе к телу.

Голоса замолкли, и лодочка, шурша в камышах, причалила в нескольких шагах от Ефимки и Федосьюшки. Люди соскочили на берег.

— Поужинаем что ли? — сказал один из них.

Голодным Ефимке и Федосьюшке пришлось слушать, как закусывали на берегу их близкие соседи, лениво переговариваясь.

— Соснуть бы.

— Соснешь и, того гляди, проворонишь.

— Не проворонишь! Другие усторожат. Эк ты до княжеских дел ретивый!

— Свою спину жалею, — проворчал голос.

— Полчасика и отдохнуть, чай, можно.

Понемногу люди стали умолкать, — повидимому, они решили позволить себе короткий отдых. Минуты шли за минутами. Федосьюшка и Ефимка сдерживали дыхание и охватившую их дрожь.

— Ну, — сказал, наконец, Ефимка едва уловимым шопотом и беззвучно поднялся на ноги. Федосьюшка раздвинула камыши. Лодка привязанная веревкой к торчащей из воды коряге, стояла тут же; трое людей спали на берегу. Дрожащими руками отвязали веревку. За храпом спящих не было слышно тихого всплеска опускаемых в воду весел.

— Ложись на дно, — шепнул Ефимка Федосьюшке и тихо оттолкнулся от берега.

На воде было совсем темно, только там и здесь мелькали фонари лодок, рыскавших и стороживших вдоль берегов.

— Потушить фонарь? — спросил Ефимка.

— Не надо, — прошептала Федосьюшка, — пускай нас за сторожевых примут.

Взмах — другой весла, и проклятый берег медленно стал удаляться. Федосьюшка лежала на дне, слушая громкое биение своего сердца. Ефимка вглядывался во мрак следя глазами за одним из огоньков, который быстро приближался к нему.

Он надвинул шапку на самые глаза и греб все быстрей и быстрей. На приближающейся лодке уже можно было различить фигуры двух гребцов.

— Если кулибинские люди, то мы пропали, — подумал Ефимка. — Узнают.

— Ого-го! — вдруг пронеслось по реке, свои что ли?

— Свои. Не видать ничего?

— Ничего, ты что ж один?

На минуту слова как бы застряли в горле у Ефимки; он почувствовал, как страшно вздрогнула лежащая на дне лодки сестра.

— Товарищи-то на берегу… — откликнулся он чувствуя сам неправдоподобие своих слов.

— Как так… — начали было с лодки, которая приближалась все быстрей, так что можно было даже разглядеть лица сидящих в ней.

Вдруг с берега, только что покинутого беглецами, раздался страшный крик, прервавший разговор.

— Держи, держи, — Кричали неистово чьи-то голоса.

Ефимка понял: это проснулись те дозорные, на чьей лодке он плыл теперь. Все в этот миг зависело от его сообразительности.

— Ну, — сказал он громко, — видно, поймали их. Айда, братцы, к берегу! — И, пропуская соседнюю лодку вперед, стал делать вид. что поворачивает руль.

На берегу крики раздавались все громче и громче, но к счастью слова доносились неясно. По всей реке замелькали фонари. Подъехавшие было к Ефимке дозорные ударили в весла и изо всех сил загребли к берегу. Лодка беглецов устремилась в противоположную сторону.

— Теперь туши фонарь. — прошептала Федосьюшка.

На берегу все усиливалось и усиливалось волнение. Ефимка видел, как все огоньки съехались вместе и, один миг постояв рядом, с напряженной быстротой понеслись в его сторону.

Но их отделяло от него уже большое пространство.

— Ну, Федосья, — сказал он, — садись на весла. Теперь уже все равно. Либо пан, либо пропал.

— Уйдем! — сказала Федосьюшка с неожиданной бодростью и села рядом с братом. Теперь они неслись с удвоенной быстротой. Из мрака стали вырисовываться контуры противоположного берега, с кое-где стоящими по берегам рыбацкими избами. Берег был гладкий, пустынный. Казалось, невозможно было укрыться где-нибудь. Но в этот миг брат с сестрой не думали об этом. Ефимка щупал веслом дно; делалось все мельче и мельче.

— Ну, теперь айда в воду! — крикнул он. Темная вода забулькала под ними. Ефимка оттолкнул от себя лодку, которая поплыла одна вниз по течению.

— Пока за ней пускай гонятся, — сказал он, и оба поплыли к берегу.

В маленькой рыбацкой избушке на берегу Волги, среди ночи, проснулась старая бобылка Марьюшка, жившая здесь давным-давно, с незапамятных времен, как про нее говорили. Она была уже полуслепа, с трудом передвигала ноги и не могла больше работать. Жила она здесь из милости, питаясь тем, что принесут ей соседи. Марьюшка была молчалива и не любила говорить о себе. Были, рассказывали, у нее муж и сыновья, да всех с земли сдуло тогда, когда приходил на Поволжье Пугачев. Осталась она одна-одинешенька, никому не нужная. Сама себя называла она «старой казачкой», а когда ее спрашивали, чья она, отвечала: «Ничья, батюшка, земляная я; господам я не нужна, и они мне не нужны. Счеты у меня есть к ним, да сведу ли их, не знаю».

— Бабка из ума выжила, — говорили про нее.

Бабка проснулась ночью оттого, что ей показалось, что кто-то тихо, как мышь, скребется у нее под окном. Прислушалась, тихо все… и вот опять у самой двери точно шепчут. Бабка встала и подошла к двери.