Людмила Матвеева - Школа на горке Страница 9

— Ты в пионерлагере живешь? —спросила Клава.

Но он не слышит Клаву. Здесь нет никакой Клавы. Он видит и слышит только Лилю. И больше всего на свете он боится, что Лиля уйдет и он ее никогда больше не увидит.

Со стороны дачного поселка доносится песня: «Ваша записка в несколько строчек, та, что я прочла в тиши».

— Шульженко завели, — говорит Клава. — Это, наверное, у Люськи. К ним когда Клячин приезжает, Люська всегда Шульженко заводит, у них патефон новый, на весь поселок слышно.

Лиля улыбается. Она уже не собирает шишки, полная корзина стоит у сосны, а Клава говорит:

— Здесь рядом есть опушка, там малины... Мы в прошлый раз по полной кружке набрали. А ты любишь собирать малину?

Юрка не отвечает. Он смотрит на Лилю. Вот она выпрямилась, выгнула спину, локтем отвела назад волосы, лоб у нее белый, а все лицо загорелое. И очень-очень светлые глаза.

— Тебе сколько лет? — спрашивает Лиля.

— Двенадцать, скоро тринадцать.

— И мне скоро тринадцать.

И снова громко заиграл оркестр — она сказала «и мне», она этим как бы соединила себя и Юрку — есть он и есть она, а теперь есть он и она, вместе.

— Нам пора, — говорит Клава, — нам пора, нас ждут. Тетя Полина. Самовар. Шишки. Гости. Пора. Пора.

Только это слово и слышит Юрка — пора. Мелькнул за деревьями синий сарафан, Лиля уходит, а он остается — вот и все.

Он сидит на теплых корнях сосны, обхватив руками голые ноги, рассматривает свои коленки, на которых отпечатались травинки, переплетенный рисунок. Он сидит долго. Птицы громко поют перед сном. В лагере горн на ужин.

Утром он просыпается в спальне своего третьего отряда, Вадька Куманьков кидает в него подушкой, а Юра, как всегда, в Вадьку. Как будто — как всегда. А на самом деле — не как всегда. Потому что Юра в это время думает: «Сегодня я увижу ее».

Под старыми березами висят рукомойники. За ночь вода стала холодной. Вадька Куманьков налил полную пригоршню воды и облил Юру. А Юра — Вадьку Куманькова. Нечаянно попал на Галку Полетаеву. Визг, Галка верещит, Вадька хохочет. Кто-то кричит:

— Где мое полотенце? Где мое полотенце?

Кутерьма, светлые брызги на бровях у Галки Полетаевой. Если набрать в рот воды, стать лицом к солнцу и брызнуть мелкими брызгами, получится радуга. Юрка брызнул, и Вадька Куманьков брызнул. А маленький Пенкин хотел сотворить радугу, но облил себе всю ковбойку. И опять все хохочут. Так развеселились, век бы не кончалось это умывание. Юра веселится вместе со всеми, а сам подгоняет — скорее бы прошла линейка, завтрак. Скорее, скорее. И вот он вышел за забор, стоит там, как будто никого не ждет. Кому какое дело, почему он там стоит? Может же человек стоять там, где ему нравится. Жарко, и, значит, Лиля пойдет на Вертуху купаться. А вдруг не пойдет? Пойдет, пойдет. Он знает наверняка. А откуда знает? Знает, и все. И она появляется. Он знает о ее приближении, когда Лили еще не видно. Откуда же он может знать, если ее не видно? Если она только через минуту покажется из-за угла? Неважно, откуда. Знает, и все. И она подходит, улыбается:

— Здравствуй, Юра.

Хорошо бы, она не заметила, как он покраснел. Он боится, что она все-таки заметила, и от этого краснеет еще сильнее.

— Жарко, — говорит она.

— Жарко, — отвечает он.

Теперь ему совсем легко. Она думает, что он красный от жары. Какая прекрасная девочка — Лиля.

— Дачница-собачница! — несется по лагерю пронзительный голос Вадьки Куманькова.

Лиля уже далеко, у самой реки. А вдруг она слышала? Юра бросается на Куманькова, лупит его, гнет к земле. Они катятся клубком по траве. Юра меньше ростом и слабее, но он не выпустит Куманькова, он покажет Куманькову.

— Это еще что за новости? Ну-ка, прекратить!

Над ними стоит вожатая Вера, стоят ребята. Вера тяжело дышит, видно, бежала с другого конца лагеря.

— Кто первый начал?

Все молчат. Молчит Куманьков, молчит Юра. А что отвечать? Стукнул первым Юра. Приставать начал первым Вадька Куманьков. А орать первой начала Галка Полетаева. Разве теперь разберешься, кто первый начал?

— Признавайтесь, бессовестные! Отойти на пять минут нельзя, сразу безобразничают! Ну, долго я буду ждать?

Все стоят и молчат. Кому охота признаваться?

— Вера, а зачем он меня дачницей обзывает? — вдруг говорит Галка. — Ну какая же я дачница? И собаку я просто так кормила.

Галку? Юра вскидывается. Значит, Куманьков кричал не Лиле? Конечно, не ей. Да и как можно было подумать такую глупость? Кто сможет крикнуть что-нибудь обидное Лиле? И при чем здесь собачница? Лиля — и какая-то собачница. Никакого отношения ни к Лиле, ни к Юрке крик Куманькова не имел! И Юра радостно говорит:

— Вера, это я первый начал! Я!

Вера с удивлением смотрит на Юру. Потом говорит:

— Молодец, имеешь мужество сознаться. Ну что ж, молодец.

Ребята тоже удивляются. Ну покричала бы немного Вера и отстала бы. Зачем Юрке это нужно?

— Значит, так, — говорит Вера. — Мы все пойдем купаться, а ты будешь убирать территорию. Грабли и метлу возьмешь у завхоза.

Прекрасно! Он возьмет грабли и возьмет метлу. Он будет подметать мусор! Прекрасно!

Ребята начинают расходиться. Вера ворчит:

— С ума с вами сойдешь! Завтра уезжать, а вы что вытворяете?

Юра остается ошеломленный. Как — завтра? Ну да, завтра. Так скоро? Когда же они успели промчаться, все дни этого прекрасного месяца? Завтра утром их увезут.

Он мел жесткой метлой дорожку, конфетные бумажки и первые желтые листья летели из-под метлы. Лагерь был пустой. Все ушли купаться, солнце припекало, но не было в нем такой силы, как месяц назад. Конец августа. С берега доносились голоса. Где-то далеко смеялась Лиля.

Пускай они все там, а он здесь. Юра крепче зашваркал метлой. Все равно он обязательно увидит ее сегодня. Потому что сегодня последний день. Вот что ужасно. Неужели последний день? Да, именно последний.

После полдника Юра пошел в дачный поселок. Поселок был совсем близко, но за территорию лагеря можно выходить, только если разрешит вожатая. А вожатая ушла с девчонками за малиной, потому что девчонкам вздумалось привезти мамам угощение. Юра ушел так, без разрешения. Ему было все равно — пусть вожатая Вера ругает его, пусть даже, если хочет, ведет его к начальнику лагеря. Сейчас он должен увидеть Лилю, потому что сегодня последний день.

Юра остановился у калитки. В гамаке сидел толстый человек в синей полосатой пижаме и читал журнал «Огонек». Из-за журнала на Юру посмотрели светлые серые глаза.

— Лилю? Она с сестрой Клавой в город уехала. Не совсем, дня на два всего. Да ты зайди, что же ты стоишь? Хочешь яблоко?

Но он не зашел. Зачем заходить? Стоял у калитки, смотрел перед собой, ничего не видел. Потом, правда, оказалось, что все видел. Вспоминалось долго: человек в гамаке, гамак провис почти до самой земли; солнце перед закатом отражается в мелких стеклах веранды; на вкопанном в землю дощатом столе стоит самовар, голубоватый дым идет из трубы прямо вверх. Говорят, это к хорошей погоде...

*  *  *

В классе Костя сказал:

— Завтра Варвара Герасимовна велела собраться. Слышишь, Муравьев?

— Слышу.

Значит, завтра будет обмен идеями. А у Муравьева нет никаких идей. У всех, наверное, есть, а у него нет. Но Муравьев не любит тосковать. До завтра далеко, может быть, как раз и прояснится что-нибудь в его голове. Сегодня же еще не завтра, верно?

Когда Муравьев пришел домой, дед сказал:

— Пришел? Я забыл хлеба купить, сходи, пожалуйста, в булочную.

В булочной, как всегда, пахло теплым хлебом. Муравьев уже купил хлеб, и белый и черный, теперь он стоял и раздумывал, что лучше — конфеты «Ласточка» или пряники «Дорожные». Пряники были похожи на мрамор, на них были белые разводы. А конфеты тоже выглядели очень нарядно — в золотистых бумажках, а на золотом фоне летела синяя ласточка с острыми длинными крыльями. Решить было не просто. Как только Муравьев решал: все, покупаю пряники, ему сразу начинало очень хотеться конфет, шоколадных, с шоколадной начинкой. Тогда он решал: все, покупаю конфеты. Но тут ему начинали еще больше, чем раньше, нравиться пряники: такие мраморные, такие тяжеленькие на вид; наверное, они имеют привкус меда или мяты.

Но тут произошло то, отчего из головы у Муравьева сразу вылетели все мысли о конфетах, о пряниках и обо всем вообще.

Кассирша сказала женщине, которая ничего не покупала, а просто зашла навестить кассиршу и стояла, облокотившись на загородочку у кассы.

— Посмотрите на того человека, — сказала кассирша негромко, но так, что Муравьев услышал. — Знаете, кто это такой?

— Нет, — ответила кассиршина знакомая, — а кто это такой?

Они обе смотрели на человека в кожаном пальто, и Муравьев тоже стал смотреть на него. Человек держал сетку, в ней лежали батон и пачка сахара. Седые волосы выглядывали из-под шляпы. Человек как человек.