Люди Флинта - Алексеев Валерий Алексеевич Страница 8

Левка испытующе взглянул на меня, потом на Криса.

— Пока не дойдешь до пятого репера, домой лучше не приходи, — жестко добавил Крис.

— Вы что, — слабым голосом сказал Левка, — вы что, с ума сошли? Я же погибну от истощения!

— Ну что ж, — спокойно ответил Крис, — мы скажем всем, что так и было.

И, подобрав свой инструмент, мы с Крисом направились к дому.

Мне стало жаль Афродиту.

— Помочь? — спросил я, оглянувшись. Но Левка не ответил. Подумав, он вскинул на плечо перепачканную песком лопату и зашагал к следующей яме.

— Ого-го! — Потирая руки, Крис ворвался в комнату. — Щами горячими пахнет!

И вдруг остановился на пороге, великолепно разыграв изумление: рот приоткрылся, лоб растерянно сморщился, руки упали до колен.

— Ба! А ты откуда здесь, Старик?

— Что? — довольно засмеялся начальник, не выпуская из зубов папиросы. — Подсказало сердечко-то? Екнуло? Ишь как рано примчались!

Стол был передвинут на середину комнаты, наши спальные мешки свалены в угол. Старик сидел спиной к окну и собирался что-то писать. На столе перед ним лежала папка с бумагами, рядом — вместо пепельницы — выдолбленная половина желтого семенного огурца.

— То есть как это рано? — возмутился Крис. — Тридцать точек дюзнули, хоть у Альки спроси, он не даст соврать.

— Двадцать семь, — смущенно буркнул я, прошел в дальний угол и лег на спальный мешок.

— Ну ладно! — Старик затянулся дымом, положил окурок в пепельницу, она зашипела. — Какие вы там работнички — это мы еще поглядим, а пока… тут за две недели вам кое-что набежало.

— В каком смысле? — осторожно спросил Крис.

— В самом прямом. — Старик зашуршал бумагами. — Распишитесь-ка вот здесь.

— Где? — вскочил я.

— Полевые! — озарился Крис.

И, плавно взмахнув руками, по-кавказски прошелся через всю комнату, распевая:

Я смущенно топтался в сторонке. Не так уж часто мне доводилось получать зарплату.

— Р-раз!

Петрович даже хмыкнул от удивления, когда Крис, изловчившись и как-то по-особому вывернув локоть, расписался на листе.

— Еще где? — Крис хищно нацелился авторучкой на другую ведомость. — Здесь? Пожалуйста! Здесь? Мое вам почтение!

— Расписываться ты умеешь… — насмешливо сказал Старик. — Работал бы ты с таким азартом! А то — тридцать точек… Тридцать точек — это три километра, половина дневной нормы. Нашли чем удивить…

— Вот старый пень, — засмеявшись, Крис присел к столу. — Отлично ведь знаешь, что на этой площадке от точки до точки по двести пятьдесят метров. А зыбь-то какая, учти. В трубе все так и струится. В двух шагах мужика от бабы не отличишь. По две стоянки приходилось делать.

— Эка невидаль! — махнул рукой Петрович. — Я постарше тебя, а шутя пройду с нивелиром километров восемнадцать без передышки и не буду делать из этого истории.

— Пройдешь, конечно, — охотно согласился Крис. — Дурак не пройдет, когда вокруг него четверо гавриков крутятся. Один нивелир несет, другой запись в журнале ведет, двое с рейками бегают. А ты идешь себе гуляючи да карандашиком помахиваешь. Одно слово — начальство забавляется. А вот мы с Алькой вдвоем работаем, хотя по инструкции троим полагается.

— Как — вдвоем? — удивился старик. — А рыжий что? Опять дурака валяет?

— Ну прямо, — скромно усмехнулся Крис. — У меня не поваляешь. Работает, как Вася с маслогрейки. Изъявил желание самолично перекопать все ямы без обеденного перерыва. Ну, я на пути трудового энтузиазма никогда не становился…

Старик был потрясен. Он перестал считать деньги, медленно закрыл бумажник и долго смотрел на Криса светлыми глазами.

— Это Левка? — недоверчиво переспросил он наконец.

— А кто же, я, что ли? — равнодушно сказал Крис, взял со стола свои полевые и сунул их в задний карман.

— Без обеда, значит? — спросил Старик еще раз и захохотал. Он смеялся долго, обидно, открывая мелкие желтоватые зубы. — Вот это я понимаю! Заставил-таки лоботряса работать!

Мне стало неприятно. Я сердито отвернулся к окну. В глазах у меня так и стоял Левка — голодный, обиженный, в запачканных брючках цвета сиреневых сумерек. Какой резон Крису выставлять его на посмешище? Он остался на участке безропотно, надо так надо. Мы сидим здесь в прохладной комнате и ведем приятные беседы, а ведь он работает на солнцепеке, копает с яростью, до темноты в глазах, уж я-то его хорошо знаю…

— Левка не лоботряс, — сказал я вполголоса.

Но никто меня не услышал.

— Нет, какую смену себе готовлю! — воодушевился Старик. Он вышел из-за стола, хлопнул по плечу безучастного Криса и заходил по комнате. — На глазах растешь, Геннадий! А ведь это самое главное в экспедиции — поднять человека, встряхнуть его, заставить работать. Без этого нет организатора, нет командира. — Он споткнулся о спальный мешок. — Слышишь, Алька? Вот тебе готовый начальник экспедиции! У него все люди будут гореть. Поезжай с ним без опаски хоть за Полярный круг!

Крис подмигнул мне за спиной Петровича и широко улыбнулся. Против этой мальчишеской улыбки трудно было устоять. Я тоже невольно заулыбался.

— Ну, а теперь, — успокоившись, Старик снова сел за стол, — теперь с тобой, босяком, разберемся.

Я робко подошел и взял в руки старенькое вечное перо.

— Полевых тебе — сорок рублей… — пробормотал Старик, пробегая глазами список. — А с квартирными… Какой тут у вас с хозяином был уговор?

— Не знаю, — растерянно сказал я и оглянулся на Криса.

— То есть как это не знаешь? — вскипел Петрович. — Что за шатия такая лопоухая! Как не знать! Ну скажите, как это можно — жить неделю и не знать?

— Не знаю — и все, — упрямо повторил я и потупился.

— Вот тебе и раз! — Старик развел руками. — Ну, а если он теперь с тебя три рубля в сутки запросит? Если он, как в гостинице «Метрополь», сдерет? Что тогда будем делать?

— Семка не такой! — возмущенно сказал я.

— Ах, не такой! — ядовито повторил Старик. — Ты думаешь, трое здоровенных бугаев спят у него, жрут у него, — и все это за пять пальцев и ладонь? Ты думаешь, он не записывает каждую луковицу, которую ты у него берешь? А сеть его вчера изгадили… Думаешь, это все даром?

— Во-первых, мы ее не изгадили, а порвали, — проговорил я. — А во-вторых, я вовсе так не думаю…

Я и в самом деле так не думал. Честное слово, я вообще об этом не думал ничего. Семка был для нас как товарищ, и Анюта тоже. По вечерам, когда Семен был свободен (а это, кстати, бывало не так уж часто), мы вчетвером играли в домино. И никогда никаких не было разговоров о еде, о ночлеге. Один только раз мы попросили Аню сварить нам на завтра кашу, потому что картошка нам немного надоела. Аня засмеялась, закивала головой, — и наутро мы нашли на столе вкуснейшую кашу из геркулеса. Сейчас, вспомнив об этом, я весь так и залился краской. Почему, ну, почему всюду, где только ни вмешиваются взрослые, самые простые отношения начинают пахнуть супом? Спросит по три рубля в сутки — значит, так надо, может, они нуждаются в чем…

Так я и сказал Петровичу. Он открыл было рот, чтобы что-то ответить, но в это время хлопнула дверь, зажужжали на кухне мухи, и на пороге, смущенно улыбаясь, появился Семка. Он был в серой рубашке и в черных промасленных штанах. На груди непривычно ярко горел комсомольский значок.

— А, Семен! — сказал Петрович. — Ну, слава богу, хоть один разумный человек появился…

— А где Анюта? — спросил Семка, растерянно оглядываясь. — Она и поесть вам ничего не приготовила?

— Да подожди ты со своей Анютой, — досадливо поморщился Старик. — У меня другое дело. Вот ребята мои у тебя неделю живут.

— А что? — Семка вытер ладонью масленое пятно на щеке. — Хорошие ребята.

— Хорошие-то они хорошие… — Старик помедлил. — Да только ведь не даром же они у тебя на постое!

— Почему даром? — спокойно ответил Семка. — Они работают…