Анатолий Домбровский - Сад Эпикура Страница 9

Колот и Эпикур сошли с дороги, чтобы привести в порядок одежду, которую с них едва не содрали в толпе.

— Нетрудно вообразить себе, что сейчас происходит в Пирее, — сказал Колот. — Страх превращает людей в неразумных животных. Толпа, охваченная страхом, не более чем стадо зверей… Видел ли ты у ворот растоптанных людей?

— Видел, — ответил Эпикур. — Но чувствовал ли ты себя зверем в толпе?

— Нет. Она несла меня, как речной поток несет щепку, но я, кажется, был спокоен. Я не крушил ребра соседей локтями, не полз по их спинам и головам. Мы двигались с тобой, крепко обнявшись, чтобы не потерять друг друга. И это все.

— Не все, Колот. Не все, потому что ты не сделал никакого вывода, — сказал Эпикур, перематывая ремни сандалий.

— Какой же вывод я должен был сделать, Эпикур?

— Ты должен был размышлять следующим образом: в озверевшей толпе я не чувствовал себя зверем, не уподобился зверю и Эпикур; Эпикур и я — философы. Следовательно, толпа, состоящая из философов, не могла бы превратиться в стадо зверей. И вот вывод, который я ждал от тебя: чтобы общество было разумным при любых обстоятельствах, оно должно состоять если не сплошь из философов, то, во всяком случае, из людей, которым доступны истины философии.

— Каковы же эти истины? — спросил Колот.

— Я тысячу раз говорил о них и готов сказать в тысячу первый. — Поправив крепиды, Эпикур сел на землю и стал смотреть на людской поток, со стоном и громом несшийся по дороге, утопающей в пыли. — Все должны понять, что смерть для нас — ничто. Нет в ней для человека ни дурного, ни хорошего, потому что и дурное, и хорошее нам открывается в ощущениях. Смерть же — отсутствие всяких ощущений, полное отсутствие всего и, стало быть, ничто. Все должны понять — и это вторая истина, — что нет бессмертия, потому что и тело, и душа разрушаются в конце жизни, распадаются на атомы, из которых были созданы. И эти атомы, о чем говорил и Демокрит, не несут в себе никаких воспоминаний о прошлой жизни. Жажда бессмертия и поиски путей к бессмертию — пустое занятие, отнимающее лишь время у жизни. Ведь иные готовы убить себя для того, чтобы обрести бессмертие. Жажда бессмертия — самая дурная страсть, потому что питается двойным страхом: страхом жизни и страхом смерти. Мудрец же, Колот, не боится жизни, потому что жизнь ничему не мешает, он не боится и смерти, потому что она не кажется ему злом, а ради бессмертия не поступится ни одной радостью жизни, не станет ни покупать, ни выпрашивать бессмертие ни у богов, ни у природы, ничем не станет платить за бессмертие, ибо этого товара нет ни у природы, ни у богов… Это первые истины, Колот, которые следует усвоить людям как можно раньше, чтобы затем отдаться размышлениям о наилучшем устройстве жизни…

— Надо бы перебраться куда-нибудь в тень, — сказал Колот, поняв, что Эпикур не хочет продолжать начатый им разговор: зрелище, которое они наблюдали, было слишком мрачным для того, чтобы, глядя на него, можно было рассуждать о счастливой жизни. Скорее, оно возбуждало мысли о жизни бессмысленной, дурной, жестокой, темной и случайной, о жизни, которой правит рок.

— Надо идти, — сказал Эпикур, вставая.

Глава четвертая

По дороге двигались повозки, на которых сидели дети, женщины, старики. За ними тащились рабы с тяжелыми ношами на плечах. По обочинам шли мужчины в дорогих хламидах и грубых гиматиях, обутые, босые, пожилые, юные, молчаливые, шумные, удрученные, возбужденные, эллины, чужестранцы, афиняне, метеки[34]. Те из них, кто покинул Афины с семьями, старались держаться поближе к своим повозкам. Одинокие двигались по далеким обочинам, чтобы избавиться от дорожной пыли и толчеи. Колот и Эпикур были среди последних.

При неспешной ходьбе путь от Афин до Пирея занимал не больше двух летних часов[35]. Теперь же, поддаваясь общему возбуждению, люди шли быстро, а те из них, которые боялись отстать от своих повозок, временами переходили с шага на бег. Галопом проносились верховые. Рабы с носилками, понукаемые своими хозяевами, бежали со скоростью лошадей.

Вскоре стали попадаться люди, которые брели в обратном направлении — из Пирея в Афины. Первый такой человек, которого остановили Колот и Эпикур, сказал, что из Пирея никто не может уплыть, потому что, едва заслышав о чуме в Афинах, все корабли и триеры[36] покинули порт и вышли на дальний рейд. Тем, кто пытается добраться до кораблей на лодках, македонские солдаты приказывают вернуться на берег, а то и опрокидывают лодки, заставляя несчастных добираться вплавь.

— Сегодня, — сказал встречный, — некоторые чужеземные корабли совсем ушли. — И добавил, опустив голову: — Некуда бежать, некуда…

Колот и Эпикур шли вдоль западной стены, время от времени прячась от солнца в тень, отбрасываемую крепостной стеной. Эта тень была короткой для того, чтобы можно было идти и находиться в ней одновременно: солнце стояло еще высоко. Поэтому приходилось садиться в тень, прижавшись к стене спиной. И хотя это не спасало от жары, все же избавляло от прямых жгучих лучей беспощадного солнца.

Эпикур заметно слабел и отдыхать приходилось все чаще. Он ничего не говорил Колоту, ни на что не жаловался, но Колот догадывался, что у Эпикура возобновились боли в спине.

— До заката еще далеко, и мы можем не торопиться, — сказал он Эпикуру. — Да и подкрепиться не мешало бы.

— Пожалуй, — согласился Эпикур.

Колот притоптал траву, росшую у стены, и они сели. Разложили на холстине еду: моченые оливки, лепешки, пирожки с сыром, испеченные Никеем. Эпикур съел несколько оливок, запил двумя-тремя глотками воды, вытер рукой усы и бороду и прислонился к стене, закрыв глаза.

— Вот и хорошо, — сказал Колот, — подремли.

— Глаза устали смотреть на эту суету, — вздохнул Эпикур. — А ты гляди, Колот, вдруг увидишь Метродора…

— У кого они могли остановиться в Пирее? — спросил Колот о Метродоре и Полиэне.

— У Кери́ба, Колот. У Кериба. Когда Метродор бывает в Пирее, он всегда останавливается у Кериба.

— У того, который спускался в Та́ртар, в царство Аида?

— Да, Колот. Кериб спускался в царство Аида, в пещеры на мысе Тенар[37]. И никого там не встретил.

Колот знал о Керибе из рассказов Метродора. Купец Кериб торговал пшеницей и оливковым маслом. У него было несколько кораблей. Однажды, потерпев кораблекрушение у мыса Тенар, он вместе со своими спутниками выбрался на берег и оказался у пещер, которые вызывали в каждом эллине чувство страха. По рассказу Метродора, Кериб сказал своим спутникам: «Если мы не погибли в морской пучине, значит, не погибнем и в Тартаре»[38]. Запасшись веревками и факелами, Кериб с товарищами спустился в пещеры и несколько дней бродил по ним, выкрикивая имя грозного властелина мертвых. Потом он сказал Метродору: «Кроме тьмы и молчания, там нет ничего» — и уверял всех, что пил воду из Леты[39]. Словами Кериба: «Кроме тьмы и молчания, там нет ничего» — Метродор начал одно из своих сочинений «О дороге к мудрости».

— Кериб живет у Сунийского маяка, — сказал Колоту Эпикур. — Мы легко разыщем его дом. И стал подниматься, опираясь на посох.

Они спускались к морю, к порту, который лежал в глубоком полукольце каменистого берега, освещенного розовым предзакатным солнцем. Розовым светились камни, глубокой синью наливалось море между всплесками чистейшего и ярчайшего золотого огня, загоравшегося на спинах покатых волн. Восточная половина неба отяжелела, припала к воде, а западная задралась, как сорвавшийся под ветром парус. На дальнем рейде маячили суда, за Мунихием грозными рядами стояли триеры былая слава и былая сила свободных Афин.

Чем ближе к морю спускались Эпикур и Колот, тем сильнее пахло соленой водой и рыбными цистернами, а потом к этим запахам стали примешиваться запахи горячего масла, чеснока, скотобоен и рыбожарок, винных складов и кожевен. Все вместе они составляли запах Пирея — самого крупного порта Средиземноморья. Пирей — две широкие ладони Афин: одна — дающая, другая — берущая. На берущей ладони — пшеница, ткани, благовония, золото и серебро, драгоценные камни и пергамент, лучшие вина Лесбоса и Хио́са, египетские краски и италийский мрамор, строевой лес из Македонии, железо с Кипра и Эвбе́и, медь из Халкиды, лен из Колхиды, Карфагена и Финикии — все, что можно взять и купить в огромном мире, еще недавно подвластном Александру; на дающей ладони — оливковое масло, оружие, суда, предметы роскоши, произведения искусства, воск Гиметта, мудрость Ликея и Академии, книги стоиков, киников и скептиков и, наверное, книги эпикурейцев… Пирей — средоточие торгашества и разврата. Тесно друг к другу жмутся в городе заезжие дворы, харчевни, скирафии[40], дома богатых гетер и купцов, менял и работорговцев, лачуги портовых грузчиков, зеленщиков и водоносов. Тайная, скрытая от людских глаз нечистая жизнь здесь не стихает ни днем, ни ночью. Пирей — прибежище для всех пороков. Пирей — морские ворота Афин, за которыми лежит безграничный и манящий простор…