Геннадий Машкин - Синее море, белый пароход Страница 8

Неожиданно японки раскрыли большие бумажные разрисованные зонты. И сразу закапал дождик. А только что светило солнце!

Мы бросились укутывать Юрика. В это время машина остановилась возле дома с желтой вывеской от крыши до тротуара. Задилинькал колокольчик над дверью. На порог вышел человек в лиловом кимоно. Его лысая голова напоминала кабачок.

– Коннити ва, – поздоровался с ним Семен, мелькнув клёшами над бортом машины.

– Милости просим! – Редкие волосы на бровях этого человека напоминали кошачьи коготки. А из‑под бровей высматривали нас русские глаза. – С благополучным прибытием, соотечественники! Позвольте-с представиться… Бывший купец второй гильдии Тимофей Иванович Загашников. – Он отступил в дом, и мы вошли следом, волоча узлы.

В доме пахло вяленой селедкой и соей. Купец смущенно улыбался, разводя руками.

– Извините-с, обстановка японская… Сами понимаете, с волками жить – по-волчьи выть.

Большая комната, выстланная соломенными матами, была оклеена японскими газетами. Черное колено трубы уходило от буржуйки в грязное окно, по которому тарабанил дождь.

Мама окаменела на пороге. В лицо ее врезались острые тени. Губы сжались в пепельную полоску. Казалось, она крикнет сейчас отцу: «Куда ты меня привез?!»

– Сию минуту, – засуетился Загашников возле печки. Он чиркнул спичкой и поджег растопку. – Обогреетесь, тогда и настроение поднимется.

В трубе загудело пламя. Мы разулись у двери и прошли к «буржуйке». Загашников сходил в соседнюю комнату и вынес оттуда плитку вроде столярного клея. Он протянул ее Юрику.

– Сладенькая конфетка – амэ, – проворковал он и шутливо придавил нос Юрика толстым белым пальцем.

Брат вгрызся зубенками в амэ. Потом дал мне откусить. Конфета потянулась за зубами, как резина. Она долго держалась во рту.

– Смотрю, одно лишь название – купец, – сказал Рыбин, усаживаясь на свернутую шубу. – Тесть мой простой часовщик, а дом – полная чаша. Скажи, Дина…

Жена Рыбина вскинула бровки и важно кивнула головой.

– Не до жиру – быть бы живу, – охотно отозвался Загашников, протягивая руки к печке. – Японец нашему брату, русскому, ходу не давал… Хоть отступление взять. Сами бегут на Хоккайдо, как крысы с корабля тонущего, а русский не моги… В море сбросят.

– Нехристи, – посочувствовала бабушка.

Я скосил глаза на Семена: что он тут скажет? Но Семен вприщур разглядывал купца, покачиваясь на корточках.

Тогда я пересел к Загашникову и тихо спросил его по-японски:

– Вы хорошо говорите по-японски?

– Как по-русски-с, – ответил он мне с ласковым расплывом щек.

– Учите меня, – попросил я.

– И охота тебе квакать, – морща лысину, ответил он.

– Нужно.

6

И пошли сахалинские денечки.

Я целые дни просиживал в комнате у Загашникова. Мы с ним разговаривали только по-японски. Я изо всех сил зубрил японский язык. Даже письмо написать ребятам было некогда. Но в одно прекрасное утро мне пришлось оторваться от изучения японского языка: Юрик снова приболел, и в доме начался скандал.

– Вот тебе и море, – сказала мама, не глядя на отца, и подвезла корзину с Юриком к горячей печке.

– Пусть дышит морским воздухом, – ответил отец и оттащил корзину с братом к прираздвинутому окну.

– Ему нужен свой угол, наконец, – сухо отозвалась мама и так поглядела на отца, что я втянул голову в плечи. Она взяла корзину за край и снова подтащила ее к жаркой печи. – Дура я, что бросила свой дом, огород, посуду…

Юрик улыбался. Ему нравилось кататься в корзине. Но отец больше не решился перечить маме. Он потер лоб, словно разглаживая клинышек на переносье, и уставился на Рыбина. Тот сидел на корточках в углу перед мешком с махоркой и отсыпал из него стаканами на разостланную тряпку: «… Питнадцать, шиснадцать, симнадцать…» На Рыбине был надет толстый зеленый пуловер, выменянный за табак у японцев. И груда вещей была уже навалена в рыбинском углу комнаты. Возвышалась глиняная макитра, прикрытая шелковым белым флагом с кровавым пятном полусолнца.

– В хозяйстве сгодится, – сказал Рыбин, когда принес японский флаг домой. – Зря ты, Василий, отказываешься менять… Табак, он не даром нам доставался. Спроси жену свою…

– А он меньше всего о жене и детях думает, – вмешалась мама, не дожидаясь ответа отца.

И вот отец не выдержал. Семена-то не было, он целыми днями пропадал на работе: расселял вербованных. Как раз сегодня Семен пообещал переселить нас в дом с огородом. А отец и Рыбин работали в порту в одну и ту же смену. Эту неделю они днем отдыхали.

– Ладно, пойдем… – сквозь сжатые зубы сказал отец Рыбину и схватил узел с табаком. – Взводом все-таки легче командовать.

Рыбин быстро связал концы тряпки, подмял узел под мышку и ринулся за отцом. Колокольчик долго звенел над дверью. Голова-кабачок Загашникова светилась в сумраке комнаты. Купец прятал улыбку за широкий рукав кимоно.

И я не пошел к Загашникову. Я растянулся на полу возле бабушки и Дины. Они принялись вслух подсчитывать, когда будет пасха. У них не сходились числа, и они потихоньку заспорили.

Ну где я раньше встречал Рыбина?

– Гера, – позвал меня Юрик. Его глаза отливали сизым, как оперенье голубя, а по лицу расползался румянец. – Знаешь, что я посмотрел бы сейчас на белом пароходе?

– Что?

– Золотых рыбок.

– Хочешь, поймаю тебе бычка? – предложил я и достал из кармана леску. – Видишь – фабричный крючок.

– Хочу, хочу! – ответил Юрик и сочинил: – Ловись, рыбка-бычок, на фабричный крючок.

Я сходил во двор, выкопал из сырой земли возле стены дома трех красных червяков и пошел к морю. Надо было попасть в самую пустынную часть бухты, где тихо.

Асфальт кончился быстро, пошла пыльная дорога. По бокам стояли фанзы, опутанные сетями. В сетях лучились стеклянные шары – поплавки. Возле фанз прыгали через веревочку япончата с черными челками. Они считали: «Ичь, ни, сан, си…» Вдруг они бросили веревочку и уставились на меня черными, как вар, глазами.

– Русский маренький! – закричали мне эти клопы, указывая руками на берег. – Худо!

Не хватало, чтобы и эти мне указывали, что хорошо, а что «худо». И я решил походя стукнуть кого-нибудь из них. Однако они брызнули в разные стороны. Я погнался за одним. Он спрятался в какую-то щель между фанзами. Я сплюнул, как Семен, и пошел дальше.

Передо мной чуть горбился песчаный берег. Вдали чернели разбитые катера и баржи. Там-то наверняка водятся бычки.

Песок был сверкающий и вязкий. Попадались белые щепки, шуршащие ленты морской капусты, куски панцирей и клешни крабов, обломки бамбука и осколки стеклянных шаров. Крепко пахло морской гнилью. Это прели в воде разбитые катера и баржи. С краю высилась огромная, как многоквартирный барак, баржа. Кормой она сидела в воде, а нос ее завяз в песке, на берегу. Пробоина в корме была такая, словно баржу ткнул своим носом «Наутилус». Легкий прибой хлюпал в пробоине. Вода всплескивалась внутри баржи.

Я по-кошачьи вскарабкался на палубу и пошел на корму. Голые подошвы липли к растаявшему вару. Я уселся возле руля и размотал леску с фанерки.

Глубина под ногами была метра два. На дне росли темно-зеленые кустики морской капусты. Между ними по пятнистому песку боком шныряли мохнатые морские раки. Над кустами плавали налимчики. Они охотились за изумрудными сороконожками.

Я насадил на крючок червяка, поплевал на него и кинул в воду. Конец нитяной лески намотал на палец и стал подергивать, чтобы червяк казался живым. Но сытые налимчики не обращали внимания на червяка. Тогда я опустил червяка ко дну и повел его тихонько над песком.

Из тени от руля баржи выплыл толстый бычок. Он пошел на червяка. Я перестал дышать, но тут вдруг сбоку что-то всплеснулось. По воде пошла рябь. Я дернул леску, но крючок зацепился за руль баржи, и леска оборвалась. Тогда я повернул голову вправо, на всплеск, и чуть не свалился в воду.

Из пробоины выплывала шлюпка! И кто управлял этой шлюпкой?! Двое япошек! Вернее, парнишка моих лет, остриженный под машинку, в очках, и девчонка с ровной челкой на лбу. Парнишка держал весла вдоль борта. Девчонка навалилась на руль, чтобы шлюпка не воткнулась в соседний полузатопленный остов катера.

Парнишка-японец чуть отвел весла для рывка, но вдруг застыл. Девчонка тоже увидела меня и ойкнула. У меня, конечно, стало свирепое лицо, потому она и ойкнула.

Может быть, я и не кинулся бы драться при девчонке. Но тут такой уж был случай. Бычка они мне спугнули, из-за них я крючок свой фабричный посадил… Вот я и прыгнул с кормы на их шлюпку.

У парнишки, который вскочил мне навстречу, слетели очки с носа. Девчонка тоже вскочила на ноги. Но шлюпка дернулась от моего прыжка, и японка вывалилась за борт. Мне в лицо хлестнули брызги. Я отпустил парнишку, на которого налетел. Он стал хватать мусор на дне лодки – искал свои очки. А девчонка уже тонула. Она не кричала, но глаза – два черных рупора – вопили о помощи. Я однажды тонул на Амуре – знаю… Попал в воронку и обессилел. Рот под водой – не крикнешь. Так весь мой крик шел через глаза. И Борька понял, что я тону. Он подплыл и вытащил меня за волосы. Спасать надо за волосы! Я вывалился за борт и подплыл к девчонке. Протянул руку, схватил ее за черный кружок волос и потащил к шлюпке.