Лия Симонова - Лабиринт Страница 8

— Ну да, — согласилась Олимпиада Эдуардовна, в свою очередь издевательски ухмыляясь, — научный коммунизм для тебя пустячки, конспект ты не сдал, ты узнаешь будущее по гаданию на руке…

— А что, — уже валял дурака Пупок, — разве у призраков есть будущее? Ну, побродил призрак по Европе, так я тоже черт-те где брожу, иногда и сам не припомню…

Класс просто стонал от хохота, извергая бурлящие, свистящие, клокочущие звуки, а кое-кто, схватившись за живот, повалился на парту.

— Можно выйти? — робко спросил Гвоздик, Слава Гвоздев, поднявшись из-за парты и переминаясь с ноги на ногу.

— Отставить разговоры! — приказала Олимпиада Эдуардовна.

Гвоздев пожал плечами и без разрешения устремился к двери.

— Вернись! — вдогонку скомандовала завуч.

— Но он же ноги ошпарит, — изображая смущение, фыркнула Вика.

— Семушкина, от тебя я такого не ожидала, ты, кажется, староста, — напомнила Семушкиной завуч. — Ты не заботилась, чтобы в вашем безобразном классе все сдали конспект по «Манифесту»?

— Ну, разумеется, — старательно изображая покорность, подтвердила Семга. — В нашем классе конспект сдали все.

— Не все! — шаря по журналу, определила Олимпиада Эдуардовна. — Пупонин и Гвоздев не сподобились. Потому Гвоздев и сбежал. Вернуть его!

Но Гвоздев уже и сам возвращался в класс, и его спокойное лицо выражало явное удовлетворение.

— Почему до сих пор не сдал конспект? — прогрохотала Олимпиада.

— Я болел, — тихо пояснил Гвоздев.

— Много стал врать! — Завуч уже не могла остановиться.

— Да не вру я, — невозмутимо возразил Гвоздев. — Я принес справку от врача. Вам отдать?

— А конспект принес? Конспект можешь сдать? — Сидоренко приободрилась, не сомневаясь в отрицательном ответе.

— Он у вас на столе с начала урока. — Ничто и никогда не могло вывести Гвоздева из равновесия.

Олимпиада Эдуардовна перевела взгляд на учительский стол, и действительно обнаружила там тетрадку Гвоздева. Она открыла ее и с явным любопытством углубилась в чтение.

Класс замер в ожидании. Только Пупонин, продолжая ерзать, вдруг приподнялся над партой, сделал несколько взмахов руками, будто крыльями, и тихонько прокукарекал. Но его выступление не оценили. Со всех сторон на него зашикали, предвидя более яркое представление, и предвидение это оправдалось.

— Гвоздев! Выйди к доске и прочитай всем, что ты написал, — распорядилась завуч вдруг увядшим голосом.

Гвоздев смиренно направился навстречу своей судьбе.

— Читай, — велела Олимпиада Эдуардовна, и в ее глазах застыла скорбь.

Гвоздев неспешно принял из рук Сидоренко свою тетрадь и монотонно прочитал написанное:

— «Пролетарии всех стран не соединились. Капитализм не загнил социально, напротив, социализм загнил капитально. В этом его преимущество.

Горбачев думает, что виноват во всем Брежнев, Брежнев ссылался на ошибки Хрущева, Хрущев разоблачил вождя народов Сталина, а Сталин уверял всех, что он продолжатель идей Ленина и теории Маркса — Энгельса. А Маркс, поднимись он из гроба, сказал бы им всем: «Ребята, да вы что? Я же пошутил, а вы, дурачки, поверили? Ну, раз заварили кашу, расхлебывайте. Жаль мне вас».

Выплеснув на бедную голову Олимпиады Эдуардовны гремучую смесь шутовства и отчаяния, почерпнутого в сочинениях писателей-юмористов и расхожих анекдотах, Слава Гвоздев понурил голову.

— Завтра же пусть придут родители! — вконец сорвав голос, прохрипела завуч и схватилась за горло.

— Родители придут, — сразу согласился Гвоздик. — Коммунизм не придет.

— Почему это? — вознегодовала Олимпиада Эдуардовна, хотя совсем уже потеряла способность говорить.

— Потому что Маркс в своей теории не учел особенностей человеческой натуры. Человек порочен от рождения. Он стремится к деньгам, к собственности, об этом уже пишут, — равнодушно произнес Гвоздик, удивляясь, что его учителю неизвестно то, что ему давно ясно.

— Хорошо, — примирительно сказала Олимпиада Эдуардовна, обессилев в сражении с классом, хотя для нее ничего хорошего в том, что коммунизм не придет, не было. До недавнего времени Сидоренко к тому и была призвана, чтобы ее ученики изучали «Манифест Коммунистической партии» и знали назубок учебник истории, так некстати устаревший за короткое время. — Вы должны научиться конспектировать.

Вялое пояснение Олимпиады Эдуардовны не вызвало энтузиазма у ее учеников, и она сделала последнее усилие, чтобы вернуть класс в русло урока:

— Семушкина, иди к доске и расскажи нам о признаках революционной ситуации, предшествующей революции 1848 года во Франции.

Семушкина одернула форму и, покачивая бедрами, двинулась к учительскому столу.

— Значит, так, — сказала Вика, устремив к Олимпиаде Эдуардовне свой утиный носик и помогая себе руками. — У революционной ситуации три признака: верха не могут управлять по-старому, низы хотят жить по-новому, повышается революционная активность масс…

Сидоренко одобрительно кивнула:

— Приведи примеры.

— Ну… — Вика сморщила лоб, делая вид, что задумалась… — Ну, разразился кризис… Появилась безработица… Заработная плата снизилась… Налоги возросли… Люди вышли на улицу, стали громить лавки, бить стекла…

— А у нас еще и морды, — неожиданно ворвалась в Викин ответ до сих пор не проронившая ни слова Арина Васильева, — но не правительству, а друг другу.

— Вот дура! — в сердцах вырвалось у Семушкиной, и чтобы сгладить впечатление от своей несдержанности, которую она тщательно скрывала от учителей, Семга всем корпусом повернулась к Олимпиаде Эдуардовне, выражением лица и жестами вызывая сочувствие. — Меня перебили. Я не успела сказать еще, что тайные общества призывали народ к восстанию… Перепуганный король объявил об отставке правительства, но массы уже вышли на баррикады…

— Во! Ты забыла про клич «К оружию!», — снова перебила Семушкину Арина. — И про то, сколько льется крови при всех этих дурацких революциях сверху и снизу.

— Семушкина, садись, пять, — еле выдавила из больного горла явно растерянная Олимпиада Эдуардовна, — а к доске пригласим Васильеву.

— Не пойду я, — отказалась Арина. — Хоть двойку ставьте, хоть отца зовите, не могу я больше слушать обо всех этих признаках и причинах, которые у всех революций одинаковые. Почему мы долбим даты и события и никогда не узнаем о том, что переживают участники этих событий? И у людей из народа, и у многих революционеров судьбы трагические, так ведь?..

— Вот заучка! — Семушкина вложила в эти слова столько презрения и ненависти, что Сонечка почувствовала, как ее снова захлестывает дурнота. Она больше не могла существовать в беспокойной обстановке непрекращающегося скандала с одними и теми же исполнителями главных ролей при полном безмолвии ко всему привыкшей, равнодушной массовки. Почти отключившись, Соня все же услышала злые слова Семги: — Танк, а не баба! Прет напролом, кувалда!

— А ты балаболка, — вскипел всегда такой уравновешенный и подчеркнуто вежливый Катырев. — Оттарабанишь учебник и радуешься пятерке, а мозги у тебя прямые как палка. — Борис так разогрелся от возмущения, что, казалось, прикоснись к нему, обожжешься. — Арина права. И Гвоздев по-своему прав. Они ведут себя как порядочные люди, хотят не зубрить, а понять, но их за это ставят к стенке.

— К какой еще стенке, Катырев, что ты мелешь? — У Олимпиады даже голос прорезался. — Что ты оправдываешь — нежелание учиться?

Катырев не Пупонин, с ним окриком не справишься. Он сын известного журналиста, депутата, которого в школе явно побаиваются, да и сам Боб семи пядей во лбу, и Олимпиада Эдуардовна — Сонечка могла поклясться в этом — всегда волнуется, как бы в споре с Катыревым не обнаружить отсутствие эрудиции.

— Я отвечаю за себя, — с достоинством, не повышая голоса, отверг притязания завуча Борис. — Я учу уроки и конспектировал «Манифест» — в конце концов, это документ истории. Но разве Гвоздев не имеет право иметь о нем своего мнения? Фарса Гвоздика я не оправдываю, но и зубрить учебник сейчас, когда взгляд на события меняется, тоже смешно. Устаревший учебник необходимо дополнять чтением книг, статей. Я когда прочитал «Слепящую тьму» Артура Кестлера, у меня мозги перевернулись…

— Во, точно, у него мозги не прямые, а перевернутые, — желчно съязвила Вика. — Сам признался, чертов ботаник!

Чуть приметная улыбка удовольствия мелькнула на грубом лице Олимпиады Эдуардовны. Завуч благоволила к старосте класса Семушкиной и во всем поддерживала ее. Вика была для Олимпиады Эдуардовны ближе и понятнее Катырева.

— Ты хочешь нас просветить, Катырев? — надменно и в то же время осторожно полюбопытствовала Олимпиада Эдуардовна. — Милости просим…