Сусанна Георгиевская - Отрочество Страница 75

Со своими не важно, если ты не особенно гордый. А храбрым нужно быть всюду и всегда. Отец говорит: храбрым быть легче, чем мужественным. Испытание храбрости — это одна минута, а мужества — вся жизнь. Ну хорошо, может быть это у меня недостаток мужества, а не храбрости, но я очень боюсь 15 мая. Никто из наших ребят не задумывается особенно, а все просто готовятся. А я все время думаю. Для меня это соревнование значит больше, чем для них, потому что я боюсь, что я не храбрый человек. А я не могу не быть храбрым человеком.

Не забывайте меня, пожалуйста, многоуважаемая Елена Серафимовна.

А я очень часто вспоминаю вас и все то, о чем вы мне рассказывали.

Ваш бывший и будущий ученик навечно

Яковлев Даниил».

Эпилог

Пятнадцатого мая, около двух часов дня, у стадиона медиков остановилась голубая машина «Москвич».

Из кабины вышла старуха в темном широком пальто и несколько старомодной соломенной шляпке.

Как жалко, что этим словом «старуха» приходится называть Елену Серафимовну! Но что ж поделаешь, она стара. В ярком свете весеннего дня еще белее кажутся ее седые волосы, еще заметнее и отчетливее выступает частая сеть тонких морщинок вокруг глаз.

Зато как молоды глаза! Как приветливо и вместе спокойно ее усталое лицо!

У входа на стадион стоят шеренги ребят в трусах и майках. Тяжело опираясь на свою палочку с резиновым наконечником, Елена Серафимовна проходит мимо них и вдруг останавливается. Она растеряна, она не знает, следует ли покупать билет, чтобы присутствовать на школьных соревнованиях, и стесняется об этом расспрашивать, чтобы не выказать своего полного невежества в области спорта. Но тут какой-то высокий, худенький мальчик с длинной, тонкой шеей и белокурым хохолком на макушке отделился от остальных и побежал ей навстречу.

— Джигучев! Джигучев! Ты куда? — закричали в шеренге.

— Я сейчас, — ответил мальчик на ходу и, остановившись прямо против Елены Серафимовны, сказал очень вежливо и даже как-то участливо: — Вы, наверно, хотите пройти к трибуне? Сюда, пожалуйста.

И он зашагал перед нею так легко, как будто закон земного притяжения для него не существовал.

Обрадованно и покорно она пошла вслед за своим легконогим проводником, опираясь на неизменную палочку.

Все здесь казалось ей незнакомым. Елена Серафимовна никогда не болела ни за какую футбольную команду, хотя горячо сочувствовала болельщикам, например Озеровскому и директору музея, доходившим в спортивном азарте до полной потери душевного равновесия.

Надо сказать прямо: ни теннис, ни волейбол, ни другие спортивные игры никогда не привлекали ее внимания. И все же стоило ей переступить порог этого спортивного царства, как ее охватило чувство физической радости от простора, от широты вольного, не сдавленного домами неба, от прикосновения к коже легкого ветра, который свободно гулял по стадиону медиков. Ей было весело смотреть на счастливые лица обитателей и обитательниц этого царства. Она шла, и на ветру покачивались поля ее соломенной шляпки.

Вот беговые дорожки. Вот ряды скамеек, возвышающихся одна над другой полукругом, словно в цирке.

— Сюда, сюда! В первый ряд, пожалуйста, — сказал ее белокурый проводник и, заботливо усадив ее на скамейку, сейчас же убежал широким и легким бегом.

Елена Серафимовна осталась одна. Опершись обеими руками на палочку, она посмотрела сперва направо, потом налево. Всюду мелькали белые майки, красные галстуки, черные, светлые и каштановые головы.

Все кипело, ежеминутно менялось местами, как будто переливалось. Она не могла разглядеть в этой веселой толпе то смуглое, темноглазое лицо, которое искала.

Тогда, осторожно приподнявшись, Елена Серафимовна перегнулась через барьер, положив руки на блестящие желтые перила. Положила — и сразу же отдернула их. Перила оказались свежевыкрашенными. Что ж поделаешь, весна. Их подновили к началу летнего сезона.

До начала соревнования оставалось, как видно, еще порядочно времени, и Елена Серафимовна, расположившись поудобнее, задумчиво глядела из своего ряда вниз, на стадион. Она и не знала, что стоит войти в эти ворота, проникнуть за этот высокий забор — и весна охватит вас со всех сторон.

Как славно желтеет вокруг желтый песок! Какое чудо эти узловатые ветки с чуть выклюнувшимися из глянцевитых почек новорожденными листиками!..

Елена Серафимовна вздохнула всей грудью и опять по забывчивости положила локоть на свежевыкрашенные перила. Пока она сидит, задумавшись, разыщем человека, ради которого она сюда пришла.

Одетый в новые сатиновые трусы и белую майку с красным треугольником на груди, Даня стоял в глубине стадиона, опершись голой рукой о ствол дерева. Над ним было новое и как будто умытое солнышко. Очень старое, оно все-таки было самым молодым и самым новым. Молодое солнышко пока еще не столько грело, сколько светило. Зато уж светило оно вовсю — забиралось во все углы, отражалось в каждой песчинке, пронизывало каждый куст. Робкие, чуть видные тени едва смели разостлаться по земле.

Даня ничего не видел и не слышал вокруг себя — не замечал нежного, едва ощутимого запаха почек, не видел глубоких, будто пропылившихся складок коры, похожих на морщины старого лица… Он думал только о предстоящих испытаниях. И ему казалось, что от исхода этого испытания зависит вся его жизнь.

Вот мимо него прошел своей спортивной походкой Евгений Афанасьевич, преподаватель физкультуры. Евгений Афанасьевич был озабочен, но не взволнован нисколько. «Не может этого быть! Прикидывается!» — решил Даня.

— Первый забег, на старт! — гулко сказал повелительный и равнодушный голос из рупора.

Слегка толкнув Елену Серафимовну, мимо нее пробежал розовощекий толстый мальчик этак лет девяти-десяти и пристроился на скамейке по правую ее руку. Слева сел большой, широкоплечий, усатый человек в щегольском синем костюме и голубой шелковой рубашке. На руках у него была маленькая шустрая девочка в красном капоре.

Стадион гудел многоголосым слитным шумом. В его гомон вплетались дальнее треньканье трамваев, грохот машин, проезжающих по улице, и многое другое — кто его знает, что именно: может быть, какой-нибудь выкрик из впервые растворившегося на улицу окошка, долетавший издалека гудок паровоза, скрип подъемного крана…

— Первый забег, на старт!

Даня не мог вообразить себе, что это уже сказано, что это уже произошло и что наступила та самая минута. Он вообще не мог ее себе вообразить. Когда он думал о ней вчера вечером, в том месте, где у человека сердце, сразу появлялась пустота. Сердце екало.

И все-таки она наступила, эта немыслимая, долгожданная, решительная минута. Надо идти. Ноги у него вдруг отяжелели. Он сделал усилие, с трудом оторвал их от влажного, хрустящего под подошвами песка и зашагал усталым, развалистым шагом к беговым дорожкам.

Можно было подумать, что его тянут на невидимой веревке — так медленно и неохотно шел он.

— Даня, главное — спокойствие! Не торопись, береги силы… — долетел до него знакомый шопот.

Он поднял глаза, и они сразу встретились с глазами Зои Николаевны.

— Спокойно, спокойно, Даня…

Он ответил ей благодарным взглядом.

Она волновалась за него. Он это чувствовал, и ему как будто бы стало немного легче.

— Вни-ма-ние!..

Он пригнулся к земле, почти опустившись на колено, и положил руки на белую черту в песке. Мелькнул флажок.

Главное, главное — не сорваться, не броситься вперед раньше времени. Главное — не пропустить той секунды, когда упадет флажок.

Раз… два… три…

— Марш! — и флажок упал.

Даня оттолкнулся ногой от стартовой ямки, пробежал два первых шага, все еще пригибаясь к земле, не успев преодолеть инерции наклона. Он несся по беговой дорожке и уже видел перед собой первое препятствие — аккуратный маленький заборчик: барьер. Барьер надвигался на него с необыкновенной быстротой, почти летел ему навстречу. Даже не поняв толком, что перед ним такое, Дани оттолкнулся от земли. Ему показалось, что он взлетел птицей. Дуга в воздухе. И все.

Скорей, скорей…

Его ноги отбивали дробь. Веселую дробь, быструю, частую, четкую, веселую дробь.

Главное был первый прыжок, он знал это. Теперь он не даст маху… нет!

И опять впереди барьер. И снова все, что было его жизнью, печалями, радостями, его настоящим и будущим, — все стало маленьким, бегущим на него заборчиком.

Взлететь, прочертить в воздухе дугу. Порядок.

Справа мельтешили желтоватые пятна обращенных к нему лиц. Слева, выдвинувшись вперед, выросла перед ним чья-то спина в майке. Он не понял, почему она вдруг заслонила перед ним все пять беговых дорожек.

Ах, вот что! Его обогнали!

Но это еще не беда — время есть. Спокойно, спокойно, спокойно…