Бийке Кулунчакова - Улица моего детства Страница 8

Возвращались с работы взрослые, и садились мы всей семьей ужинать во дворе. Вот только комары отравляли по вечерам настроение. В других степных селениях комаров не было, почему-то они избрали местом своего обитания только наш аул, так, по крайней мере, говорил отец. И облюбовали они его, видимо, неспроста, а потому, что у нас много зелени, высокой сочной травы, зеленого камыша и вдоволь воды. Как бы там ни было, а комары с тонким нудным писком принимались виться над нами целыми тучами. Очень они нам досаждали, лишая возможности спокойно и безмятежно сидеть во дворе и наслаждаться прохладным вечерним воздухом. Чтобы хоть как-то защититься от этих кровожадных тварей, мы набирали в тазик щепок, сухой травы, чуть-чуть присыпали влажной землей и зажигали. Костер не горел, а дымил. Дымок валил то беловатый, то желтоватый и был такой едкий, что раздирал глаза, а в носу щипало. Лично я предпочитала укусы комаров, чем дышать этим смрадным дымом, и отбегала в сторону, кляня проклятых кровопийц и хлопая себя по рукам, ногам и щекам.

Однако стоило мне на несколько дней поехать к родственникам (а все наши родственники жили в других аулах), как я забывала и про комаров, и про выедающий глаза дым и сама не замечала, как принималась хвастаться. Местным детям я с гордостью сообщала, что у нас и терн есть, и виноград, и арбузы, и яблоки, и кукуруза, и тыква, и высокая трава, и деревья. Мне припоминалось только все самое хорошее. Особенную зависть вызывали у местных мальчишек и девчонок наши река и канал, где мы бултыхались в жару, ныряли с головой, брызгались. И как им было не завидовать, если там, где они жили, даже питьевая вода отдавала неприятным запахом и казалась мне горьковатой и солоноватой.

Когда я не на шутку расходилась в своем хвастовстве, мне напоминали, что у нас, мол, полным-полно комаров, которые прямо-таки пожирают людей. В ответ я только смеялась, что от комаров еще никто не умер. Если же спорщики стояли на своем, то я повторяла слова мамы: «Привыкли к комарам, даже не замечаем».

Кто знает, может, мы с молоком матери усваиваем и ее мудрость? С младенчества учила нас мать, чтобы мы никогда не говорили плохо о своем ауле, чтобы в чужом доме не говорили плохо о своем, чтобы при посторонних не бранили своих родственников. И при этом всегда напоминала пословицу: «Кто ругает свой дом, тот умрет на чужбине».

Порой, когда комары особенно меня допекали, я в сердцах говорила отцу:

— Ну неужели нельзя придумать что-нибудь против них? Нет, что ли, умных людей в колхозе!

Отец улыбался:

— Обязательно, дочка, придумаем. Вот только бы нам чуть-чуть разбогатеть. Может, и сама, когда вырастешь, что-нибудь придумаешь против них…

«Когда вырасту, конечно, придумаю. Но не съедят ли они меня до того времени?..»

ВЕЧЕРОМ ДОМА

Зимой время ползет слишком медленно. По крайней мере, нам, детям, так казалось, особенно когда во дворе гуляла непогода и мы не могли выйти поиграть. Теперь и у наших мам оставалось свободное время, зимой у них было куда меньше хлопот, чем летом.

Мужчины, те косили по льду камыш, связывали его в снопы и складывали в скирды. А потом грузили в прицеп трактора или в машину и отправляли в другие аулы. Камыш был нужен везде, им крыли дома и сараи, делали рогожу. Зимой он был уже не зеленым, а зрелым — желтым и сухим — и крепким, как дерево. Косить его было не просто. Если кое-кто из женщин и шел на эту работу, то в основном молодые, бездетные.

Отец, Янибек и Сакинат косили камыш. А мать и Марипат сидели дома. Они готовили еду, стирали, ухаживали за нами и приглядывали за домашней скотиной, которой теперь до самой весны предстояло жить в сарае.

А по вечерам все собирались в нашей комнате. Марипат возилась, погромыхивая чугунными кружками и казанами, около печки. Мать, забравшись с ногами на тор, вязала чулки или варежки из белой мягкой шерсти. Янибек, сидя на корточках, подбрасывал в печь топливо, следил за огнем.

После ужина Сакинат обычно убегала в клуб. Там было тепло. Если не показывали кино, то парни и девушки танцевали под гармонь и пели. В наш клуб приходили повеселиться и парни из соседних аулов.

Отец, как бы ни уставал он за день, не любил вместе с курами укладываться спать. После ужина поднимался и уходил к соседям, к Мырас и Яхъе, у которых не было детей и где можно было посидеть спокойно. Там, уже по давней привычке, собирались трое-четверо мужчин. Поначалу они играли в нарды, но это занятие им быстро надоедало. Тогда кто-нибудь брался за домбру, а остальные слушали.

Убегала в клуб Сакинат, уходил к соседям отец, отправлялись к себе Янибек и Марипат. А мы подсаживались поближе к маме и просили что-нибудь рассказать. В долгие зимние вечера рассказывала она нам за вязанием о своей юности, о войне, о трудном голодном времени и о многом другом.

За окном черная безлунная ночь, свистит, беснуется холодный ветер, протяжно завывает в трубе, остервенело набрасывается на стены и словно пытается снести с нашего дома крышу. Снежная метель гуляет по улице, кружится и выплясывает в каждом дворе, оставляя после себя глубокие сугробы. А дома, на торе, тепло и уютно, в печке потрескивают дрова, на плите кипит мясной бульон, а рядом мама, и звучит ее негромкий ласковый голос… Я силюсь себе представить, как жили мои родители в то время, когда нас еще на свете не было, рисую в своем воображении Янибека в детстве. Они с мамой очень похожи: оба светловолосые, кареглазые, круглолицые с чуть припухлыми губами, с широкими светлыми бровями. Так и вижу, как худощавый мальчик с не по-детски серьезным лицом колет дрова, моет полы, чистит сараи, сушит солому, топит печки, а вечером, радостный, улыбающийся, спешит к сестре, прижимая к груди кусок хлеба или несколько картофелин. Мне очень жалко этого мальчика, и у меня по щекам текут слезы.

От внимательных глаз бойкой Инжибийке ничто не может укрыться. И она громко объявляет:

— Плакса наша Айбийке, плакса! — И прыгает на торе. — Чуть что, сразу в слезы. Плакса! А я вот никогда не плачу!

Она смотрит на мать, ожидая от нее похвалы. Но мама неожиданно хвалит не ее, а меня.

— Молодец, Айбийке, она добрая… И чуткая к чужой беде. Поплакать тоже не грех, когда на душе горько, и посмеяться, если весело.

У Инжибийке от удивления брови ползут вверх. Я опускаю голову и вытираю краем подола глаза.

В ШКОЛУ

Никогда не забыть мне первого школьного дня. А сколько волнений было до него…

В доме все чаще и чаще велись разговоры о том, что скоро мне в школу. До начала занятий оставалось не так уж много времени. Кто же теперь будет смотреть за детьми? Мать это очень беспокоило. Наверное, и Марипат не меньше переживала, ведь и у нее был малыш, но виду не показывала.

Однажды мама решительно заявила, что пойдет к председателю.

— Он же знает, — говорила она, надевая свое выходное платье, — что некому у нас больше смотреть за детьми. Пусть хоть невестке разрешит сидеть дома.

Я давно решила, коль уж пойду в школу, учиться буду только на пятерки. Но если мне будут мешать, если вместо уроков придется смотреть за детьми, то плакали тогда мои пятерки. А я хотела учиться не хуже брата моей подружки Байрамбийке, который уже перешел в третий класс. Он читает без запинки, я сама слышала. Наверное, и с закрытыми глазами сможет. Его фотография на доске Почета висит перед школой. На ней все лучшие ученики красуются. Может, и мою фотографию повесят, там еще есть место, я видела. И Инжибийке тогда просто лопнет от зависти. Она всегда старается ни в чем от меня не отстать, а тут пусть попробует-ка… И так мне стало жалко себя, что свет показался не мил. Ну, какая тут учеба, если ни читать, ни писать…

Мне захотелось помечтать в одиночестве, и я побежала к речке. И пока шла по нашей длинной улице, видела, что в каждом дворе кипит работа. Все что-то делают, хлопочут, суетятся. В одном из дворов, несмотря на полуденный зной, разожгли печь и собирались сажать в нее хлебы, в другом мыли шерсть, чтобы сшить теплые одеяла и связать носки, в третьем штукатурили стены, в четвертом лепили кизяки. Все были чем-то заняты. Никто не сидел без дела. «У всех свои заботы, — подумала я. — Люди не могут беззаботно дремать, как наш щенок Алабай. Нечего и мне горевать. — Я вздохнула, но уже без досады: — Что ж, придется и учиться, и детей нянчить…»

Мама на целых два дня отпросилась с работы, чтобы подготовить меня к школе.

Перво-наперво она сшила мне два платья. Одно из яркого цветастого ситца, легкое, с короткими рукавами-фонариками и с поясочком. Я надела его и стала похожа на нарядную пеструю бабочку с нашего огорода… А второе из тяжелого коричневого атласа, который блестел и переливался, как шкура змеи на солнышке, и было оно совсем не такое, как ситцевое, — с длинными рукавами, с воротничком, юбка в складку. Я еще ни разу в жизни не надевала платья из такого дорогого материала. В нем я показалась себе какой-то очень взрослой.