Карен Арутюнянц - Я плюс все Страница 8

– Это моё, – говорит Марина. – Меня им вытирали, когда я была грудной.

Я представляю, как обтирали грудную голенькую Марину этим самым лилипутским полотенцем, и краснею.

– Спасибо, – говорю я, глупо улыбаясь.

– Пошли пить компот, – зовёт меня Марина.

И я иду пить компот…

Я сижу за столом, на стуле, а Марина передо мной, на угловом диванчике.

Марина смотрит на меня, подперев ладонями подбородок, а я пью тёплый компот мелкими глотками, словно это горячий чай.

Я смущаюсь.

– Не смущайся, – говорит Марина. – Пей себе спокойно.

– Я не смущаюсь, – говорю я.

Я смотрю на золотых дяди-Юриных рыбок.

– А где все? – спрашиваю я, имея в виду тётю Алю и дядю Юру.

– Все – в небе! – говорит Марина и взмахивает рукой. – Летят в своих красивых самолётах!

– Здорово! – говорю я.

– Что? – спрашивает Марина. – Ты тоже хочешь стать лётчиком, да? В нашем доме все летают!

Мне не нравится, как она говорит. Как-то… не зло, а сухо, что ли?

– Мой папа не летает, – говорю я.

– Твой папа чинит, да? Все эти огромные стремительные машины, да?!

– Мой папа инженер, – говорю я.

– Да… – вдруг печально произносит Марина. – Твой папа инженер, а мама учительница французского… А мой папка летает, летает, летает… И мамка моя тоже летает, летает, летает…

Я вдруг понимаю, почему Марина сердится.

– Они всегда летали… – говорит Марина. – А я всегда их ждала. У этого вот окна.

Я боюсь поставить чашку с выпитым компотом на стол и вообще издать какой-нибудь звук. Я сижу и не дышу.

Марина не смотрит на меня.

Я и не вижу, куда она смотрит. Может быть, никуда. Я не вижу.

Марина вздыхает и улыбается:

– Ты чего застыл?

Я не знаю, что сказать.

Вдруг Марина дотрагивается до моей щеки своими тёплыми тонкими пальцами и говорит:

– У тебя скоро борода начнёт расти.

Я сижу багровый и чувствую Маринины пальцы.

Во мне всё дрожит. Всё во мне немеет. И перехватывает дыхание.

– Тебя мама послала? – спрашивает Марина.

– Да, – еле слышно отвечаю я.

– За чем? – говорит Марина.

– За тремя яйцами, – отвечаю я.

– У нас только одно, – говорит Марина, заглядывая в холодильник. – Я все съела. Придётся тебе пойти к кому-нибудь ещё.

Но мне не хочется ни к кому идти!

Мне хочется сидеть так в сумерках. Перед Мариной. И слушать её голос.

– Иди, – говорит Марина. – Уже поздно. Мама будет волноваться.

Я встаю из-за стола. Я иду в коридор.

Марина открывает мне дверь, а колокольчик позвякивает:

– Дзынь-дзынь-дзынь!.. Дзынь!..

Я поднимаюсь по лестнице.

Марина стоит в дверях.

Она водит своей косой по губам, и я не вижу, улыбается она мне или не улыбается.

Наверное, всё-таки улыбается.

Я иду к нашей соседке тёте Вере и одалживаю три яйца.

А потом мама печёт блины. И мы их съедаем.

Хочешь, я ему врежу?!

На улице меня поджидал Баран.

– Слышишь, Гошан? – сказал он. – Ты поговори с отцом.

– О чём? – удивился я.

– Да он брательника моего достал!

– Папа?

– Ну!

Баран нервничает. Он, когда нервничает, начинает плеваться. Причём с невероятной скоростью. И практически после каждого слова.

– Вот смотри, – волнуется Баран. – Если… (плевок) кто рядом (снова плевок), разговоры всякие ведёт… (ещё один плевок) о зеках (плевок), мол, это конченые люди… (плевок) говорит (очередной плевок), им не место среди нормальных людей… (сердитый плевок)…

Баранов, брат Бори, устроился на старую работу, в аэропорт. Механиком. Вот и встречается там с папой. И, видать, часто…

– Папа ТАКОЕ говорит?! – я не верю своим ушам.

– Чего ты заладил?! (плевок) Значит, говорит, раз говорю! (плевок)

Баран не смотрит на меня. Ему жутко неудобно. Да и я не в своей тарелке.

– Лучше бы врезал ему, что ли! – говорит Баран. – И отстал бы! Он же своё отсидел!

– Кто? – спрашиваю я.

– Кто-кто?! Брательник мой.

– A-а… Ну да! – киваю я.

Мы колупаем стену дома носками ботинок. Баран не уходит. А мне как-то неловко оставлять его в таком раздражённом настроении. Ещё пристанет к кому-нибудь.

– Ты сейчас куда? – спрашиваю я.

– А ты? – говорит Боря.

– За яйцами, – отвечаю я. – Только неохота ужасно! Не люблю я ходить по магазинам!

Баран смотрит на меня. Соображает…

Наконец он понимает, что я предлагаю ему составить мне компанию.

– Чего там! – говорит Баран. – Пошли вместе! Я пожалуйста! Мне всё равно делать нечего…

Мы идём к соседнему дому. В гастроном.

Из гастронома выходит Федя Федотов.

– Привет! – здоровается он и косится на Барана.

Баран даже не смотрит на Федотова. А так – поверх его головы.

– Привет, – говорю я и останавливаюсь.

– Ты это… – спрашивает Федотов. – Математику сделал?

И зыркает на Барана.

– Сделал, – говорю я.

Мы молчим.

– Ну ладно, – говорю я. – Мы пошли.

В магазине Баран хватает меня за локоть:

– Чего ты с ним болтаешь?!

– С кем? – говорю я.

– С этим придурком?

– С Федотовым?

– Да я не знаю! Ну с этим, который про математику впаривал!

– Это Федотов, – говорю я.

– Да хоть этот… Джеки Чан! Ты чего, не знаешь?

– Что? – спрашиваю я.

– Да он же с Иркой ходит! Волочится за ней… как этот!..

Я стою и смотрю на Барана. И думаю: «Что он такое сказал?»

– Хочешь, я ему врежу?! – кричит Баран.

– Чего разорались? – одёргивает нас кассирша.

– Хочешь, – шепчет Баран, – я ему врежу?!

Я стою перед Бараном, смотрю на него, а он почему-то расплывается перед глазами. Эх, как же это смешно!

– Гошан, ты чего? – бормочет Баран. – Гошан?! Да не реви ты! Брось ты… это! Ты чего? Ты, того… Это самое…

Баран треплет меня по шее. А я думаю: «Он мне так голову оторвёт… Ну и пусть… Буду ходить без головы… Зачем мне такая глупая голова?»

– Слышишь, Гошан?! – Баран хлопает меня по спине. – Давай деньги. Я сейчас эти куплю… Яйца! А потом домой пойдём. Ты чайку попей и спать ложись… Лады? А завтра – новая жизнь! Житуха пойдёт! Лучше старой! Ну их всех! Слышишь, Гошан?! Бабы – дуры! Я, это… Я точно знаю! Ну! А давай я тебе, это… анекдот расскажу! Про Чебурашку! Бежит, значит, Чебурашка вдоль забора и, значит, это… думает: «Когда же бочка будет?!»

Баран купил яйца. Довёл меня до дома. Поднялся вместе со мной на наш четвёртый этаж. А когда я позвонил в дверь, махнул мне рукой и умчался вниз. А точнее, с грохотом сбежал по лестнице.

И хлопнул тяжёлой дверью.

Федя Федотов?!

Федя Федотов?!

Неужели и с ним ты качаешься на бабушкиных качелях?!

– Ты нюхай, нюхай! – говоришь ты Федотову. – Когда я нюхаю бабушкины цветы, мне хочется летать!

Вы взлетаете на качелях всё выше и выше.

Качели широкие. На таких качелях может уместиться по две Иры и по два Федотова.

Но вам хорошо и так!

Вы взлетаете, взлетаете к чёрным тучкам, которые мчатся по тёмному ноябрьскому небу.

Вы взлетаете…

– Кто тут? – слышите вы. – Кто тут? Кто тут? Кто тут?!

Это твоя бабушка.

– Это мы, бабушка! – кричишь ты, не переставая взлетать к чёрным тучкам.

– Ирочка! – радуется бабушка. – А кто второй?

– Это Феденька, бабушка! – кричишь ты. – Феденька!

– Феденька! – радуется бабушка. – Какое замечательное имя! Такое имя может принадлежать только очень хорошему человеку! Как хорошо, как чудесно, Федя Федотов, что ты зашёл к нам! Сейчас мы попьём чайку! Я ведь пирожков напекла! С яблоками!

Вы хохочете!

Какое счастье! В нашем городе все старушки пекут пирожки с яблочной начинкой!

Вот это жизнь!

– Я люблю пи-рож-ки! – кричишь ты.

– Я люблю пи-рож-ки! – кричит Федя Федотов.

– Я люблю пи-рож-ки! – кричите вы.

А потом!.. Неужели потом, после бабушкиных пирогов, ты его поцелуешь?

Неужели?! Неужели?!

…Как я войду завтра в класс?

Я не знаю…

…Три часа ночи.

Где вы, мои мушкетёры?!

Д'Артаньян задумался; душа миледи представилась ему какой-то бездонной и мрачной бездной…

– Послушайте, – сказал Атос, взяв его за руку, – вы знаете, д’Артаньян, что я люблю вас. Будь у меня сын, я не мог бы любить его больше, чем вас. Поверьте мне: откажитесь от этой женщины! Я не знаю её, но какой-то внутренний голос говорит мне, что это погибшее создание и что в ней есть нечто роковое.

– Вы правы, – ответил д’Артаньян. – Да, я расстанусь с ней. Признаюсь вам, что эта женщина пугает и меня самого.

– Хватит ли у вас решимости? – спросил Атос.

– Хватит, – ответил д’Артаньян. – И я сделаю это, не откладывая.

– Хорошо, мой мальчик. Вы поступите правильно, – сказал Атос, пожимая руку гасконцу с почти отеческой нежностью. – Дай бог, чтобы эта женщина, едва успевшая войти в вашу жизнь, не оставила в ней страшного следа…