Лидия Чарская - Щелчок Страница 9

— Бабушка, милая! — неслышно подойдя с другой стороны к старушке, произнес Кира. — Бог с ним, с Ахиллом… Мне мальчика более жалко и девочку бедную… Оставим их у нас.

— Оставим, бабушка, — послышался у дерева всхлипывающий голос Ляли.

Валентина Павловна взглянула в лицо бесчувственной девочки.

— Какое странное личико! В нем нет ничего цыганского! — произнесла она.

— Галька не цыганка, барыня милая… Галька ваша, русская… Ее мать моя в лесу нашла, — живо вырвалось из груди Орли, и вдруг он неожиданно повалился помещице в ноги, не выпуская из рук девочку.

— Спасите Гальку! Возьмите нас! А я помру за тебя, барыня, и за детей твоих! — неожиданно вырвалось из груди его потрясающими душу звуками.

И он положил у ног Раевой бесчувственную сестренку.

Валентина Павловна несколько минут молча смотрела то на Орлю, то на лежавшую у ее ног девочку.

В это время Мик-Мик схватил со стола на террасе стакан воды, смочил платок и, опустившись на землю, стал прикладывать мокрый платок к лицу лежавшей без чувств Гальки. А Кира, не дожидаясь приказания, побежал в комнату и принес оттуда какие-то капли.

Галя очнулась, открыла слегка опять глаза, удивленно посмотрела кругом, точно не понимая, где она и что с ней, но вслед за тем опять опустилась на землю без чувств.

— Барыня, милая… дорогая… спасите Гальку! — опять раздался голос Орли.

— Хорошо, вы останетесь с нами, и ты, и эта девочка, — чуть слышно проронила Валентина Павловна, — и я обещаю сделать все возможное, чтобы вылечить и поставить на ноги девочку.

Едва она успела проговорить это, как восторженный крик огласил сад.

Орля обвил руками колени Валентины Павловны и замер на минуту, смеясь и плача…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава I

Жаркий, душный июльский полдень. Солнце палит вовсю.

В большой светлой комнате выдвинут стол на середину. На конце стола сидит Аврора Васильевна и диктует детям.

Валентина Павловна просила ее, Мик-Мика и мосье Диро заниматься по часу в день с мальчиками, чтобы дети не забыли за летнее время каникул то, что проходили в классах зимой.

За компанию с мальчиками занимается и Симочка. Тут же, на конце стола, сидят Орля и Галя.

Орлю нельзя узнать. За месяц, проведенный в Раевке, мальчик круто изменился.

Начиная с его имени — его зовут теперь Шурой, то есть настоящим его именем, данным ему при крещении, а не прежней кличкой, — все в нем переменилось к лучшему.

Постоянное пребывание среди людей, не имеющих ничего общего с грубыми и вороватыми обитателями табора, сделало свое дело.

Правда, маленький дикарь, Щелчок, как его тихонько между собой называют дети, не мог исчезнуть вполне в лице цыганенка, но он уже не был тем безудержным диким волчонком, каким попал в этот дом.

В душе мальчика пробудилась невольная благодарность к людям, тепло приютившим у себя в доме его а Гальку.

Вот она сидит, поздоровевшая, розовенькая, пополневшая за этот месяц, сидит между ним и Алей Голубиным, самым тихоньким из мальчуганов, и старательно выводит €буквы на аспидной доске.

Пишет их и Орля, так как Валентина Павловна выразила желание, чтобы оба они с Галькой, как можно скорее, выучились читать и писать.

К Валентине Павловне и к Ляле, выходившим Гальку точно так же, как они выходили и его, Орлю, у Орли какая-то необыкновенная преданность. Ради «барыни-бабушки» и «барышни Ляли», как он называет обеих, он готов в огонь и в воду.

Любит он и Счастливчика, потому что изящного, маленького, как игрушка, хрупкого и доброго сердцем мальчика любят все: его нельзя не любить.

Любит веселого Мик-Мика, своего первого заступ-пика.

Алю же Голубина Орля втайне презирает за голубиную кротость и еще за то, что Аля очень подружился с Галькой за последнее время, и Орля боится, что Аля совсем отнимет у него сестру.

Но кого он положительно не выносит, так это Аврору Васильевну, няню Степановну, Франца и Ваню с Ивасем.

Первая очень требовательна, придирчива и строга; няня Степановна и Франц не могут никак примириться с тем, что цыганские нищие ребята сидят за одним столом с их господами, а они, в качестве прислуги, должны им подавать и служить.

— У-у! Чего пялишь цыганские буркалы, волчонок? — часто, встретив горящие глаза Орли, ворчит няня. — Того и гляди, наживешь с тобою бед.

А Франц, брезгливо подбирая губы, убирает тарелки после Орли и Гали и насмешливо шипит, неслышно для хозяев:

— Вы бы хоть вылизали языками соус получше… А то не больно чисто и все же вымыть придется после вас…

Дело объяснялось тем, что наголодавшиеся в таборе дети не оставляли ни кусочка от своих порций за столом. А куски с господского стола Франц особенно любил доедать.

В свою очередь, Ивась и Ваня дразнили Орлю тихонько от других. Впечатлительный, необузданный мальчик платил им, чем мог, и не добром, конечно.

— Покажи, Шура, что ты написал! Дай твою работу, — внезапно огорошил Орлю знакомый резкий голос Авроры Васильевны, и ее костлявая высокая фигура выросла за его плечами.

Он молча протянул свою аспидную доску. Там не, было ни единой буквы.

— Одна святая чистота! — сострил синеглазый Ивась, заглянув через плечо Орли.

Орля стоял потупившись.

— Что ж это такое? За целый час ты не сделал ничего. Ведь тебе сказано было написать буквы все по порядку! — повысив голос, произнесла Аврора Васильевна.

Угрюмое молчание было ей ответом.

— Шуре жарко, оттого он не мог писать, — вступился за товарища Кира.

— Просто оса ему нос укусила… И он все думал, как бы ее поймать и казнить, — пошутил добродушный Ваня.

— Ха, ха, ха! Оса нос укусила! — залилась веселым смехом Симочка. — Покажи скорее, где укусила. Щелчок.

— Ах!

Симочка и сама была не рада, что с губ ее сорвалось это слово, от которого Орля приходил в бешенство.

Но было уже поздно.

С загоревшимися глазами цыганенок вскочил с места и взмахнул рукою.

Трррах! От аспидной доски, изо всей силы брошенной на пол, посыпались осколки.

— О, негодный мальчик! Как ты смел? Как ты смел? — сердито накинулась на него гувернантка.

— Он склеит, Аврора Васильевна! Он склеит! — пискнул Ивась.

— Нет, он напишет на каждом осколке по одной: букве и, таким образом, составит азбуку! — заметил Ваня.

Симочка, смущенная за минуту до этого, теперь уже смеялась снова.

Вдруг с конца стола отделилась худенькая белокурая девочка а, волнуясь, заговорила:

— Зачем вы обижаете Орлю?.. Не надо его обижать!

Братик, возьми мою работу. Я написала А, Б и В. Пусть они будут твои. — И она трогательным движением протянула ему свою доску.

— Господа! Не дразните Шуру! Я протестую! — кричал Счастливчик, поднимая свой голосок, похожий на колокольчик.

— Тише, дети! Тише! У меня голова кругом идет. Я не могу заниматься при таком шуме, — унимала расходившуюся детвору Аврора Васильевна.

— Не надо их больше мучить при такой погоде! Господа, я иду в лес! Кто за мной?

Мик-Мик широко распахнул дверь комнаты, где занимались дети, и предстал на ее пороге, весь сияющий весельем, радостью и довольством.

— Я!

— Я!

— И я!

— Все мы! Вы отпускаете, Аврора Васильевна?

— Ах! В лес! — невольно сорвалось с губ Орли. Лес! Нет, видно, никогда ему не отвыкнуть от воли.

Так и тянет на простор лесов и полей из душных комнат усадьбы.

— Нет, ты не пойдешь! — суровым приговором звучит над головою ненавистный ему голос. — Валентина Павловна велела подготовить тебя за лето к первому классу городской школы, а дело у нас не подвигается вперед. Ты почти ничему еще не научился. И потом, ты провинился: замахнулся на Симочку, разбил доску. И ты остаешься дома! — заключила гувернантка.

Лицо Орли внезапно потемнело. Красивые глаза потухли.

— Эх, прощелкался, видно, Щелчок, — шутливо заметил ему Ивась.

Мик-Мик нерешительно помялся у дверей.

— Аврора Васильевна, простите на этот раз Шуру, — произнес он по-французски.

— Нет! Я же сказала!

— Ух! — вздохнул Мирский и скорчил комическое лицо.

— Тогда я останусь с Орлей. Дозвольте, тетенька, — послышался робкий голосок Гали, и она, застенчиво потупясь, выступила вперед.

— Этого еще недоставало! Ты пойдешь с остальными! — сурово остановила девочку гувернантка. — И, пожалуйста, называй меня так, как другие. Я не тетенька, а Аврора Васильевна.

— Злюка Сердитовна! — шепотом произнес Ивась своему другу Симочке.

— Ну, делать нечего, идем без Шуры, — произнес, вздохнув, Мирский и, быстрыми шагами приблизившись к мальчику, произнес ласково:

— Возьми-ка Галину доску, мой друг, да напиши скорее свой урок. А кончишь — нас догонишь!