Татьяна Толстая - Детство Лермонтова Страница 9

Маша расстроилась. Почему мать не хочет уступить? Ей же станет легче. Юрий возьмет на себя все дела, а она сможет заниматься чтением, вышиванием, ездить в гости к соседям, принимать их…

Арсеньева мрачно молчала, потом надумала:

— Пусть он управляет твоим наследством от Михаила Васильевича. Выселим шестнадцать человек на новое место, пусть он и распоряжается!

Но Маша просила: пусть Юрий Петрович станет полноправным хозяином в доме, а не то что зятем при теще, мужем при жене.

Спор разгорелся. Арсеньева заметила, что слезы блеснули в глазах дочери, а щеки побледнели. Ей стало страшно, что Маша упадет в обморок.

Уступая, Арсеньева сказала:

— Не волнуйся, Машенька, и меня не волнуй. Я соглашаюсь на все, только не плачь и будь счастлива.

Маша тотчас же оживилась, расцеловала мать и заспешила к мужу.

Арсеньева опять не спала всю ночь.

Какая напасть! Вот уж напасть так напасть! Собственными руками она должна передать этому херувиму все свои дела. Да с какой стати! Сегодня он заберет ее дела, а завтра выгонит ее на улицу, как только станет полноправным хозяином. Михаил Васильевич ни во что не вмешивался, предоставлял все делать ей самой, а тут нате, все свои дела надо передать зятю!.. А она-то что, приживалкой в доме останется? Боже мой, какая беда!

Елизавета Алексеевна вскакивала с постели и металась. Неужели и шкатулку с деньгами отнимут, чтобы потом из его рук получать по рублику в черный день? Нет, нет, не отдаст она ему денег и не скажет, сколько у нее спрятано, чтобы не выманил! Впрочем, сдать, что ли, часть денег на хранение в городе?..

На следующий день Арсеньева встала, как говорится, с левой ноги: бранила сенных девушек и побила свою любимую комнатную собачку.

Утром она вызвала в кабинет зятя и позвала Абрама Филипповича Соколова. Она передала управляющему пачку с рапортами и велела ему ходить за всеми распоряжениями по имению к молодому барину. Соколов, растерянно посмотрев на помещицу, ничего не сказал, только поклонился направо и налево.

Арсеньева взглянула на зятя. Кудрявый, красивый, нарядный, пахнущий духами, он походил не на помещика, а на модного балетмейстера.

Когда он, забрав дела под мышку, вышел легкой, спокойной походкой в сопровождении Соколова, то Арсеньевой показалось, что у нее вынули сердце. Запершись в своей комнате, она долго безутешно рыдала, а когда пришла в себя, то велела заложить лошадей и уехала в Пензу.

Глава VI

Отъезд Юрия Петровича в ополчение

В начале июля стояла жара. Арсеньева выехала в Пензу и ворчала, что поехала в открытом экипаже: солнце палило.

Ехать приходилось полями — в Пензенской губернии мало лесов, но у ручьев, речек и в оврагах густая, сочная зелень, кустарники. На засеянных полях зеленели усики ржи, звенел на ветру овес, розовела греча; поднимались просо, конопля. Огороды полосатыми квадратами стелились вокруг деревень. В воздухе пахло свежестью летней зелени, чисто промытой дождями, и Арсеньева сначала порадовалась, что урожай в этом году будет хорош, потом вспомнила, что хозяйствовать ей более не придется, и затосковала.

Ей не хотелось заезжать по дороге к соседям, жаловаться. Оберегая свое горе, она останавливалась на постоялых дворах.

В Пензу Арсеньева приехала прямо к своей закадычной подруге Раевской.

При встрече стареющие приятельницы задушевно обнялись, и Арсеньева сразу же объявила Варюше, что приехала устроить здесь свои денежные дела, но, к изумлению своему, узнала новость, перед которой разом побледнели все личные заботы: открылись военные действия с французами. Неприятельские войска приближались к Неману.

25 июня 1812 года, без предварительного объявления войны, наполеоновская армия вступила в пределы России и стала продвигаться вперед.

Арсеньева в волнении повторяла:

— Боже мой! Война… Такое бедствие…

И, забыв свои личные невзгоды, она на следующее же утро выехала обратно в Тарханы. По дороге встречались партии рекрутов. Плачущие женщины с грудными ребятами на руках, с малышами, которые цеплялись за их подол, а кто и с подростками провожали отцов, братьев, сыновей…

Арсеньева застала дочь в слезах: Юрий Петрович желал идти воевать, доказывая Машеньке, что ежели все мужья останутся сидеть дома, лелея своих жен, то можно проиграть войну.

Машенька рыдала:

— А если тебя убьют?

Арсеньева молча слушала их разговор и слегка оживилась. В самом деле, может, его убьют, может, Машенька его забудет за время долгой разлуки? Вот будет хорошо! Елизавета Алексеевна сделает все, чтобы дочь забыла Юрия Петровича. Но пока что приходилось успокаивать Машеньку, которая смотрела на Юрия Петровича тоскующим, любящим взглядом.

Арсеньева вызвала на свою половину управителя Соколова и расспросила его, как хозяйничал барин. Тот рассказал, что Юрий Петрович требовал денег, а когда узнал, что денег нет, то продал все просо.

Арсеньева разругала Соколова за попустительство.

За ужином она спросила Юрия Петровича:

— Что же это ты, батюшка, все просо продал? Чем же мы будем кормить дворовых? Гречихой или мясом? Может, и рожь еще продавать вздумаешь, а их лакомить пшеничными пирогами?

Замечание это уязвило Юрия Петровича. Он понял, какой промах им сделан, и смутился.

— Деньги оставил?

— Нет.

— Так, так… А что же мы сами теперь будем есть? Зачем тебе деньги понадобились? — допрашивала Арсеньева. — Чего тебе не хватает?

— Маменьке послал, — благочестиво, но смущенно ответил Юрий Петрович.

Он сердился на тещу за допрос. Но как же иначе? Ему надоело получать из ее рук по мелочам на табак. Ему не нравится жить, как мальчику в кадетском корпусе, на всем готовом, а только по большим праздникам — подарки, новая одежда или мелочи.

До сих пор он ничем не мог помогать своей матушке, а теперь, когда отдал ей деньги, это сразу же стало всем известно и подвергалось всестороннему обсуждению.

Мария Михайловна с негодованием посмотрела на мать. В дни, когда отечество в опасности, когда муж ее может в скором времени уйти из дому, она вздумала начать разговоры о каком-то просе!

После этого разговора Юрий Петрович предложил жене:

— Знаешь, Маша, поедем-ка лучше в Кропотово. Скажи маменьке, что после войны мы устроимся как взрослые, без гувернанток, и будем жить отдельно от нее.

Мария Михайловна соглашалась на все, только бы муж оставался дома. При мысли о разлуке с ним ее бросало то в жар, то в холод.

Волнение это не обошлось ей даром: она вскоре слегла, и медик заподозрил горячку. В бреду ее посещали страшные видения. Несколько дней она боролась со смертью.

Юрий Петрович не смел уехать от больной жены — Елизавета Алексеевна заклинала его пощадить ее дочь, и он поддался уговорам.

Но вот Афанасий Алексеевич приехал проститься: он шел на войну.

Машеньке долго боялись сообщить эту новость, но ежедневно она слышала о том, что все мужчины, кроме слабых и стариков, берутся за оружие.

Афанасий Алексеевич, огромный, мужественный, возбужденный, крепко обнял Машеньку на прощание, а она его благословила образком, проливая слезы.

— Не реви, Машка! Шапками французов закидаем. Голыми руками им горло давить буду! — И Афанасий Алексеевич выставил ширококостные, мощные руки; ими можно было задушить не только человека, но и медведя.

Наблюдая их прощание, Юрий Петрович ревниво сказал:

— А я и не знал, что ты так любишь своего дядюшку!

Мария Михайловна пылко защищалась:

— Но это же наш лучший друг!

После отъезда Афанасия Алексеевича молодые продолжали жить в деревне.

Тем временем военные действия разворачивались. Падение Смоленска прошло страшной вестью по стране. Но осенью пришла весть еще более ошеломляющая: французы в Москве!

Тогда Юрий Петрович объявил о своем непреклонном решении бить неприятеля и вскоре записался в ополчение.

Его поехали провожать в Кропотово. Простившись с мужем, Мария Михайловна вновь слегла. Слезы струились из ее глаз неиссякаемыми ручьями. Ночью она не спала и рыдала! Несколько дней Арсеньева не могла уговорить дочь уехать домой, в Тарханы, — Машенька бродила по маленькому кропотовскому дому, в каждой комнате вспоминая любимого мужа.

Ее утешали беседы с Анной Васильевной Лермантовой и с сестрами Юрия Петровича. Маша сочувствовала их повседневным заботам, умилялась рассказам о детстве Юрия. Анна Васильевна подарила невестке крошечную рубашечку, годную, пожалуй, на куклу, — оказывается, ее надевали на Юрия Петровича в первые дни его жизни. Мария Михайловна желала знать мельчайшие подробности о нем, привычки его и вкусы. Все Лермантовы, чувствуя интерес и любовь Машеньки к Юрию Петровичу, охотно и благожелательно беседовали с ней часами. Но Арсеньева скучала и раздражалась, слушая разговоры, в которых непрестанно восхвалялся Юрий Петрович. Чтобы не огорчить Машеньку, она задержалась в Кропотове, но не могла долго выносить жалоб на то, что имение приносит мало дохода, и решила поскорей уехать.