Катарина Киери - Никто не спит Страница 8

Соседка спускается по лестнице, даже не догадываясь о том, что ужасно похожа на другого человека.

Это, если подумать, очень странно: один человек — чуть ли не копия другого, но не имеет об этом ни малейшего представления.

Я снова спотыкаюсь о футляр с саксофоном — второй раз всего за несколько дней. Если бы не усталость, закинул бы его обратно в кладовку или сбросил с балкона. Если бы тело не было таким неподъемным. Если бы голова не была такой пустой и тяжелой.

Письмо № 119

Я жду, когда Бог пришлет мне адрес,Номер почтового ящика, в который заглядываютПропавшие без вести.В который они опускают свои почти забытые руки,Который ощупывают их холодные пальцы.Я просто жду.Не листаю справочники, не звонюМужчинам в мятых костюмах,Сидящим в пыльных архивах.Я просто жду.Пишу письма и жду, когда БогОтзовется.Делу него, должно быть, немало,Да и техника там, наверху, похоже, не очень.Но сделали бы рассылкуПо электронной почте —Мне особых чудес не надо.А то у пропавших без вести уже, наверное,Устали руки.

8

Отец весь день был дома. В квартире пахнет хвойным мылом, ковры чуть прохладные — проветривались на стылом весеннем воздухе. Из радиоприемника тихо доносится «Настал конец зиме», через открытое окно слышны звуки моторов во дворе. Я давно подозревал, а теперь убедился: в этом районе живут стиляги, которые носят ковбойские сапоги и джинсовые жилеты; теперь вот они, видимо, выползли из нор, чтобы аккурат к Вальборгу нагрузить свои крутые тачки банками и бутылками пива.

Отец и в моей комнате уборку сделал. Не думаю, что он рылся в вещах, но коробку на всякий случай проверяю. Крошечный кусочек бумаги, который я засунул под край крышки, на месте.

Возвращаюсь на кухню, к радио. За открытым окном зреет светлое, легкое чувство, луч… надежды. Как после дождя, когда краски кажутся ярче и становится легче дышать.

Тачки стиляг на холостом ходу, готовые умчаться навстречу весне, запах хвойного мыла, «Настал конец зиме» в исполнении какого-то студенческого хора — от всего этого хорошо на душе. Даже план поехать в город с Тоббе и его двоюродным братом мне уже нравится.

Отец сегодня другой. Его лицо будто разгладилось. Он надел новый джемпер и больше не предлагает мне сходить посмотреть на Вальборгский костер.

— Как насчет пиццы?

И с голосом что-то: новые нотки, интонации.

— Идет.

— Сгоняешь? Я пока салат сделаю.

Только не надо думать, что мы питаемся исключительно пиццей и прочим фастфудом. Отец и сын, брошенные на произвол судьбы. Все не так. Отец, конечно, не шеф-повар, но готовить умеет. Готовит еду, которую оценили бы и авторы кулинарных книг, достаточно питательную и полезную, иногда скучноватую. Но все-таки он готовит. И это как будто гонит прочь и удерживает на безопасном расстоянии то самое, о чем мы не говорим. Мы сидим за столом, едим, и жизнь кажется не такой ужасной.

На часах всего пять, но на улице уже кое-где зажгли костры. Я иду, вдыхая слабый запах дыма. Кое-где еще видны островки снега. Асфальт покрыт песком и гравием, оставшимися с зимы. Весенние цветы еще не успели распуститься, зато бутылочные крышки и коробочки из-под жевательного табака уже явили миру свои милые мордашки.

Возле пиццерии носятся сопливые мальчишки, корча хитрые рожи и пряча в карманах хлопушки. А я веду велосипед, на багажнике которого покачиваются две теплые коробки с пиццами.

Открывая дверь подъезда, я прислушиваюсь: не бежит ли кто вниз по лестнице. После столкновения, закончившегося кровью из носа, я стал осторожнее. Конечно, малявка несется навстречу. Я придерживаю дверь спиной, ухватив коробки обеими руками: пусть она выскочит, а потом уж я спокойно войду.

Увидев меня, малявка сбавляет скорость. Почему, интересно, у нее всегда такой испуганный вид? Глаза нараспашку, взгляд серьезный.

— Привет, — выдыхает она.

У нее не только вид испуганный, но и голос.

— Будете пиццу есть?

Неужели она хочет напроситься к нам на ужин? Я бы не удивился. Надо это предотвратить.

— Почему ты всегда несешься как угорелая?

Испуг сменяется задумчивостью. Она слегка поджимает губы и всматривается в мое лицо, будто решая, достоин ли я услышать правду.

— Потому что под вами живет человек, который скоро умрет.

Ну вот, опять. Странный ребенок все-таки. И что сказать в ответ на такое?

— Понятно.

Изучающий взгляд задерживается на мне еще три секунды, потом малявка выходит на улицу. У меня остается чувство, что она не очень довольна моей реакцией.

Поднявшись на наш этаж, я смотрю на дверь напротив и вспоминаю: волосы, лоб, нос. Привыкну ли я? А отец ее видел?

Что-что, а капустный салат к пицце отец готовить умеет. Соломка в меру тонкая, и у соуса нет того горького металлического привкуса, какой бывает в пиццерии. Не знаю, что он такое делает, но вкус становится мягче. Я уплетаю пиццу и салат за обе щеки.

— Ну, что скажешь?

— Угу, очень вкусно, — отвечаю я с набитым ртом.

Он смеется. Отец смеется.

— Я не о еде.

Я поднимаю взгляд, чувствуя, что к губе прилип кусочек капусты. Отец смотрит на кухонные окна, я следую за его взглядом, ничего не понимая.

— А о чем?

— О занавесках. Я купил новые занавески.

Мы с отцом, прямо скажем, не каждый день обсуждаем за ужином занавески. Мы вообще без особой нужды друг с другом не говорим, просто некоторые темы никак не обойти молчанием. Так вот, интерьер квартиры к таким темам не относится. Я в этом не разбираюсь и вообще не обращаю внимания, но сейчас понимаю, что новые занавески имеют для отца какое-то особое значение, по нему видно. Значит, он ходил по магазинам и выбирал новую вещь для нас, для нашего дома. Я никогда не задумывался об этой детали нашей совместной жизни, а теперь вдруг понимаю, что это первые занавески, купленные с тех пор, как… купленные для нашей с отцом квартиры.

Я смотрю на окно, потом перевожу взгляд на отца, который созерцает занавески, откинувшись на спинку стула и сложив руки на животе. Вид у него довольный. Елки-палки, у отца довольный вид! Даже не припомню, когда у него последний раз было такое лицо.

— Ну, что скажешь?

— Такие же классные, как этот салат.

Я знаю, что мои слова прозвучали ужасно по-детски — прямо шведская семейная идиллия из детской телепередачи. Дурацкая реплика, но отцу она явно доставила удовольствие. И это его удовольствие как бы передается мне: и новый отцовский джемпер мне в радость, и хвойный запах мыла, и нежный салат.

С улыбкой склонившись над столом, он тихо, доверительно произносит:

— Должен признаться, что не сам их сшил.

Что это с ним? Кажется, он и не замечает, что ведет себя как-то необычно.

— Да я и не думал, — отвечаю я.

Отец продолжает спектакль:

— Представь себе, теперь в магазинах продают готовые занавески.

— Потрясающе.

Он смотрит на меня и смеется, затем поддевает вилкой кусок пиццы и, глядя в окно, отправляет его в рот.

Глядеть в окно можно по-разному. Отец обычно смотрит с мрачным видом, погрузившись в себя, и тогда я вижу, что у него какая-то тяжесть на сердце. На этот раз все иначе. Отец явно в ладу с собой, и в окно он смотрит, как будто вдалеке маячит какая-то надежда, какое-то обещание, невидимое для других.

Мне хочется задать ему вопрос. В этой новой атмосфере легкости все кажется возможным. Или невозможным, точно не знаю. Я жду, когда опустеют тарелка, стакан, и потом, споласкивая их под краном, спрашиваю:

— Ты видел соседку?

Отец медленно возвращается из дали за окном и обращает на меня затуманенный, будто спросонья, взгляд:

— Что? Кого?

— Ты видел соседку из квартиры напротив?

— А что? Красивая?

Господи, да что с ним? Я раздраженно фыркаю и резко закрываю кран.

— Ой, прости, Элиас, случайно вырвалось.

Если бы речь шла о ком-то другом, мне было бы наплевать — пусть болтает что вздумается. Но теперь мне не все равно.

— Прости, глупо вышло. О ком ты говорил?

Я смотрю на него, спрятав руки в карманы брюк. Отец полон раскаяния. Не беда, конечно, но мне больше нравился его довольный вид.

— Какая соседка? Та, которой ты помог с велосипедом? Если скажу правду, то, может быть, больше никогда не увижу его радостным.

— Нет, не она. Забудь.

Пока я стоял под душем, раздался звонок в дверь. Звук непривычный — не помню, слышал ли я его хоть раз с тех пор, как мы сюда переехали. Было однажды: мужчина с большой пластиковой коробкой в руках предлагал купить копченого сига. Отец купил. Сейчас его голос доносится из прихожей сквозь шум воды, через дверь ванной.