Сергей Иванов - Бывший Булка и его дочь Страница 9

Лида буквально окаменела от этой наглой победоносности.

– Да катись ты… знаешь куда!..

Лида быстро пошла вперёд. Но шагов через пять он, конечно, догнал её, стал посреди тротуара:

– Хода нет.

И тут прямо какое-то вдохновение злости охватило её. Она глотнула воздуху:

– Молчать!

А дальше… Об этом долго писать, а происходит всё в долю секунды. Вы заводите свою правую ногу за ноги противника и одновременно толкаете его в грудь правой рукой. Можете не сомневаться: при хорошей тренировке противник будет на земле.

Этому всему её научил батянька. И они немало потренировались – само собой, без мамы, – шлёпая друг друга на диван. Сперва нужно гаркнуть, чтоб противник оцепенел, а потом сразу же приёмчик. Вернее, это делается одновременно… Правда, Лида по-настоящему его никогда не пробовала.

"А потом сразу беги, – говорил батянька. – Минута времени у тебя обязательно будет. А это метров сто пятьдесят верняком".

Она побежала совершенно не думая, автоматически. Уже и до дому было недалеко… Влетела в свой двор – знакомый, спокойный, с высокими старыми деревьями, на которых так любили усаживаться вороны.

Открыла дверь парадного и обернулась – на дальней, уличной стороне двора стоял он. Лида не двигалась, держа за ручку открытую дверь. И он не двигался, глядел на неё исподлобья, держа в руке шапку за одно ухо. Второе почти болталось по земле. Было уже темно, но он стоял под фонарём, и Лида видела его лицо, его высокую фигуру довольно-таки крепкого мальчишки, его расстёгнутое пальто и белый свитер.

Это расстёгнутое на морозе пальто опять напомнило ей, что он просто выпендривается, как все другие, и потому ничуть их не лучше. Она вошла в подъезд и стала подниматься по лестнице. На второй этаж поднялась, на третий. Наконец дверь внизу хлопнула. Лида поднялась к себе на четвёртый, достала ключ, открыла дверь.

– Эй! – послышалось снизу.

Она посмотрела через перила. Он стоял запрокинув голову. Шапка всё так же болталась в правой руке…

Тут надо кое-что сказать. Дом у них старый, в пять высоких этажей, каких теперь уже давно не делают. Лифта нет. И заградительных сеток в пролётах тоже нет. Лестницу от этой пропасти отделяют только перила. И с той стороны, где пропасть, есть ещё кусочек ступеней, сантиметров двадцать шириной – можно по ним подниматься, как по горной тропе. Лида и сама так делала. Но не высоко, конечно. А потом перелезала и просто шла по лестнице.

Сейчас он – всё с шапкой в правой руке – стал на эту лестничную горную тропинку и медленно пошёл вверх.

Лида молча смотрела на него. Он поднялся уже выше второго этажа, уже был на половине третьего. И Лиде показалось, он вроде хромал – наверно, здорово грохнулся… Сейчас он должен был ступить на особенно узенький карниз площадки третьего этажа.

Ей захотелось заорать не знаю каким голосом. Но будто кто схватил её крик за хвост.

– Эй, ты, – сказала она спокойно. – Ну ты что – дурак?

Он поднял голову, посмотрел на неё. Лицо у него было напряжённое. Всё же он улыбнулся:

– А потому что, если б я тебе начал говорить, ты бы меня слушать не стала, правильно?.. Ну и вот. А сейчас я к тебе приду, и поговорим.

– Нет, погоди… Ну я тебя прошу. – И вдруг сказала: – Ну, хочешь я тебя поцелую!

Она быстро сбежала на третий этаж и стала почти напротив него, прижавшись спиной к стене.

Сперва он бросил на лестницу шапку, и она шлёпнулась к Лидиным ногам мягко, словно кошка. Потом поднял ногу.

– Тихонечко… Перила скользкие!

Лида увидела его глаза, вцепившиеся пальцы. Он довольно неуклюже перевалился на лестницу, ойкнул, ступив на больную ногу.

И тут же она бросилась к себе на этаж, вбежала в квартиру и захлопнула дверь.

Рука сама собой потянулась к выключателю, но Лида отдёрнула ее, словно там сидела пчела. В темноте Лида стала на цыпочки и заглянула в глазок.

Он стоял перед дверью опустив голову: то ли слушал, то ли ждал. Потом поднял руку, даже выставил палец… не позвонил… А если б позвонил, Лида не знала, что она сделает…

Хромая, он подошёл к последней ступеньке четвёртого этажа, сел, вытянув больную ногу и глядя куда-то в лестничную пропасть. Сидел. А Лида, замерев, смотрела на него в глазок.

Потом он встал, вынул из кармана ключ, не то ножик – в общем, железку – и вдруг сильно вывел на стене огромную букву Л, так что штукатурка брызнула.

И потом сразу, не оборачиваясь, пошёл вниз – Лида его уже не видела.

Тогда она побежала в свою комнату, стала на подоконник, ждала, ждала. Наконец он вышел из парадного. Лида распахнула форточку. Но он не услышал этого звука. Да и откуда ему было знать, где её окна.

Лиде хотелось крикнуть, но она шёпотом позвала:

– Се-ва!..

И тут поняла, что это был, может, первый и последний случай, когда она могла позвать его к себе. Родители вернутся не раньше часов двенадцати. Подумаешь, ссора! У них и ссоры-то настоящей не было – просто ерунда, и всё… Лился холодный воздух, леденил щёки и нос…

– Сева! шёпотом крикнула она в пустой двор и заплакала.

Чего она плакала? Спроси!..

Может быть, от непонятности того, что так неожиданно на неё навалилось. Большая радость – сердцу страшно…

Но больше всего, по-моему, ей было жаль, что это первое её самостоятельное счастье не ступило и трёх шагов, а уже опутано паутиной глупых слов, нелепых поступков.

Лида не знала, что так почти всегда и происходит в жизни. Я лично ни разу ещё не видел радости, чтоб она тут же не обросла колючками, болячками. И пока по-настоящему до неё, до этой радости, дотянешься, столько себе шишек набьёшь, столько царапин по сердцу!

Лиде ещё хорошо – поняла. А иной из-за царапин да ссадин и не догадается: "Господи! Да это же у меня счастье было".

Плакала Лида – и горько и в то же время легко. И никогда в своей жизни она не проливала столько слёз. Ревела в три ручья, как Несмеяна. И с каждым мгновением всё легче и легче ей плакалось. Уж будто она и совсем успокоилась, а слёзы всё текли да текли.

Так, продолжая плакать, она решила пойти в ванную -посмотреть на себя в зеркало. Это был хороший, испытанный способ: посмотришься в зеркало, поглядишь, какую свёклу наревела… да и улыбнёшься.

Но в коридорчике, на полпути, её поймал телефон: тррыынь!

Лида наскоро вытерла глаза, словно кто-то мог её увидеть.

– Але…

Трубка молчала. Однако Лида чувствовала, что она живая, что на том конце провода кто-то есть. И тут она решилась на очень важный и рискованный шаг. Она сказала:

– Але! Сева, это ты?

Если звонил не Сева, а кто-то другой, что было вполне возможно, она сразу раскрывала свои карты: и что ей звонит некий Сева, и что она ждёт не дождётся его звонка…

Но если это звонил всё-таки Сева, то теперь он мог не бояться, раз она сама его называет по имени.

Так рассудила Лида. Вернее, не рассудила даже, а почувствовала мгновенным женским чутьём.

Трубка молчала.

– Але! Сева!

– Лид, это я…

Сразу сердце подпрыгнуло, упало и снова подпрыгнуло.

– У тебя… у тебя нога болит?

– Нормально. Сам виноват.

Он всё-таки никак не мог забыть, какой он на редкость мужественный человек. И в то же время голос у него был очень приятный – хрипловатый и виноватый.

– Слушай, я просто ошалел, как ты меня уронила.

– Если хочешь, могу научить. – Она улыбнулась, вытерла заблудившуюся где-то возле губ, щекотно сохнущую слезинку.

– А у тебя чего такой голос?

– Простой голос…

– Басом… Ты простудилась? – И тут он, как видно, сообразил, что видел её всего полчаса назад. – Ты плакала?!

От волнения Лида ничего не могла ответить. Только, по обыкновению своему не замечая этого, громко сопела в трубку. Между прочим, потом, когда она вспоминала какое-то происшествие, она вспоминала и эти свои сопения. И переживала ужасно. Но что ты поделаешь! Как новый разговор с волнением, так она опять сопела!

– Лид, я тебя очень прошу понять. Я себя вёл как последний шизофреник.

Тут и понимать было нечего. И всё-таки Лида сказала, впрочем довольно неуверенно:

– Почему?.. Нормально вёл… .

– Подожди! – и так крикнул жёстко…

Вот мальчишки, всегда они слышат только своё. Но тут же он опять сменил тон на человеческий и даже больше:

– Я, Лид, отношусь к тебе очень хорошо. Понимаешь? Хотя я знаком с тобой всего несколько часов… А ты ко мне, Лид?

– И я! – ответила Лида.

Она бы в глаза ни за что в жизни ему не призналась. А по телефону – это другое дело. Страшно, но всё же не так…

Ну, а зачем это ломание? Как будто оно очень украшает! Ромео и Джульетте тоже было четырнадцать и тринадцать. И они совсем не ломались друг перед другом.