Иван Василенко - Заколдованный спектакль Страница 8

— А что с нами случится! Мы их обдурим! Ого, еще как!

В тот же вечер все было обсуждено и решено. Требовалось лишь согласие Трубы. Он долго думал, сопел, кряхтел, но потом сунул свой поварской колпак под диван и с отчаянием сказал:

— Пропадать так пропадать!.. Мы сейчас же отправились к командиру. Последние минуты мы провели в нашей картонной комнате, при свете коптилки, в задушевном разговоре. С нами была и Таня, разрешившая себе по такому важному случаю отлучиться на часок от раненых. Потонув в кресле, она неотрывно смотрела оттуда на Артемку испуганными глазами.

— Ты не боишься? — шепнула она.

— А ты не боялась, когда шла тогда открывать партизанам двери? — в свою очередь спросил Артемка.

— Боялась, — откровенно призналась Таня. — Даже ноги дрожали.

— А все ж таки пошла?

— Пошла, конечно.

— Ну и я пойду.

Таня вздохнула.

— Хоть бы уж скорей побили их всех!

— Когда белых побьют, Совнарком декрет специальный издаст, — неожиданно вмешался в разговор Труба: — все театры строить только из мрамора, а антрепренерам — по шее. Я знаю.

— Верно! — поддержал Артемка.

Почему-то всем нам стало весело. Перебивая друг друга, мы заговорили все вместе, и все, даже Труба, беспричинно смеялись.

Пришел командир. Застав нас в отличном настроении, он и сам повеселел.

— Эх, — сказал он, запросто усаживаясь между нами и обнимая Артемку за плечи, — так и не удалось нам потолковать, вспомнить старое. Никогда в жизни чай не был такой вкусный, как тогда, в твоей будке.

Артемку и Трубу мы провожали за террикон. По дороге командир рассказывал о своей подпольной работе, о том, как шел он на штурм Зимнего, как встретился в Смольном с Лениным и как Владимир Ильич пожурил его, что он, раненый, пришел охранять дворец.

Мы слушали притихшие, присмиревшие. У оврага все остановились.

— Скоро в Москве откроется Съезд союзов рабочей молодежи, — сказал командир. — Надо и нам создать тут свою молодежную организацию. Вот сколько уже вас. Да какие! Гляди, и делегата пошлем на съезд. А что? Пошле-ем!

Стали прощаться. Таня поколебалась и, вскинув Артемке на плечи руки, поцеловала его.

Когда очередь пожать Артемке руку дошла до меня, он вынул из-под рубашки что-то завернутое в тряпочку и протянул мне.

— Спрячь, — сказал он тихонько, — а то как бы беляки не отобрали.

Мы расстались. Была луна, и я еще долго видел две фигуры, шагающие вдоль оврага.

Я вернулся в нашу бумажную комнату, зажег коптилку и развернул тряпочку: в ней лежали часы с искристым циферблатом, маленький бумажник из мягкой желтой кожи и золотистая парча.

Сверток я зарыл в землю, под сценой.

У белых

Вот что я потом узнал.

До рассвета Артемке с Трубой удавалось избегать всяких встреч, по утром, когда вдали показался серый, мрачный корпус Крепточевского литейного завода, из-за куста сначала высунулась сонная физиономия, а потом заблестел погон.

— Ох!.. — тихонько вырвалось у Трубы. Но тут же лицо его приняло умильно-радостное выражение. Он истово перекрестился и с облегчением сказал: — Слава тебе, царица небесная: свои!

— Свои и есть! — подхватил Артемка. — А я что говорил?

— Ты, конечно, говорил, да все как-то сомнительно было. Ну, слава тебе, господи!..

Офицер прищурился:

— Кто такие?

— Актеры мы, господин подпоручик, — снимая кепку и кланяясь, сказал Труба. — Из Харькова в Енакиево пробирались, да под Щербиновкой на красных напоролись. Еле ноги унесли.

— Документы есть?

— Какие документы! Слава господу, душа в теле осталась. Вот только и удалось спрятать. — Труба засунул два пальца в прореху между подкладкой и верхом пиджака и вытащил вчетверо сложенный листок бумаги.

— «Подсвичення», — прочитал офицер и с любопытством спросил: — Что такое «подсвичення»?

— Удостоверение. По-украински это, господин подпоручик.

— А-а… — сказал офицер. Он покосился на кусты: — Пономарев!

Из кустов вылез казак.

— Отведи этих шерамыжников к поручику Потяжкину. Скажи, подпоручик Иголкин прислал. — Он что-то пошептал казаку и опять повернулся к Трубе: — Вы что ж, в балаганах представляете?

— Да уж, конечно, не в императорских театрах, — вздохнул Труба. — Где придется. И на улице случалось. — Он вобрал в себя воздух и загрохотал в самое ухо офицера:

Жил-был король когда-то…

— Ого!.. — сказал офицер, отшатываясь.

…Полчаса спустя Артемка и Труба уже сидели в скверике и ждали поручика Потяжкина. По скверику ходил с тетрадкой в руке тот же писарь и с отчаянием повторял: «О, ваше превосходительство, доблестный полководец, спаситель родины, пошлите меня на ратный подвиг против красных башибузуков».

— Служивый, — поманил Труба писаря пальцем, — не скажешь, где тут поручик Потяжкин обретается? Пошел казак искать и пропал.

— А он еще спит. Вчера ездил в Марьевку мужиков сечь, так поздно вернулся.

Труба побледнел:

— А он и сечет?

— А то как же! — удивился нашей неосведомленности писарь. — И марьевских посек, и тузловских, и каменских. Подождите, он и вас высечет.

— Шалишь, братец, — сказал Труба неуверенно. — Мы актеры.

Писарь безнадежно махнул рукой:

— Он и актеров сечет.

— Актер актеру рознь, — не сдавался Труба. — Таких, как ты, и я бы высек: не берись не за свое дело.

— «Не берись»! — обиженно шмыгнул писарь носом. — Кто бы это взялся за такое дело, если б не приказ! — Лицо его вдруг вытянулось. — Вон он идет. Побегу в театр — сейчас начнется.

По скверу в сопровождении казака, с папкой под мышкой, шел худой, сутулый офицер. Выражение его лица с мутно-голубыми заспанными глазами было такое, будто он принюхивался к чему-то дурно пахнущему.

Труба снял кепку и церемонно поклонился:

— Господин поручик, разрешите представиться: Матвей Труба, оперно-драматический актер. А это — Артемий Загоруйко, — сделал он широкий жест в сторону Артемки. — Прибыли в ваше распоряжение по рекомендации подпоручика Иголкина. Имели вполне приличный вид, да под Щербиновкой красные архаровцы обчистили.

— Чего-чего? — скороговоркой сказал офицер и брезгливо потянул носом воздух. — Ваш подпоручик Булавкин много на себя берет, да-с. Чтоб рекомендовать, надо разбираться в искусстве, а подпоручику Шпилькину больше по сердцу супруга здешнего аптекаря, чем Мельпомена. Так ему от меня и скажите.

— Святая истина, — подтвердил Труба. — Я тоже заметил: в искусстве подпоручик Наперстков ни бельмеса не смыслит.

— То-то вот.

Поручик сел на садовую скамейку, повернул как-то по-птичьи голову и сбоку, одним глазом, уставился на Артемкин башмак. Так он сидел, наверно, минут пять. Потом вздохнул, вынул из кармана кителя пузырек и отсыпал из него на ноготь большого пальца белого порошка.

— Да, жизнь… — шепнул он, с шумом втянул носом порошок и опять задумался. Он сидел с полуприкрытыми глазами и точно прислушивался, что у него делается внутри. — Вздор, — прошептал он опять. — Расцветают лопухи, поют птицы-петухи. — И выругался. Артемка и Труба стояли перед ним и ждали. Поручик открыл глаза. Теперь они возбужденно блестели. Да и все лицо порозовело, оживилось.

— Впрочем, подпоручик Иголкин весьма приятный человек. Большой джентльмен, да. Всегда выручит друга. Хорошо, я вас испытаю. — Он внимательно осмотрел Артемку. — Вы, Запеканкин, будете играть большевистского комиссара… Не возражайте. Я лучше знаю ваше амплуа. Мне достаточно только взглянуть на человека. А вы, Трубочистов, получите роль боевого генерала, — перевел он строгий взгляд на Трубу. — И чтоб я больше не видел на вас этих рыжих кепок. Штафирки!.. Ну-с, следуйте за мной. — Он повернулся к казаку: — А ты ступай. Скажи подпоручику Иголкину, что я его благодарю.

Поручик встал, понюхал воздух и, не оглядываясь, пошел к длинной желтой казарме, что тянулась вдоль сквера. Шел он странно: не сгибая ног. Артемка и Труба на почтительном расстоянии следовали за ним.

— Загубит он нас, — шепнул Труба, давая волю своему страху. — Видишь, тронутый. И кокаин нюхает.

Артемка упрямо сдвинул брови:

— Посмотрим, кто кого… Ты, знай, держись.

Но тут поручик оглянулся, и у Артемки похолодело в сердце: такой злой насмешкой, показалось ему, вдруг блеснули глаза офицера.

В длинной с низким потолком казарме сидели на нарах солдаты и дымили цигарками. При появлении Потяжкина они вскочили, затоптали цигарки сапогами и выстроились в одну шеренгу. Было их человек пятнадцать.

— Смирно! — скомандовал писарь и, подойдя строевым шагом к Потяжкину, отрапортовал: — Ваше благородие! Действующие лица на месте, никаких происшествий не было.

— Начинать! — приказал Потяжкин.

Стуча сапогами, все двинулись к сцене. Репетиция началась.