Лидия Чарская - Дом шалунов Страница 9

Жираф побледнел. Он заметно испугался.

– Ах, ти, дрянной собашенк… Кусят меня хошеть!.. Пошель… пошель, дрянной собашенк! – закричал он на расходившуюся Кудлашку.

Но «дрянной собашенк» и не думал уходить. Он уселся у ног Миколки и продолжал показывать зубы.

Глаза директора, внимательно и зорко оглядывавшие комнату, остановились между тем на грязном, запятнанном одеяле, покрывавшем постель.

– Кто запачкал одеяло? – произнес он, стараясь придать суровое выражение своим добрым глазам.

Молчание.

– Кто запачкал одеяло, я спрашиваю? – еще строже повторил вопрос Макака.

Опять молчание.

– Кто же, наконец?…

Мальчики молчат. Смотрят и молчат.

– Если сейшась ви не назваль ваш директор тот, кто пашкаль одеяль, все мальчик будут остафлен сегодня без ужинь! – сердито закричал месье Шарль, сверкающими глазами обводя разом притихших пансионеров.

Это была серьезная угроза. Остаться без ужина неприятно, а выдать собаку жалко. Чего доброго, ее прибьют или выгонят из дома.

Кудлашка всем нравилась. С ней успели подружиться. Выдать ее было немыслимо. Вдруг чей-то тоненький голосок пискнул неожиданно:

– Александр Васильевич, это сделали не мы, а… собака…

Графчик Никс не докончил своей фразы, потому что Витик Зон, находившийся подле него, изо всех сил ущипнул его за руку.

– Вот тебе, не шпионь! – прошептал голос Витика под самым его ухом.

В ту же минуту стройный Алек выпрыгнул перед грозные очи своего начальства и сказал:

– Это сделал я, господин директор!

За ним выскочил Витик Зон.

– И я тоже! – произнес он.

За Витиком Антоша Горский.

– И я! И я тоже!

– И я, Александр Васильевич!

– И я!

– И мы!

– И мы тоже!

Павлик Стоянов, Вова Баринов, близнецы Тото и Ноно Вогурины, Миля Своин – словом, все мальчуганы, кроме Никса и Гоги, смело называли себя, выскакивая вперед. Им было жаль собачонку, такую умную и веселую, а вдобавок еще и героиню, так как это она вытащила из воды смешного златокудрого мальчугана. И, не сговариваясь между собой, мальчики решили отстоять Кудлашку.

Макака, должно быть, сразу понял в чем дело, потому что сурово произнес:

– Вы все, марш отсюда! И ты тоже слезай, и пусть тебя оденут в чье-нибудь платье! – обратился он к Миколке. – Ты, очевидно, здоров! Ну, живо у меня, налево кругом, шагом марш!

И директор, который не мог долго сердиться и любил своих воспитанников, точно своих собственных детей, хлопнул в ладоши.

Как стая птиц порхнули мальчики к двери с веселым хохотом и визгом.

Миколка быстро соскочил с комода и кинулся вслед за остальными. За Миколкой помчалась и Кудлашка, оглушительно лая и хватая за икры бегущих. Кар-Кар, Жираф и Макака остались одни.

Глава XX

Директор решает оставить Миколку

Лишь только мальчики исчезли за дверью, Макака, следя глазами за Миколкой, сказал:

– Красивый мальчуган. В нем есть что-то особенное. Глазенки так и горят умом. Я оставлю его в пансионе. Он сирота, и никто не явится за ним. Буду его учить всему, чему учат остальных. Мне кажется, из него выйдет толк.

– О, господин директор, ви добра, как ангель! Но кто вам будет заплятить за новый мальчуган? – произнес Жираф, крепко пожимая руку директора.

– Бог заплатит мне за него, месье Шарль. Это Божье дитя. Упал к нам, как с неба… Удивительный мальчик! Не правда ли, Карл Карлович? – обратился он к немцу.

Карл Карлович ничего не понял, но все же закивал своей круглой головой, покрытой густыми и слишком обильными для такого старого человека волосами. Дело в том, что Карл Карлович носил парик, но тщательно скрывал это и был твердо убежден, что никто этого не знает.

Директор был очень доволен, что Карл Карлович согласен с ним, и произнес решительным голосом:

– Итак, я беру этого бездомного крестьянского мальчика к нам в пансион и надеюсь, господа, с вашей помощью сделать его прилежным учеником, который будет служить примером для других… Пусть хоть один бедный мальчик воспитывается у нас бесплатно… Я убежден, Господь сторицей воздаст нам за это…

И, пожав руки обоим воспитателям, добрый Макака пошел к себе, очень довольный своим решением.

Александр Васильевич Макаров всего несколько лет назад открыл свой пансион для мальчиков, и это заведение тотчас приобрело громкую известность, хотя было совершенно не похоже на обычные школы. Пансион предназначался, главным образом, для капризных, злых, сердитых, пустых или ленивых детей, которых отдавали господину Макарову «на исправление», так как из других учебных заведений их бы скоро исключили. Пансион же Макарова славился тем, что в нем самые отчаянные шалуны исправлялись, самые ленивые становились прилежными, самые капризные – послушными и добрыми. Исправлял своих воспитанников господин Макаров не жестокими наказаниями, а добрым, ласковым словом, отеческой заботой и только в крайних случаях строгим внушением. К наказаниям в пансионе прибегали редко, и то в самых исключительных ситуациях, когда шалость или дерзость заходила слишком далеко и ее уже никак нельзя было простить.

Зато маленькие шалуны любили своего директора, как могут только дети любить родного отца. И добрый Макака платил тем же своим маленьким пансионерам.

Кроме шалунов, проказников, лентяев и капризников, отдаваемых «на исправление», были в пансионе господина Макарова и просто слабые и хрупкие здоровьем дети, которые если и капризничали или плохо успевали, так только вследствие болезни. Живительный воздух Дубков, где находился пансион, тщательный уход со стороны господина Макарова и его помощников, разные упражнения на свободе, скромная, но здоровая пища, веселое, приятное препровождение времени среди других мальчиков – все это делало больных мальчиков сильными и крепкими, а вялых и ленивых превращало в смелых, бойких и трудолюбивых.

Зиму и лето пансионеры жили среди леса, в чудном живописном уголке, где находился пансион, вдали от прочего мира, под непосредственным и постоянным надзором самого директора и его ближайших помощников.

Вот в этот-то пансион и попал теперь Миколка.

Глава XXI

Посвящение в рыцари

Ночь наступила безлунная, темная. Мальчики крепко спали в большой, полной воздуха спальне или, по крайней мере, казались спящими. Один Миколка спал по-настоящему и очень крепко, потому что его громкий храп разносился, точно грохот паровоза, по всей спальне.

В ногах его постели спала Кудлашка. Несмотря на неистовые крики месье Шарля, она успела-таки вскарабкаться на кровать своего хозяина и улеглась там, очевидно, в убеждении, что никто не посмеет согнать ее.

Миколка спал и видел страшный сон: будто он бежит по лесу, а злой дядя Михей гонится за ним по пятам. Вот-вот настигнет его и схватит своими цепкими сильными руками…

– Вставай! Вставай, сонуля! Время идти посвящать тебя в рыцари! – слышится над его ухом веселый голос, и Алек Хорвадзе живо сдергивает одеяло с Миколки.

Миколка вскакивает, как встрепанный, с постели. Вскакивает вслед за ним и Кудлашка.

Шестеро мальчиков стоят вокруг Миколки и торопят его. Они все до одного босы и в одних рубашках. Миколка разом узнает их всех: Павлик Стоянов, Алек, Вова Баринов, Арся Иванов, Антоша Горский и Витик Зон, – все самые отчаянные шалуны перед ним налицо. Правда, Алек как будто и не шалун: он степенный, серьезный на вид мальчик, но большой выдумщик на всякого рода проделки, а это стóит любой шалости. Хорошо, что Жираф и Кар-Кар непробудно спят каждый в своей комнате, как сурки, и не видят, как семь небольших фигурок в длинных ночных рубашках неслышно движутся по спальне и коридору, по столовой и оттуда на крыльцо, прямо в сад…

Впрочем, если бы Жираф с Кар-Каром, чего доброго, и проснулись бы, то все равно не ушли бы далеко. Витик Зон предусмотрительно вылил четыре бутылочки гуммиарабика[17] около постелей обоих гувернеров. Как только вскочили бы с кроватей воспитатели, их ноги приклеились бы к полу, к огромному удовольствию маленьких шалунов. Но после «посвящения» мальчики намеревались тщательно вытереть пол мокрой тряпкой, чтобы уничтожить все следы своей выдумки.

Ночь… В саду ни шороха, ни звука… Только семь мальчиков белыми тенями скользят по длинной аллее. Впереди всех Алек, позади Миколка. Кудлашку оставили в сенях. Она могла помешать торжественной церемонии.

Мальчики незаметно подошли к какому-то забору и уперлись в него. Дальше идти некуда. Чиркнула спичка… Ветер задул ее… Вторая… Опять задул… Экий противный! Наконец с трудом зажжен маленький огарок в фонаре, прихваченном Алеком. Миколка оглянулся с любопытством. Кругом них чаща огромного сада.

Деревья и кусты. Вдали белеют пансион и флигель директора. Над головами развесистые сучья огромного старого дуба. У мальчиков лица серьезные и важные. Не узнать их даже Миколке.

Алек поставил всех в круг, сам вошел в середину, потянул за руку и Миколку, затем сунул руку за пазуху и вытащил оттуда небольшой деревянный, оклеенный серебряной бумагой кинжал.