Геннадий Михасенко - В союзе с Аристотелем Страница 9

…Они сидели друг против друга — учительница и ученик.

Она — за столом, он — на первой парте. Галина Владимировна, сложив на журнале руки, смотрела в окно. Юрка нашел на парте чернильное пятно и старался пальцем растереть его — он ждал, когда Галина Владимировна заговорит. Но она молчала, смотрела пристально в окно и молчала. Юрка несколько раз исподлобья взглядывал на нее.

Вдруг ему стало не по себе от этого молчания, и он, не переставая тереть чернильное пятно, сказал:

— Галина Владимировна, это я бросил галошу.

Учительница посмотрела на него:

— Спасибо за признание.

— Я на Валерку разозлился.

— Из-за чего?

— Из-за дела.

— Из-за какого?

Юрка не ответил.

Он вдруг понял, что причина недавней злости на товарища до того ерундовская, что говорить о ней не то что стыдно, а просто позорно. Можно было без спора сказать Валерке, мол, топай один к Паршивенькой Катьке, а я не хочу. Почему правильно соображать начинаешь гораздо позже, когда дело сделано?

— Хорошо, — сказала Галина Владимировна. — Это ваше дело, о чем спорить, но при чем же здесь класс? Мы потеряли пол-урока да еще заработали себе неприятности.

Да, кто-кто, а Юрка заработал себе неприятности, это он понимал.

— Я и не хотел кидать ее, — с тихим вздохом произнес он. — Я хотел просто утащить галошу.

— А когда утащил, захотелось бросить ее, — продолжила Галина Владимировна.

Она больше не смотрела в окно, и тоскливость во взгляде у нее исчезла. Она точно вела урок с одним Гайворонским: спрашивала у него заданное, и ей было приятно слушать его ответ и вносить в него некоторые уточнения.

Да и Юрка, не то решив, что ничего страшного в разговоре уже не будет, не то просто почувствовав прилив откровенности, не таился:

— Я не хотел в Фомку бросать, я думал: чуть-чуть вверх подкину, поймаю и поставлю под парту, а она вон куда полетела. Я бы не бросил, если бы знал, что она так полетит, да я бы вообще не бросил, оно как-то само вышло, я только подумал, а галоша уже улетела…

— Да, да. Я верю, — ответила Галина Владимировна. — Вот мне, думаешь, не хочется сделать иногда что-то такое, неожиданное, например, кому-нибудь из вас уши надрать?.. Хочется. Прямо взяла бы и встряхнула хорошенько.

Юрка догадался, что это ему, Гайворонскому, Галина Владимировна не прочь надрать уши, и посмотрел на учительницу.

— Да, да, прямо встряхнуть. Но я ведь сдерживаюсь, потому что это дурное желание. На улице и дома вам разрешается многое, но когда вы приходите в школу, вы становитесь коллективом — классом, где есть свои порядки…

Чернильное пятно перешло уже на пальцы, но Юрка продолжал полировать парту.

— Я напишу записку родителям, — сказала Галина Владимировна, вырвала из тетради лист, написала несколько слов и протянула Юрке. — Вот. Сегодня пятница. Пусть в понедельник кто-нибудь придет. Записку завтра принеси с подписью.

Юрка помедлил прятать бумажку. Он выжидательно посмотрел на учительницу. Она поняла его взгляд.

— Говорить будем не о галоше. О ней мы достаточно наговорились.

— А о чем, Галина Владимировна? Больше я ничего такого не делал.

— Необязательно нужно что-то делать. Вон все наши девочки очень смирные, но их родителей я тоже вызываю. Это касается только взрослых… Пошли. Сейчас вторая смена нагрянет.

Однако разъяснения эти Юрку не успокоили.

Глава шестая

СТРАННЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ

Валерка не считал себя виноватым в том, что Юрку оставили после уроков «на проработку». В чем его вина? Нет его вины. Юрка сам завел разговор о Катьке Поршенниковой, сам разозлился, сам стащил галошу и сам ее швырнул. Если бы Валерка слышал, как он тянул галошу, он отобрал бы ее, и ничего бы не случилось. И все-таки было в душе какое-то чувство, которое заставляло думать, а в самом ли деле он не виноват. Это, наверное, всегда так случается, когда товарищ попадает в неприятное положение, а ты — нет… И надо же было именно сегодня забыть галошный мешочек.

Как бы тихо ни открывали калитку Терениных, Тузик там, во дворе, отгороженном от огорода перед домом сплошным дощатым забором, звякал цепью и подавал голос. Валерка постоянно пытался провести пса — дойти до самых ворот необнаруженным, но это не удавалось. Даже если калитка оказывалась полуотворенной и мальчишка прокрадывался в огород бесшумно, то все равно шагов через пять-шесть пес вдруг начинал неуверенно, с растяжкой ворчать и погавкивать. Он был отличным сторожем, хотя по шагам не различал своих и чужих, очевидно полагая, что лучше лишний раз тявкнуть на своего, чем пропустить чужого.

Валеркины размышления прервал лай Тузика — мальчишка не заметил, как подошел к дому.

— Тузик, это я! — крикнул он.

И пес мигом перешел на радостное повизгивание.

Едва Валерка шагнул во двор, навстречу ему кинулись куры. Мистер же остался на месте, на завалинке, только прокукарекал, точно осудил куриное легкомыслие. Валерка присел на корточки, вытащил из сумки бумажный кулек, в котором носил в школу бутерброды, высыпал из него крошки в ладонь и поднес птицам. Те суматошно, разом сунулись к горсти и несколькими клевками опустошили ее. Горелую корочку мальчишка кинул петуху. Мистер тюкнул ее, пробуя, и вдруг как-то мягко, утробно заклекотал, и куры тотчас устремились к нему. Одной из них в прошлом году Валерка случайно перебил стрелой лапу и, чтобы бедняжку не зарубили, тут же туго накрутил на перелом бересту и замотал проволокой. Отец был в отъезде, мать как-то не заметила раненую, а вскоре лапа срослась, но стала чуть короче, и в месте перелома образовалась шишка. Хромота осталась, и при малейшей спешке курица, чтобы не упасть, махала крыльями. Бросая птицам объедки, мальчишка не забывал давать хромой побольше.

— А тебе, Туз, извини, ничего нет, не облизывайся. Вот скоро приедет хозяин с мешком, тогда уж отведешь душу, — сказал Валерка и вдруг вспомнил, что нужно сходить к Поршенниковым.

В кухне, служившей одновременно и прихожей, было сумрачно и тесно. Вера Сергеевна белила в горнице и сюда перетащила все вещи.

Валерка любил такой кавардак, когда можно было забраться на гору перин, матрацев, подушек и блаженно растянуться на них под самым потолком, чувствуя себя при этом не в комнате, а где-то в пещере, где все таинственно и заколдованно, где мать появляется не как мать, а как Али-Баба и говорит она не «Валера, убьешься!», а «Сим-сим, открой дверь!»

— Чего нос повесил? — спросила Вера Сергеевна, вытирая о тряпку выпачканные известкой руки.

— Так… Мешочек для галош забыл дома, под партой поставил. От них знаешь сколько грязи в классе.

— Чего ж ты так?.. Обедать будешь?

— Буду.

«Вот поем, сбегаю к Поршенниковым, узнаю про Катьку и залезу на перину», — подумал Валерка.

Загремел цепью и залаял Тузик.

— Пацаны тут как тут, не успел прийти… — проговорила Вера Сергеевна. — Нет, вроде ко мне — высокий.

Тузик захрипел от ярости и от давившего ошейника. Закудахтали куры. Хлопнули легкие сенные двери, и без стука, опасливо пригнувшись, видимо привык к низкой притолоке, вошел незнакомый бородатый мужчина с баульчиком в руке. На нем были кирзовые сапоги и грубый, без складок, плащ с откинутым капюшоном, который, как огромная, чуть смятая жестяная воронка, покоился на загорбке. Заглядевшись на вошедшего, Валерка ткнул ложкой в подбородок и вылил суп на колени.

— Сапоги, позвольте, не нашел обо что оскоблить, — извинительным тоном проговорил мужчина, подбирая полы плаща и глядя на ноги. — Так, о ступеньки пошоркал.

— Пустяки. Тут видите — какой содом.

— К побелке готовитесь?

— Белим уж, — ответила Вера Сергеевна. — И пальцы изъело известкой, и голова кругом — муторная работенка. Да куда же деться? Октябрьскую хочется встретить по-людски — в чистоте.

— Да-да, а там и рождество Христово.

— Ну и рождество заодно.

Пришелец медлительно закивал и, поглаживая свою острую, мушкетерскую бородку-клинышек, оглядел кухню поверху, у потолка.

— Ничего, высоконькая изба. У хороших хозяев всегда все хорошо. — Он заметил в затененном углу прямоугольник с каким-то изображением. — Вот и иконка вроде…

— Это Пушкин, — сказал Валерка.

Он понял, что этот высокий пришелец с баульчиком — один из тех, кого судьба частенько заносит на Перевалку: или бродячий художник, или бродячий фотограф, или еще кто-то бродячий. У них одинаковая манера: войдут неуверенно, с улыбочкой, поговорят о том о сем и лишь затем «раскрывают карты». Художник предложит купить коверчик или хотя бы дать заказ на таковой и тут же вынет из мешка образец и развернет его перед глазами — озеро в сиреневых зарослях, с лебедями, с целующимися парочками; фотограф сует в руки донельзя заретушированные портреты — не желательно ли подобным образом запечатлеться? Теренины всех этих услужливых шарлатанов без раздумий выпроваживали, едва они раскрывали мешки.