Ференц Молнар - Мальчишки с улицы Пала Страница 8

— Исчез, — тихо сказал он.

— Кто же это был?

— Не имею права говорить. Мне не удалось разглядеть его как следует: только я хотел всмотреться, он исчез. А пока я твердо не знаю, кто он, не хочу подозревать напрасно.

— Уж не из наших ли кто?

— Кажется, да, — печально ответил президент.

— Но ведь это же предательство! — воскликнул Чонакош, позабыв, что надо соблюдать тишину.

— Тише! Вот доберемся до острова и все узнаем. А пока потерпи.

Теперь подстрекало и любопытство. Бока не хотел говорить, на кого похож был тот, с фонарем. Немечек с Чонакошем стали было гадать, но президент запретил, сказав, что непозволительно кого бы то ни было пятнать подозрениями. В возбуждении сбежали наши лазутчики с холма и внизу, снова опустились на четвереньки, прокладывая себе дорогу в траве.

Они уже не замечали ни колючек, ни крапивы, ни впивавшихся в ладони камней, а молча быстро ползли, подбираясь все ближе к берегам таинственного озерка.

Наконец вот и цель. Здесь уже можно было подняться на ноги; густая осока, камыш и высокий прибрежный кустарник совершенно скрывали их маленькие фигурки. Бока хладнокровно отдавал приказания:

— Где-то здесь должна быть лодка. Мы с Немечеком пойдем по берегу направо, а ты, Чонакош, ступай налево. Кто первый найдет, пускай подождет остальных.

И они молча разошлись. Но уже через несколько шагов Бока заметил в осоке лодку.

— Подождем, — сказал он.

Немечек и Бока стали ждать, пока Чонакош, обежав вокруг озерка, вернется с противоположной стороны. Сидя на берегу, они некоторое время глядели на звездное небо. Потом стали прислушиваться, не донесется ли с островка какой-нибудь обрывок разговора. Немечеку вздумалось блеснуть сообразительностью.

— Давай-ка я приложу ухо к земле, — сказал он.

— Оставь землю в покое, — возразил Бока. — Ведь рядом вода. Гораздо слышней, если к воде наклониться. На Дунае я видел, как рыбаки с разных берегов переговариваются друг с другом, наклонившись к воде. Вечером голоса здорово разносятся по поверхности.

Мальчики нагнулись к озерку, но слов различить не могли. С острова доносились только перешептывание да какая-то возня. Тем временем появился Чонакош и с огорчением доложил:

— Лодки нигде нет.

— Не горюй, мамочка, — утешил его Немечек. — Без тебя нашли.

И они спустились вниз, к лодке.

— Садимся.

— Только не здесь, — предостерег Бока. — Отведем ее сначала к другому берегу, чтобы не оказаться слишком близко от моста, если нас вдруг заметят. Переправляться будем как можно дальше от него: пускай они сделают крюк побольше, если побегут за нами.

Эта разумная предосторожность пришлась Немечеку и Чонакошу по душе. Сознание, что у них такой умный, предусмотрительный командир, прибавило им смелости.

— У кого есть бечевка?

Бечевка нашлась у Чонакоша. Чего только не было у него в карманах! И на базаре не найти всего, что умещалось в карманах Чонакоша. Были там и ножик, и шпагат, и шарики, медная дверная ручка, гвозди, ключи, тряпки, записная книжка, гаечный ключ и бог знает что еще. Чонакош вытащил из кармана бечевку, и Бока привязал ее к железному кольцу, ввинченному в нос лодки. Затем друзья медленно, осторожно повели лодку вдоль берега. Натягивая бечевку, они не переставали наблюдать за островком и, достигнув места, где собирались сесть в утлую посудину, опять услыхали свист. Но теперь это их не испугало: они знали, что свист возвещал лишь смену караула на мосту. Уже одно сознание, что они — в самой гуще событий, прогоняло всякий страх. Так бывает и с настоящими солдатами на настоящей войне. Пока врага не видно, каждый кустик страшен. А просвистала первая пуля, — и к солдатам возвращается храбрость: они словно хмелеют от опасности, забывая, что бегут навстречу смерти.

Приятели стали усаживаться в лодку. Первым вошел в нее Бока, за ним — Чонакош. Немечек боязливо переминался с ноги на ногу на вязком берегу.

— Ну лезь же, лезь, мамочка, — подбадривал его Чонакош.

— И так лезу, мамочка, — откликнулся Немечек, но вдруг поскользнулся, схватился за тонкий стебель камыша — и бултых в воду! Растянулся во весь рост, но даже пикнуть не посмел и сразу вскочил на ноги: оказалось — мелко. Очень он был смешон в эту минуту: вода лила с него ручьями, а руки все еще судорожно сжимали тонкую камышину. Чонакош не удержался и фыркнул:

— Захлебнулся, мамочка?

— Нет, не захлебнулся, — ответил мальчуган растерянной как был, мокрый, грязный, брызгая и хлюпая, уселся в лодку. Лицо его еще было бледно от испуга. — Вот не думал, что мне сегодня вдобавок еще выкупаться придемся, — чуть слышно прибавил он.

Но медлить было некогда. Бока с Чонакошем схватили весла и оттолкнулись от берега. Тяжелая лодка лениво отвалила, всколыхнув неподвижную гладь озера. Гребцы бесшумно опускали весла в воду, и тишина наступила такая, что было явственно слышно, как у притулившегося на носу Немечека стучат зубы. Через несколько минут лодка причалила к островку. Поспешно выскочив на берег, мальчики тотчас же укрылись за кустом.

— Ну, до острова, кажется, добрались, — сказал Бока и тихо, осторожно пополз вдоль берега. Остальные двое — на ним.

— Что же это мы? — вдруг обернулся к ним президент. — А лодка-то? Нельзя же бросать ее просто так. Если ее увидят, нам отсюда не уйти! Ведь на мосту часовые. Чонакош! Оставайся у лодки, раз уж у тебя такая фамилия.[4] Если заметят, — пальцы в рот и свисти во всю мочь. Мы сразу примчимся, прыгнем в лодку, а ты оттолкнешься от берега. Чонакош побрел назад, втайне радуясь; вдруг и вправду представится случай изо всех сил свистнуть.

А Бока с белокурым малышом поползли дальше по берегу. Там, где кусты были повыше, они вставали на ноги и крались пригнувшись. Потом остановились за одним высоким кустом и, раздвинув ветки, выглянули. Прямо перед ними, на небольшой лужайке посреди островка, расположился грозный отряд краснорубашечников. У Немечека забилось сердце. Он прижался к Боке.

— Не бойся, — шепнул президент.

Посреди лужайки лежал большой камень. На нем стоял фонарь, а вокруг на корточках сидели краснорубашечники. Они и на самом деле были все в красных рубашках. Рядом с Фери сидели оба Пастора, а возле младшего Пастора — какой-то мальчишка в рубашке совсем другого цвета.

Бока почувствовал, что прижавшегося к нему Немечека охватила дрожь.

— Ты… — начал было Немечек, но больше не мог ничего сказать и только повторял:- Ты… ты… — Потом прибавил чуть слышно:- Видишь?…

— Вижу, — грустно ответил Бока.

Среди краснорубашечников сидел на корточках Гереб. Значит, Бока не ошибся, когда рассматривал остров с холма. Фонарь действительно держал тогда не кто иной, как Гереб.

С удвоенным вниманием стали они теперь наблюдать за собравшимися. Фонарь причудливо освещал смуглые лица Пасторов и красные рубашки остальных. Все молчали, один Гереб что-то тихо говорил. Очевидно, он рассказывал о чем-то живо интересовавшем собравшихся, так как все повернулись к нему и слушали с напряженным вниманием. В вечерней тишине слова Гереба долетали и до незваных гостей с улицы Пала. Вот что он говорил:

— На пустырь можно войти с двух сторон… Можно с улицы Пала; но оттуда труднее: по закону, вошедший обязан запирать калитку на задвижку. Другой вход — с улицы Марии. Ворота лесопилки всегда открыты настежь, а дальше можно пробраться между штабелями дров. Тут только одна загвоздка: на штабелях устроены форты…

— Знаю, — перебил Фери Ач своим низким голосом, при звуке которого у пришельцев мороз пробежал по коже.

— Ну да, ты ведь был там, — сказал Гереб. — Так вот, на фортах дежурят часовые, и они, только заметят кого-нибудь среди штабелей, сейчас же подают сигнал. Так что оттуда подходить не советую…

Значит, речь шла о нападении на пустырь!..

— Лучше всего заранее условиться, когда вы придете, — продолжал между тем Гереб. — Тогда я войду на пустырь последним и оставлю калитку открытой. Не буду ее запирать.

— Ладно, — сказал Фери Ач. — Так будет правильнее. Я вовсе не собираюсь занимать пустырь, когда там никого нет. Будем вести войну по всем правилам. Сумеют они защитить свой пустырь — хорошо. Не сумеют — мы займем его и водрузим там наше красное знамя. Ведь не из жадности мы это делаем…

— …а потому, что нам негде играть в мяч, — вмешался один из Пасторов. — Здесь — нельзя; на улице Эстерхази — тоже вечные споры… Нам нужно место для игры в мяч — и точка!

Итак, причина воины была совершенно та же, что и между настоящими державами. Русским нужен был выход к океану, поэтому они стали воевать с японцами.[5] Краснорубашечникам нужно было пространство для игры в мяч, и, поскольку иначе завладеть им не удавалось, они решили добиться своего войной.