Николай Дубов - Беглец Страница 9

— Я не Жорка, — хмуро сказал Юрка, прислоняя велосипед к столбу.

— Ты? — обернулся папка. — Ты чего, в магазин? Уже закрытый… Вот, Роман, хоть его спроси! Ну, спроси! При нем разговор был…

Роман отмахнулся от него, протянул Юрке котелок.

— Слышь, Жорка! На. Принеси еще.

— Так Алка ж не даст, — сказал папка.

— Кому не даст? Роману Зарубе? Да я ей…

— Ему не даст. Давай я схожу.

Папка взял котелок и старательно пошел к подвалу, но как ни старался, шел спотыкливо, то убыстряя, то замедляя шаг.

Роман посмотрел ему вслед, потом уставился на Юрку. В глазах его мелькнуло какое-то выражение, он пошевелил пальцами, словно пытаясь его уловить и задержать, но оно исчезло. Тогда он отклонился назад, побагровел и закричал изо всех сил:

— Ой, був та й нема… — и так же внезапно замолчал.

Он припал к принесенному котелку, но не столько пил, сколько разливал по небритому подбородку, расхристанной рубашке, грязной волосатой груди. Папка тоже пососал из котелка, торопливо утерся и снова начал рассказывать:

— Вот он не даст соврать, при нем все было… Я его культурно так пригласил к себе, мол, посидим, поговорим… Интересно же — человек с высшим образованием, разбирается. Ну и показал свои картины. Я ведь только так рисую, между прочим… Оказывается, совсем наоборот. Он смотрит, смотрит и только приговаривает: да, говорит, вот это да!.. Понимаешь? А потом зовет к себе. Ну, тут все было честь по чести. Между прочим, не водка, а коньяк — сильная вещь! И тут приходит его жена, симпатичная, между прочим, дамочка, и враз это, понимаешь, тарелочки, закусочки, со всем фасоном. По-столичному… Ну, они же, понимаешь, видят, с кем имеют дело!.. А потом он мне и говорит: вас, говорит, таких только два — вы и еще есть академик-лауреат по фамилии Расторгуев. Только вы и мастаки. Если уж что и нарисуете, так уж в точности, все как есть… Есть, мол, и еще, ну, те помельче…

Юрка таращил на папку глаза и ничего не понимал. Зачем он врет? Ведь ничего этого не было, было все совсем наоборот. Виталий Сергеевич сказал, что папка рисовать не умеет и даже что-то про уголовный кодекс… И про художника того говорил так, что получалось — он не художник, а вроде жулика… Что же, папка ничего не понял? Или, может, он, Юрка? Но Юрка ведь не пил, он видел, как сердился Виталий Сергеевич, и своими ушами слышал, как тот сказал: «Вы ничего не умеете»… Как же это могло у папки все перевернуться? Или он нарочно врет и выдумывает? Зачем? Юрка почувствовал, как лицо и уши его наливаются краской.

— Папк, — сказал он, — пойдем домой, меня мамка прислала…

Папка отмахнулся и продолжал говорить. Видно было, что рассказывал он уже не первый раз, сначала кому-то, а теперь Роману. Может, и Роман тоже уже слышал это, потому что теперь он совсем не слушал, а только водил осоловелыми глазами по сторонам. Мужчины, стоявшие у подвала, разошлись, Алка, прижимая к боку сумку с деньгами, заперла дверь большим висячим замком и тоже ушла.

— Ну, так ты скажи, есть мне смысл тут сидеть? Нет, ты скажи!

Роман, набычившись, покачивался и ничего не говорил.

— Разве я тут живу? Пропадаю, и всё. На такой заработок можно прожить? А я бы мог своими картинами такую деньгу зашибать… Вот возьму и уеду. Продам все картины, зашибу немножко денег и — прямым ходом в Москву. Думаешь, не пробьюсь? Ты меня еще не знаешь!.. Стоит отсюда уехать, как сразу…

— Ой, був та й нема… — снова оглушительно закричал свою песню Роман и замолк.

— Папк, пойдем домой! — сказал Юрка. — Скоро совсем темно будет…

— Отстань! — отмахнулся папка. — Не видишь, с человеком разговариваю…

В это время Роман как-то странно хрюкнул, повалился на бок. Падая, он опрокинул котелок, папка попробовал его подхватить, но промахнулся, вино вылилось. Папка с сожалением повертел пустой котелок, поставил на ракушечник, потолкал Романа:

— Эй, друг! Ты что, спишь?

Роман не пошевелился, только вдруг, будто нарочно, громко и страшно захрапел. Папка оглянулся. Бригадный двор перед навесом был безлюден, в окнах домов по ту сторону площади вспыхивали электрические лампочки.

— Пошли!

Он неуверенно поднялся, размашисто и шатко зашагал. Юрка взял велосипед и повел его, держа за руль. Они миновали кладбище. За побеленной, из ракушечника, оградой белели такие же побеленные известкой надгробия, железные кресты простирали разверстые руки из дымогарных труб. Звонок велосипеда брякнул на выбоине, папка оглянулся.

— Тю! Чего ж мы пешком? А ну, дай…

— Не надо, папк, упадешь.

— Когда это я падал? А ну, садись… Садись, тебе говорят!

Юрка сел боком на раму, папка два раза заносил ногу и не мог попасть в седло, наконец попал, и велосипед, валясь и петляя, покатил к шоссе. До него осталось немного. Вот сейчас кончится справа колхозный виноградник, и там поворот на укатанную грунтовку, которая бежит рядом с шоссе. Папка жарко дышал ему в затылок винным перегаром, Юрке было щекотно и противно. Каждую секунду он ожидал, что они упадут, зыркал по сторонам и радовался, что уже темно, пусто и никто не видит, как они виляют из стороны в сторону.

— Сейчас… сейчас… — жарко дыша ему в затылок, приговаривал папка, — выедем на грунтовку, я там нажму… На скорости лучше.

Он нажал на педали, велосипед уже не катил, а мчался все быстрее, быстрее, внезапно вильнул в сторону и со всего разгона налетел на бетонный пасынок телеграфного столба. Юрку перебросило через руль, он стукнулся лбом о бетон и упал на землю, папка свалился налево, потянул на себя велосипед. Юрке было так больно, что он не смог закричать, а только замычал и ухватился за ушибленное место. Под пальцами стало тепло и мокро, через висок по щеке потекла струйка. Папка барахтался под велосипедом и скверно ругался.

Юрка стал на четвереньки, с трудом оторвал руки от земли, но голова закружилась, он остался на коленях и даже сел на пятки. Немножко передохнув, потянул велосипед к себе — он думал, что папка тоже разбился и потому не может встать. Папка неожиданно легко поднялся.

— Вот сволочь! — сказал он и пнул башмаком в седло велосипеда.

По дороге, западая на ухабах, полосуя темноту Снопами света, продребезжал грузовик. Свет скользнул по обочине, телеграфному столбу, лежащему велосипеду. Пробитая покрышка слетела, обод был вогнут, несколько спиц выскочило из гнезд и торчало в разные стороны. Юрку охватило такое отчаяние, что он забыл об ушибе.

— Ну, я говорил! Я говорил… — закричал он. — Как я теперь в школу буду?..

Папка стоял покачиваясь и молчал. Потом отмахнулся.

— Ер-рунда! Починим…

— Да, починишь ты, как же! А деньги? — заныл Юрка. От крика боль снова стегнула по разбитому надбровью.

— Ха, деньги! Я теперь, знаешь что… — забормотал папка. — Ты только подожди немножко. Я скоро всем докажу… А эту дрянь и чинить не буду. Куплю тебе новый. Понимаешь?.. Чего этот утиль ремонтировать?.. А то и вовсе — на кой такое дерьмо покупать? Я тебе мотоцикл куплю. Видал красные такие, чешские?.. «Ява» называется… Я скоро, сам увидишь…

Юрка молча всхлипывал. Он не верил ни в мотоцикл, ни в новый велосипед. И даже в починку. Денег не было и не будет. Папка просто врал и выдумывал. И теперь уже всегда, даже в хорошую погоду, придется топать в Ломовку пешком.

Редкие жиденькие огоньки в домах Ломовки мерцали по ту сторону дороги.

Папка тоже посмотрел туда.

— Ну ладно, хватит, — сказал он, — иди домой, я пошел.

— Куда?

— Зайду до кума. У меня к нему дело. Понимаешь? Поговорить надо…

По тому, как долго он объяснял, будто оправдывался, Юрка понял, что никакого дела нет, просто он еще не наговорился, не хочет идти домой, а пойдет мыкаться по деревне, искать знакомых, опять будет врать, будто Виталий Сергеевич хвалил его картины, выдумывать про московского художника, свою будущую жизнь, и все будут видеть, что он пьяный, понимать, что он врет и хвастает, будут ухмыляться и переглядываться, а может, и прямо в глаза смеяться над ним.

— Не ходи, папка! Не надо!

— Еще чего? Сказано тебе — иди домой!

— Папка, не ходи!

Юрка ухватил отца за рукав, но тот вырвался и замахнулся на него.

— Иди, а то как дам…

Папка пошел к дороге, спускаясь в кювет, оступился и упал. Юрка хотел побежать к нему, но увидел, что он уже поднялся, пересек кювет, снова упал, на четвереньках выбрался из кювета на дорогу. Идущая от переправы машина осветила его, он постоял, покачиваясь, перешел дорогу, и тут же по ней пронеслась машина. Свет фар ударил Юрке в глаза, он зажмурился, потом долго ждал, пока глаза привыкнут к темноте, пытался рассмотреть силуэт папки, но по ту сторону дороги лишь тускло светились далекие огоньки Ломовки.

— Папка! Пойдем домой! — закричал Юрка в темноту.

Ему никто не ответил.

Юрка нагнулся над велосипедом, в надбровье ударила резкая боль. Кровь уже не текла, присохла коркой на щеке. На месте ушиба вспухла здоровенная шишка, в ней все время саднило и дергало, а как он только наклонял голову, отдавало пронзительной болью. Опухоль расползлась вниз, захватила веко, и левый глаз еле-еле открывался.