Николай Печерский - Серёжка Покусаев, его жизнь и страдания Страница 8

Три раза Серёжка и шофёр вытаскивали машину, и три раза она снова зарывалась в грязь до самого живота.

Грузовик раскалился, как печка. Из радиатора с шумом и свистом вырывались тонкие горячие струи. Они напоминали гейзер, который Серёжка видел в учебнике по географии.

Солнце старалось вовсю. Даже лягушки примолкли, не показывали глаз из липкой зелёной тины. Только изредка какая-нибудь забудется, квакнет вполсилы и виновато замолкнет.

У Серёжки ныло с непривычки всё тело, все косточки. Он буквально валился с ног. И всё же, как ни трудно это было, Серёжка не бросил дела, доказал, что и он тоже может быть мужчиной, а не какой-то тряпкой и размазнёй.

Машина вырвалась наконец на оперативный простор, весело покатила по дороге. Шофёр перевалил через бугор, притормозил и крикнул Серёжке:

— Иди сюда, малый!

Не зная, что будет дальше, Серёжка подошел. Шофёр выпрыгнул из кабины, вытер руки тряпкой, затем полез в карман и протянул вдруг Серёжке рыжий помятый рубль.

— Возьми, — сказал он, — Купишь чего, однако…

Они стояли рядом — два друга, которых свёл случай, два работника и страдальца. Серёжка не принимал даяния. Только крепче сжимал зубами пересохшую, треснувшую поперёк губу.

— Зачем вы так? — сказал он. — Я ж просто так помогал, из уважения…

Шофёр обнял Серёжку за плечи. Крепко и горячо, как обнимают только друзей и единомышленников.

— Ты меня извини, — сказал он. — Я сразу понял, что ты просто так… Серёжкой тебя зовут?

— Серёжкой. Покусаев фамилия…

— Покусаев? А меня — Гырда. Смешно, правда?

— Ничего не смешно. Нормально!

— Я тоже думаю — нормально. Не в фамилии дело… Садись, Покусаев, в город подброшу.

Шофёр открыл дверцу кабины, пропустил Серёжку, а сам зашёл с другой стороны, поправил узенькое зеркальце над головой и нажал на педали.

Машина катила по асфальту. Даже не верилось, что где-то в мире было болото с лягушками и глубокие чёрные ямы, которые нарыли колеса. Шофёр закурил, поглядел сбоку на Серёжку и спросил;

— Отец кто у тебя?

— Рабочий. На экскаваторном вкалывает…

— Законно! — одобрил шофёр. — Рабочий — это тебе, Покусаев, человек… На нём вся земля держится!

За окнами кабины замелькали городские дома. Мягко поскрипывало сиденье, сбоку задувал прохладный вечерний ветерок. Серёжка смотрел на эти знакомые дома и улыбался. Ему было приятно, что отец у него — рабочий, а он, Покусаев, сын рабочего. Он помог шофёру вытащить машину, а теперь едет домой. Больше Серёжке ничего не было нужно на свете…

Но попал Серёжка домой не сразу. Тут снова дело в единстве взглядов шофёра Гырды и Серёжки Покусаева, одной точки зрения на главные вопросы жизни.

— Хочешь или нет, а я должен тебя накормить, — сказал шофёр. — Не возражай, а то обижусь.

Серёжка не возражал. Он сам хотел есть. Только стеснялся сказать.

Машина свернула в один переулок, затем в другой и остановилась возле высокого серого здания. Над дверью мигала неоновыми огоньками вывеска: «Столовая № 3».

Серёжка и шофёр захлопнули каждый со своей стороны дверцы и отправились в столовку есть и закреплять дружбу. Всё тут было как прежде: и квадратные голубые столики, и шишкинская картина с медведями, и официантки возле буфета. Казалось, они так и не окончили делового разговора, который начали в первый Серёжкин визит. Впрочем, и тут оказались перемены. На дверях столовой номер три уже не было объявления о подсобном рабочем. Наверно, подсобник нашелся и текучка окончилась. Всё постепенно становилось на своё место.

Серёжке и шофёру пришлось подождать. Но зато пировали они на славу. На столе было всё, что пожелает душа и предусмотрено раскладкой и калькуляцией. Серёжка наел на рубль и четыре копейки. Живот у него стал как хороший полковой барабан.

Шофёр тоже был доволен. Он предложил Серёжке прокатиться на машине в другой конец города, но Серёжка отказался. От всего, что пришлось пережить за этот долгий день, и сытой еды ему захотелось спать. В ушах стоял протяжный глухой звон и шум. Будто там застряла и никак не могла выбраться грузовая машина и квакали лягушки.

Первый раз за эти трудные дни Серёжка возвращался домой без страха и сомнения. Он был с ног до головы перепачкан болотной грязью и тиной; на руках нестерпимо горели, созревали до положенного предела жёлтые водянистые пузыри.

Серёжка ничего этого не замечал. Он взбирался по знакомой лестнице твёрдым запасливым шагом. Казалось, ничего с Серёжкой особенного не случилось. Ни сегодня, ни вчера. И в то же время — случилось. Он увидел жизнь с разных сторон — и плохих и привлекательных, стал чуточку лучше и взрослее. Будто разошлась у него в душе и выпрямилась какая-то важная, необходимая в жизни пружина.

На лестничной клетке Серёжку поджидал Изя Кацнельсон. Он не мог идти домой, не узнав, что случилось с Серёжкой и почему его нет так долго с работы. Изя увидел разнесчастный вид Серёжки и понял, что друг был не на секретном заводе, а где-то совсем в другом месте. И там лучшему другу было несладко и, возможно, он страдает морально и физически.

— Ты это откуда? — участливо спросил Изя.

Серёжка не ответил. Все рассказывать — надо полдня. А если с подробностями, то даже больше. Серёжка только приветливо кивнул Изе головой и сказал:

— Сейчас, Изя, некогда. Потом…

Серёжка поднимался домой не торопясь, уверенно печатал на ступеньках один шаг за другим. Так делал его отец. Серёжке хотелось быть похожим на отца. Сегодня он тоже был отчасти рабочим человеком…

Рассказы

СЛАВКА

Славка Юдин схватил по ботанике двойку. Теперь он сидит под грибком в своем дворе и задумчиво болтает ногой. Припекает весеннее солнце, из-под синей ноздреватой корки льда течет к луже ручеек. Домой Славку не тянет. Хочется отодвинуть неприятный разговор. Потом можно будет соврать, будто были у него дополнительные уроки или потерял на вешалке и не мог найти шапку.

Во дворе тихо и пусто. Появился на минуту дворник с мокрой метлой, посмотрел на Славку и ушёл. Славке до смерти хочется есть. Он открывает портфель, но, кроме пустых бумажек от конфет, ничего там не находит. Идти всё же или не идти? Славка закрывает глаза и вертит перед носом указательными пальцами. Получается — не идти.

Славка вздыхает и тут видит Павла Егоровича, который живёт в соседнем дворе. У всех двор общий, а у Павла Егоровича — свой. Летом за дощатым забором цветут цветы, зреют на грядках бородавчатые огурцы, выглядывает из-под листьев клубника с круглыми, как веснушки, крапинками на спелом боку.

Туда никто не ходит. На медной проволоке торопливо шаркает из конца в конец собачье кольцо, роет землю возле калитки и рычит на прохожих злющий пёс Полкан. Иногда Павел Егорович сам появляется в общем дворе — поиграть под навесом в шашки, послушать, о чём болтают люди, и поругать соседей за то, что снова у него отодрали доску от забора и бросили камнем в честного пса Полкана.

Павла Егоровича в общем дворе не любят и называют втихомолку жилой. И вот теперь человек этот направляется прямо к Славке, у которого без пса Полкана и без досок от забора своих личных забот по самое горло. Славка хотел было улизнуть, но не успел. Павел Егорович подошёл к Славке, сел рядом на скамейку и расставил врозь чёрные валенки в новых чистых галошах.

— Ну что, по предметам срезался? — спросил он.

Славка не любил таких разговоров. Тем более с посторонними. Но тут он вдруг признался. Он даже вытащил ботанику, ткнул пальцем в страницу и сказал:

— Думаете, легко? Параграф шестьдесят девять. Класс двудольных, семейство разноцветных!

Слова эти не произвели впечатления на Павла Егоровича. Он покачал из стороны в сторону новыми галошами и сказал:

— Рыбья твоя голова! Я тебе про эти разноцветные лучше учёного профессора обскажу. Пошли!

Павел Егорович поднял Славку за воротник и поволок за собой. Кричать было неудобно, хотя Славка и знал — добром всё это не закончится. Скорее всего сосед отстегает его за отодранную доску или даст сожрать Полкану. Вместе с портфелем, ботаникой и дневником с жирной и ещё горячей двойкой. Но, к счастью, всё обошлось. Сосед привел его на длинную стеклянную веранду. Было там тепло и влажно, как в бане. В углу тихо жужжала и потрескивала иногда электрическая плитка. Жаркие отсветы её скользили по тёмным глиняным горшкам с цветами и рассадой. В отдельной кадке цвела раскидистая роза.

— Вон-на твои разноцветные, — сказал сосед. — Живой предмет мысли.

Павел Егорович снял тулуп и склонился над розой. Лоб ко лбу со Славкой. И тут он принялся рассказывать Славке, как люди вывели из дикого шиповника садовую розу и как, между прочим, отличить этот цветок от яркого пышного пиона или холодной осенней астры, которую люди назвали сентябриной.