Исаак Башевис-Зингер - День исполнения желаний: Рассказы о мальчике, выросшем в Варшаве Страница 8

Мама вспыхнула:

— Ша! Начитался глупых книжек и повторяешь то, чего не понимаешь. Царь Давид будет жить вечно, а эти жалкие книжонки не стоят и той бумаги, на которой напечатаны. Кто их сочинял? Лгуны.

Их споры волновали меня. Уже не раз обсуждал я эти темы с братом. Я не собирался ни становиться лавочником или меламедом, ни обзаводиться «неряхой-женой и оравой чумазых ребятишек», как предрекал мой брат.

Однажды он сказал:

— А отчего ему не стать рабочим?

— С Божьей помощью он станет раввином, а никаким не рабочим. Мальчик весь в деда, — отвечала мама.

— Раввином? Да их и так везде полным-полно. Зачем нам столько раввинов?

— А зачем нам столько рабочих? Раввин, даже самый бедный, все же лучше, чем сапожник.

— Вот подождите, когда рабочие объединятся.

— Никогда они не объединятся. Каждый хочет отнять хлеб у другого. Почему вот солдаты не объединяются и не отказываются воевать?

— Придет черед, и это случится.

— Когда? Не много ли бессмысленных убийств? Вон каждый понедельник и четверг что-то страшное происходит в Турции. Мир полон зла и ни на что больше не годен. Никогда нам не обрести мира — лишь на том свете.

— Вы пессимистка, мама.

— Погоди, у меня суп убегает.

Сколько раз я слушал подобные споры, в которых каждая из сторон успешно разбивала доводы другой! Но когда дело доходило до доказательств, под рукой не оказывалось ничего, кроме весьма противоречивых цитат. Я не вмешивался, держал свое мнение при себе. Ясное дело: все неевреи — идолопоклонники, но и царь Давид не без греха. И когда у евреев было свое государство, они тоже воевали с соседями. У каждой религии свои пророки, и как узнать наверняка, кто из них действительно разговаривал с Богом? Похоже, на эти вопросы у мамы ответов не было.

— Какое занятие тебе по душе? — спрашивал брат. — Может, хочешь стать гравером и делать надписи на меди и олове?

— Пожалуй.

— Или часовщиком.

— Трудновато.

— Но ты можешь научиться. Или доктором?

— Оставь его в покое. Что врачи понимают? Только берут деньги ни за что. Евреи всегда останутся евреями, и им всегда будут нужны раввины.

— В Германии раввины учатся в университетах! — гордо заявляет мой брат.

— Знаю я этих реформированных раввинов, — отмахивается мама. — Пусть даже они докажут, что можно мешать мясное и молочное, но хотела бы я знать, как они оправдают бритье бороды, когда это противоречит законам Моисея[6]? Хороши раввины, которые сами бросают вызов Торе!

— Они же бреются порошком, а не бритвой.

— Они что, своих бород стесняются, потому что хотят походить на гоев? Если в твоей Германии такие раввины, представляю какова вся община.

Но тут из кабинета вышел отец.

— Прекратите эти споры раз и навсегда! — крикнул он. — Скажите, кто сотворил этот мир? Простаки видят лишь тело, и думают, что больше ничего нет. А тело — только инструмент. Тело без души все равно что деревянный чурбан. Души тех, кто думает лишь о том, как брюхо набить — порочны и обречены скитаться в пустыне, мучимые бесами и чертями. Тогда они поймут, что были неправы, но будет уже слишком поздно. Даже геенна для них будет закрыта. Мир полон неприкаянных душ… Душа, покинувшая нечистое тело, вновь возвращается на землю, чтобы вселиться в червя или змея. О как она тогда раскаивается…

— По твоему выходит, что Бог зол.

— О, враг Израиля! Бог любит людей, но если люди запятнали себя, они нуждаются в очищении.

— А откуда китайцу узнать про Тору?

— Зачем зря горевать о китайцах? Надо думать о Боге и его чудесах. Случается, я раскрываю священную книгу и замечаю жучка, меньше булавочной головки, но и он — Божье создание. Разве могут все профессора мира, собравшись вместе, создать даже одного жука?

— Ну и что с того?

Когда как отец вернулся к себе, а мать ушла за покупками, я спросил брата:

— А кто создал жука?

— Природа.

— А природу — кто?

— А Бога — кто? — парировал брат. — Что-то появилось само собой. А потом из этой первоосновы развилось все остальное. Из энергии солнца на берегу океана появилась первая бактерия. Когда сложились благоприятные условия. Новые существа боролись между собой и выжили сильнейшие. Бактерии образовали колонии, так началось распределение обязанностей.

— Но с чего все началось в самом начале?

— Так было всегда, иное никому неизвестно. Каждый народ создавал свои собственные обряды. Когда-то были, например, раввины, которые уверяли, что в Субботу надо мочиться на снег, потому что это напоминает пахоту.

Сколько философских книг прочел я с тех пор, но никогда не встречал доводов более убедительных, чем те, что звучали на нашей кухне. Дома я узнал даже о тех удивительных фактах, которые относились к области физики. После таких бесед я шел играть во двор, но, играя в салки или прятки, продолжал размышлять об услышанном. Что, если я отыщу воду, которая любого может сделать мудрецом и открыть ему все секреты? Или сам пророк Илия придет учить меня Семи Мудростям Мира? А что, если я найду телескоп, в который можно разглядеть рай? Мои мысли были непохожи на мысли обычных мальчишек, и от этого я испытывал гордость и одиночество. И всегда оставались предвечные вопросы: что есть правда? Что мне делать? Почему Господь на небе хранит молчание?

Как-то раз ко мне подошел человек и спросил:

— Что с тобой, мальчик? О чем ты так задумался? Или ты боишься, что небо свалится тебе на голову?

Выстрел в Сараеве

Долгое время в нашей семье обсуждалась возможность переезда из квартиры на Крохмальной 10, где мы по-прежнему жили с керосиновыми лампами, так как в доме не было газа, и пользовались общей уборной во дворе. Эта самая уборная была проклятием моего детства. Вечно грязная и темная — хоть глаз выколи. Мыши и крысы сновали там не только по полу, но и по потолку над головой. Стоит ли удивляться, что дети в нашем дворе росли нервным, запуганными и постоянно маялись желудком.

Другим моим наказанием была лестница. Дело в том, что некоторые дети предпочитали ее уборной во дворе. Вдобавок нерадивые хозяйки частенько выбрасывали туда мусор. Дворник, в чьи обязанности входило следить за освещением на лестнице, редко обращал на это внимание. Впрочем, если свет и появлялся, то все равно горел лишь до половины одиннадцатого. Крошечные лампы вечно коптили и давали так мало света, что мрак вокруг них, казалось, лишь еще больше сгущался. Стоило мне оказаться на лестнице, как сразу начинало чудиться, будто за мной гонятся злые духи, демоны и бесенята — те самые, которыми стращали меня родители, чтобы убедить в существовании Бога и загробной жизни. Под ногами сновали кошки. Из-за закрытых дверей порой слышались причитания женщин, оплакивавших покойников. В такие дни у ворот могла поджидать похоронная процессия. Стоит ли говорить, что до входной двери я добирался совершенно измученный и едва мог перевести дух. По ночам меня мучили кошмары, и я просыпался весь в поту от ужаса.

Но если мы с трудом наскребали двадцать четыре рубля, чтобы заплатить за нашу квартиру с балконом и окнами на улицу, то где нам было найти средства для переезда на Крохмальную 12, в дом с газовым освещением и теплым туалетом? А за квартиру там требовали по двадцать семь рублей в месяц! И все же мы уповали на то, что смена квартиры повлечет за собой перемены к лучшему в нашей судьбе.

Было начало весны 1914 года.

Вот уже несколько лет газеты писали о взрывоопасной ситуации на Балканах и о соперничестве между Англией и Германией. Но из нашего дома газеты давно пропали. Прежде их приносил мой брат Израиль Иошуа, но он рассорился с отцом и съехал от нас.

Все уговаривали нас переехать. Владелец дома № 12 по Крохмальной улице, миллионер Лейзер Прцепёрко, слыл ортодоксом, но хоть и был человеком прижимистым, евреев никогда не выселял. А управляющий, реб Исайя, был другом моего отца. К тому же дом имел выход и на Мировскую улицу, к рынку, так что отец становился раввином сразу двух улиц — Крохмальной и Мировской. В те времена судебные тяжбы, свадьбы и разводы случались чуть не каждый день, что сулило нам приличный доход. Рассудив хорошенько, мы решились на переезд.

Новая квартира на первом этаже еще пахла свежей краской. Окна комнаты смотрели на пекарню, а кухонное окно — на глухую стену. Над нами было еще пять или шесть этажей.

Дом № 12 с тремя огромными внутренними дворами был подобен городу. В темном парадном всегда пахло свежеиспеченным хлебом — булочками, батонами, отрубяными караваями — и дымом. Каждый день пекарь выносил во двор противни со свежим хлебом. Тут же имелись две хасидские молельни — радзиминская и минская, и синагога — для тех, кто не признавал хасидизма. Были там еще и стойла, в которых круглый год держали коров, прикованных цепями к стене. В многочисленных подвалах торговцы с Мировской хранили фрукты, а еще яйца, которые для сохранности клали в известь. Все эти товары привозились сюда из окрестных деревень. В доме № 12 по Крохмальной царил дух Торы и молитвы, а также коммерции и неустанного труда. О керосиновых лампах здесь никто и не вспоминал. А в некоторых квартирах — о диво! — уже был телефон.