Николай Глебов - Карабарчик. Детство Викеши. Две повести Страница 9

Яжнай размотал один конец аркана и набросил его на ближайшую лошадь. Брыкаясь, конь то поднимался на дыбы, то падал на землю, но чем сильнее он бился, тем туже стягивала верёвка его шею.

— Неси тавро! — крикнул Евстигней Ивану.

Топая, как медведь, Иван направился к лиственнице. Пошарил рукой в траве и раскрыл в изумлении глаза. Тавра не было.

— Ну, что ты там возишься? — крикнул Зотников.

— Тавров нет, — прохрипел Чугунный простуженным голосом.

— Как нет? Обоих? — встревоженный Зотников подошёл к Ивану.

— Обоих, — подтвердил тот и заскрёб затылок.

— Что за оказия! — пробормотал Зотников и оглянулся воровски. — Яжнай, пойди-ка сюда! Тавра пропали.

Яжнай испуганно уставился своим единственным глазом на Зотникова.

— Ну просто диво берёт, кто мог быть! Ежели алтайцы, то они бы разворотили загородку, — Евстигней трусливо оглянулся и зашагал по поляне. — Остаётся, пожалуй, одно: ехать в Тюдралу и заказывать новое тавро.

— А с лошадьми как? — спросил Чугунный.

— Ты оставайся здесь, карауль. К утру вернёмся, — ответил хозяин.

Евстигней и Яжнай уехали. Сумрак сгущался. В ложбине стало темно. Иван развёл костёр и, изредка поглядывая на притихших лошадей, начал дремать.

Кирик зашептал на ухо Яньке:

— Надо выпустить из загона лошадей.

— А Чугунный?

— Подойдём к нему с двух сторон: ты с ружьём зайдёшь с загона, а мы с Делбеком станем у пролёта. Ты стреляй, а я сниму жердь и натравлю на лошадей собаку. Чугунный подумает, что на него напали беглые, ну и даст тягу.

Ребята спустились с горы. Кирик пополз к лошадям, а Янька с ружьём наготове осторожно направился к дремавшему у костра Ивану.

Прошло несколько минут. Раздался выстрел.

В тот же миг упала жердь и послышался свист.

Мимо ошалевшего от страха Ивана пронёсся в темноте с громким лаем лохматый Делбек.

Лошади стояли тесной кучей, не двигаясь, с опаской поглядывали на незнакомую собаку. Напуганные вторым выстрелом, они шарахнулись на середину загона и, описав полукруг, помчались через открытый пролёт в ночную темь Верхнего Яргола.

Чугунного у костра уже не было. Он бежал что есть духу и, запнувшись о какую-то корягу, упал в траву. Там и пролежал до рассвета.

Утром рассказывал Евстигнею:

— Как вы уехали, с вечера было тихо. Ночью слышу над головой: бах! Я не оробел. Вскочил. Слышу, упала жердь.

Потом поднялся крик, шум, и опять — бах! Их, наверно, было человек десять. Что делать? Одному не совладать, ну и подался в лес…

Зотников сгрёб бороду в кулак и переглянулся с Яжнаем.

— М-да, — промычал неопределённо заимщик. — Изгородь, колья надо убрать, кузницу отвезти домой.

Вскочив на лошадь, он подал Яжнаю знак следовать за собой.

Теньгинский волостной старшина Сапок Кульджинов устраивал праздник. На берегу реки, что протекала ниже стойбища, горели костры. Сапок не жалел баранов на угощение гостей. Из Онгудая прибыл полицейский пристав Огарков с тремя стражниками.

Приехал Евстигней Зотников со Стёпкой и Чугунным. Прискакал нарядно одетый Яжнай. Ожидали приезда бийского исправника Кайдалова.

Высланные на Чуйскую дорогу дозорные сообщили старшине, что исправник в сопровождении небольшого конвоя казаков спускается с перевала.

В двухэтажном доме, где помещалась волостная управа, засуетились. Вытащили цветные, украшенные причудливым монгольским орнаментом большие кошмы и разостлали от ворот к дому.

Простой народ толпился тесной кучей недалеко от управы. За пригорком показалась пыль.

— Дорогу! Дорогу! — размахивая нагайкой, кричал передний казак.

Показалась мягкая рессорная коляска, в которой сидел тучный исправник.

Пристав вытянулся в струнку. Сапок склонил перед гостем голову и сказал подобострастно:

— Пусть будет покрыто травой место, где ты ночуешь, пусть будет праздничным место, куда ты приходишь! Прошу в дом.

Из уважения к богатому хозяину Кайдалов приветствовал его по-алтайски и, не снимая лайковой перчатки, подал руку.

— Ну, как у тебя дела, Фрол Кузьмич? — повернулся он к приставу.

— Во вверенном мне участке всё благополучно! — отрапортовал тот.

— А вот алтайцы жалуются, что кто-то коней у них таврит… Как они, эти самые конокрады, по-вашему называются? — обратился он к старшине.

— Урчылар, — ответил тот в смущении.

Стоявший рядом Яжнай побледнел и посмотрел в сторону Евстигнея. Зотников опустил глаза.

— Ну, так вот, — продолжал исправник, — этих самых урчыларов, как попадут, немедленно в бийский острог отправляй.

— Слушаю-с, ваше высокоблагородие! Будет исполнено! — козырнул Огарков.

— Ну, веди, хозяин, в дом, — обратился Кайдалов к Сапоку. — Посмотрю на праздник — и дальше в путь.

Несмотря на свою дородность, бай торопливо засеменил на кривых ногах к крутой лестнице дома.

Неожиданно дорогу знатному гостю преградил горбатый Кичиней и упал перед ним на колени:

— Я — Кичиней из Мендур-Сокона. У меня было три жеребёнка. Теперь их нет. Чем буду жить?

— О чём он говорит? — брезгливо обратился Кайдалов к сопровождавшему его переводчику.

— Он говорит, что у него было три жеребёнка, а теперь их нет.

— Ну!.. — сдвинул брови исправник.

С мольбой в голосе Кичиней продолжал:

— Я видел одного из них в табуне Яжная. Жеребёнок мой, но тавро чужое.

— Чьё? — нетерпеливо спросил Кайдалов.

— Ваше высокоблагородие, разрешите доложить! — пристав вытянулся перед исправником. — Этот алтаец не в своём уме, — и, повернувшись к Кичинею, крикнул: — Клевета!

Сапок снял шапку, опушённую мехом выдры, и поклонился Кайдалову.

— Да, этот человек не в своём уме, — указал он на Кичинея.

— А-а!.. — протянул неопределённо исправник и кивнул головой казаку.

Тот оттащил жалобщика в сторону.

— Мой мухортый[20] конь, мой мухортый конь! — и, обхватив голову руками, Кичиней затянул нараспев: — Кокый корон!

Конские состязания в Теньге начались с борьбы. Утром на небольшой площадке перед волостной управой стал собираться народ. Кайдалов с приставом сидели на венских стульях, которые привез из Улалы богатый Аргымай. Возле них на скамейках расположились Зотников со своим другом Яжнаем и местная знать. За спиной Евстигнея в новой ситцевой рубахе и яловых сапогах стоял Чугунный.

Сапок хлопнул в ладоши. На круг вышел борец, любимец теньгинского старшины Тужелей. Играя могучими мышцами рук, он оглядывал толпу.

— Есть борцы? — приподнимаясь с узорчатой кошмы, спросил Сапок.

Толпа молчала. Схватиться с известным силачом охотников пока не находилось.

— Есть борцы? — вторично спросил старшина и, не получив ответа, самодовольно погладил усы. — Боятся, — усмехнулся он, подмигнув исправнику, — трусят. Кто желает? — повторил Сапок свой вопрос.

Из толпы вышел молодой парень и, сбросив шубу, встал против Тужелея. Схватка была короткой. Ноги молодого борца мелькнули в воздухе, и он, охнув, упал на землю.

— Ловко! — довольный Сапок посмотрел на своих гостей.

— Есть борцы? — послышался насмешливый голос Аргымая.

— Есть! — на круг вышел Темир. — Есть! — он поднял руку и лёгким шагом направился к Тужелею.

Противники схватились. Сделав несколько кругов, Темир неожиданно упал.

Раздались испуганные голоса. Но, падая, Темир успел упереться ногами в толстый живот Тужелея, и в тот же миг огромная туша знаменитого борца, перелетев через голову охотника, грохнулась на землю.

В толпе раздался гул одобрения. Сапок вскочил на ноги и, переваливаясь, точно утка, торопливо подошёл к своему любимцу.

Темир, тяжело дыша, поднялся.

— Не нравится мне этот молодчик, — шепнул исправник на ухо Огаркову.

— Не знаю, чей это парень, слишком свободно себя держит, — поддакнул пристав. — Сапок, что это за птица?

Старшина развёл руками:

— Первый раз вижу.

— Это охотник Темир, сын Мундуса из стойбища Мендур — Сокон, — ответил за старшину кривой Яжнай. — Сейчас его проучат! — он дружески похлопал по плечу Чугунного.

Иван покосился на Огаркова и наклонил ухо к Евстигнею.

Тот зашептал:

— Алтайца надо свалить. Осилишь — четверть водки поставлю. Не осилишь — пеняй на себя.

— Есть борцы? — снова раздался громкий голос Аргымая.

— Есть! — прогудел Иван и, сняв ситцевую рубаху, обнажил волосатую грудь.

Кайдалов поднялся на ноги.

— Посмотри, Фрол Кузьмич, — обратился он к приставу, — ведь это настоящий Геркулес.

Чугунный согнул руку, на которой образовались твёрдые, как дерево, мускулы, и поиграл ими перед изумлённым гостем.

— Геркулес… — протянул исправник. — В цирке бы ему только выступать.