Юз Алешковский - Черно-бурая лиса Страница 9

— Что на нём?

— Брюки, конечно, рубашка, босоножки с ремешками, — я решил пошутить, — чернобурка на плечах.

— Как дал бы сейчас! — замахнулся Пашка. — Что отцу скажешь?

Вот тут я всерьёз задумался…

— Пойду и скажу. Что ж теперь?

— Ты подумай! А? Никак не могу поверить! — Пашка удивлённо разглядывал меня. — Никогда не поверил бы!

Мне было приятно это слушать.

— Я пойду и заявлю в милицию. Тебя ещё можно спасти, — сказала Маринка брезгливо.

— Успокойся! Сам заявлю. Предательница! — Я пришёл в ярость оттого, что она не сомневалась в моём участии в краже и ещё вздумала идти заявлять. — Не думай, не испугался!

Пашка о чём-то зашептался с Маринкой. При этом он снова важно, по-рабочему, как мой отец, обтирал руки ветошью.

Я подумал: «Вот и всё в порядке». И чтобы Маринка и Пашка больше ни о чём не расспрашивали меня и не запугивали, забрал фонарик, пальто и, нарочно ссутулившись, как будто от стыда и позора, пошёл домой.

Наш дворник Хабибулин уже поливал двор. На нём был белый, новенький фартук, почему-то новые брюки и туфли и синяя тенниска. Обычно Хабибулин брился очень редко, а сегодня его лицо было чисто выбрито и на подбородке — наверное, из-за пореза — белел квадратик папиросной бумаги. И вообще вид у нашего дворника был гордый и таинственный, какой бывал у него по большим праздникам, когда он вывешивал красные флаги.

Я поздоровался с ним и сказал:

— Давайте пополиваю. Уж очень я люблю поливать двор.

Хабибулин не удивился, что я в пальто и в сапогах, передал мне шланг, сел на лавочку и задумался.

Я поливал асфальт, смыл меловые клеточки «классиков», разных человечков и слова: «Серёжка — дурак. Эпиграмма».

Из подъездов выходили жильцы, здоровались друг с другом и с Хабибулиным и шли на работу.

Некоторые спрашивали у него:

— Как жизнь, Сулейманыч?

— Идёт жизнь… идёт… — отвечал Хабибулин, и я вдруг представил, как через много-много лет я, такой же старый человек, не кончивший школу из-за безграмотности, работаю дворником и поливаю задумчиво двор, а из подъездов выходят мои бывшие одноклассники — уже инженеры, врачи, учителя, — лысые, усатые и бородатые, и, здороваясь со мной, спрашивают:

«Как жизнь, Лексеич?»

И я отвечаю:

«Идёт жизнь… идёт», — а сан думаю про них с завистью: «В люди все вышли… И-эх!.. Интересно работают, с образованием…»

А они с жалостью думают про меня: «Диктанты… диктанты… Не повезло бедняге». А Гарик с ехидной улыбочкой замечает:

«Хороша погодка, старик!»

Я спрашиваю:

«Где работаете?»

«Фруктовым магазином заведую, — говорит Гарик и грустно добавляет: — Воруем потихоньку. Как в тот раз попробовал клубники, так бросить не могу. Затянуло… Никак на пенсию не выйду».

И я направляю в него струю воды и обливаю с ног до головы.

Опомнился я, когда вода заколотила по стёклам окон второго этажа. Я замер от страха: сейчас начнётся очередной разговор, но из форточки высунулся владелец «Победы» и сказал:

— Спасибо! А то у меня часы встали.

Хабибулин ничего этого не заметил. Он всё так же задумчиво сидел на лавочке, и мне захотелось с ним разговориться.

— О чём задумались, Сулейманыч? — спросил я, подойдя к нему.

— Пятьдесят лет прошло… — сказал мне дворник.

— Со дня чего?

— Первый раз тогда метлу в руки взял. Такой же, как ты, был. Мету, а ребятишки в гимназию идут, дразнят.

— Надо было после революции учиться, — заметил я.

— Дурак был, — вздохнул Хабибулин.

— Я тоже, — успокоил я его, но тут же сказал: — Вообще-то, почему мы дураки? Наоборот, всё время на свежем воздухе. Мети себе и мети или сгребай снежок!

— Это да… Наша работа всем нужна. Только тебе неинтересно.

— Это да… — согласился я. — Радиотехника интересней!

Когда я полил почти весь двор, из подъезда вышел отец. Я улыбнулся, но он только взглянул на меня, прищурив глаза, и разговаривать, как я понял, не собирался. Всё же я сказал:

— Знаешь, как здорово в шалаше!

Отец молчал, и я уж хотел подойти к нему и выложить всё начистоту, но из-за угла показался Пашка. Он подбежал к моему отцу и что-то сообщил ему. Я похолодел: про чернобурку!

Положение у меня было безвыходным. Если бы я сейчас отказался от лисы, Пашка обязательно сбежал бы из дому в конюхи.

«Ничего, ничего, — подумал я. — Ведь на самом-то деле я ни при чём… Неужели отец не поймёт? Он же умный…»

В этот момент из подъезда вышла мама и сразу набросилась на меня:

— Ты всерьёз решил стать дворником, вместо того чтобы с утра взяться за русский?

— Да! — сказал я упрямо.

Мама с ненавистью посмотрела на Пашку. Отец похлопал его по плечу, и Пашка, даже не позавтракав, пошёл на завод.

— Лида! Я жду! — позвал маму отец.

— Брось шланг! Марш домой! Вечером запру всю одежду! — наспех выругала меня мама и побежала за отцом.

Каблучки её зло застучали по асфальту.

— Серёжа, очень тебя прошу не забывать про уроки, — сказала она, обернувшись.

Отец взял её под руку, а у меня пропало настроение поливать двор. Я вернул шланг Хабибулину и подошёл к «Победе». Её владелец накачивал шину, то и дело хватаясь за сердце. Я предложил, чтобы отвлечься от всяких неприятных мыслей:

— Давайте покачаю.

Владелец выпрямился и отёр пот со лба. Я стал накачивать спущенную Витькой шину. Владелец отдышался и спросил:

— Кто её всё-таки спустил? Ведь вы видели.

— Ха! — сказал я. — А если бы вы видели? Выдали бы товарища, как предатель?

Владелец призадумался.

— Прекрасно, конечно, что вы не выдаёте товарищей, но как бы вам объяснить…

— То-то и оно-то! — сказал я. — Даже вы, взрослые, не знаете, когда можно выдавать, а когда нельзя!

— Почему вы говорите: «выдавать… не выдавать»? Значит, нужно покрывать зло, которое один человек делает другим людям? Мне всю жизнь это было непонятно.

— А вы были в детстве ябедой?

— Никогда! — заверил меня, не задумываясь, владелец «Победы». — Но и равнодушным товарищем я не был.

— Ну и я не буду, — сказал я.

— Повторяю: это прекрасно — не быть ябедой, но… как бы вам всё же объяснить… Существует так называемое мнимое благородство. И, с точки зрения высшей нравственности, нужно отдать себе отчёт…

Я хотел сказать, что сам начинаю кое в чём разбираться, но увидел Витьку, спустившего вчера шину.

В руках у Витьки был мяч, надутый чужим воздухом.

— Ну-ка, иди сюда! — позвал я. Он подошёл как ни в чём не бывало. — Держи насос и качай! — сказал я зло и тихо. — И попробуй спусти ещё раз! Я из тебя самого весь воздух выпущу! Понял?

Витька испуганно кивнул и взялся за насос. Потом он глупо попробовал перепустить воздух из мяча обратно в шину. У него, конечно, ничего не вышло.

«Сделанного не воротишь…» — подумал я мрачно.

Дома я поставил стакан чая, сковородку с картошкой на край своего столика, положил перед собой тетрадь для диктантов, включил приёмник и стал ловить приятный голос вчерашнего диктора. Я сразу поймал его и обрадовался, забыв всё на свете.

Сначала диктор читал про положение на Кипре, потом про европейский общий рынок и про новый спутник.

Я одной рукой быстро писал, а другой ел картошку. Потом диктор передал сообщение про остров, на котором находятся богатые плантации гвоздики, и сказал, что колонизаторы больше не воруют у жителей гвоздику и она вся принадлежит народу.

Я нечаянно написал вместо «гвоздика» «клубника», расстроился и представил Гарика в нашем саду. На нём колонизаторский шлем, колонизаторские шорты, он топчет грядки и ест клубнику, а весь наш класс гнётся в три погибели и падает от жары и усталости…

Я выключил приёмник. Правильно однажды сказал отец: «От себя никуда не уйдёшь!»

Я задумчиво написал в тетрадке слова владельца «Победы»: «Мнимое благородство с точки зрения высшей нравственности» — и вздохнул. Да-а, мне было ясно, что что-то внутри меня будет тоскливо давить и давить, если я, как древний грек, не разрублю гордиев узел дамокловым мечом.

Рубанув с размаху по воздуху так, что заныло плечо, я позвонил в квартиру Вальки на нашем этаже. Валька открыл дверь. Я прямо в лоб спросил его:

— Если бы к тебе подошёл человек и позвал на нехорошее дело, что бы ты ответил?.. Призови на помощь все свои умственные способности! — вспомнил я любимое выражение нашего завуча.

Валька наморщил лоб.

— Я бы ответил: «Дурак».

— Это я и без тебя знаю. А если бы он сам пошёл?

— Если шпион, я бы ему: «Руки вверх!»

— А если он из твоего класса?

— У нас нет в классе ни одногошенького шпиона! — гордо заявил Валька.

— Скучный ты человек, — сказал я и стал спускаться по лестнице.

Валька шёпотом спросил, перегнувшись через перила: