Нисон Ходза - Путешествие без карты Страница 9

— Чего ищете? — удивлялись жильцы. — Неужто там клад зарыт?

— Бабушку ищем, бабушку! — весело отвечал Каршеник.

Жильцы испуганно переглянулись. Оказывается, в их сарае лежит мертвец! Какая-то бабушка! Почему её зарыли в сарае, а не на кладбище?

— Ясное дело, — сказал дворник. — Убивство было! Вот и зарыли тайком!

Копать пришлось не так уж долго. Лопата Каршеника неожиданно звякнула, и Тальман радостно закричал:

— Она! Она! Бабушка! Жива-здорова!

Жильцы в страхе попятились к выходу, а дворник бросился за милиционером.

Так через двадцать лет после похищения, пушка была найдена. Её передали в Музей Великой Октябрьской социалистической революции. Она стоит в центре большого зала, и вокруг неё всегда толпится народ. Потому что эта пятиствольная пушка — одно из свидетельств героических дел питерских большевиков-подпольщиков.

Случилось всё так…

Случилось всё так. В царском Петербурге был интересный музей. Там хранились чучела домашних животных, разные рулеты, окорока. Конечно, это были муляжи, но многие принимали их за настоящие — так хорошо они были сработаны. Над ними трудились опытные мастера-художники. А лучшей среди мастеров была молодая художница с редким именем. Её звали Афанасия. Афанасия Леонидовна Шмидт.

Никто не подозревал, что Шмидт — большевичка, что у неё даже есть партийное имя. Революционеры-подпольщики звали её Фаня Беленькая.

Однажды Фане дали наган, чтобы она свезла его в пригород, где большевики прятали оружие. «Вечером отвезу», — решила Фаня и, спрятав револьвер в муфту, пошла на работу. Шла не торопясь, с утра ей что-то нездоровилось: болела голова, одолевал кашель, щипало в горле.

До музея осталось совсем немного, каких-нибудь три-четыре квартала, когда она заметила «хвост»: по другой стороне улицы семенил низкорослый тип в котелке. Воротник его коричневого пальто был высоко поднят, жидкие усишки лихо закручены в тонкие колечки.

Фаня поняла сразу — сыщик. Значит, полиция что-то пронюхала, сейчас её арестуют, найдут в муфте револьвер, и тогда — суд, тюрьма, каторга.

Она ускорила шаги, ускорил шаги и сыщик. Фаня свернула в безлюдный переулок, сыщик — тоже. Фаня вышла на проспект, шпик — за ней.

Но вот наконец музей.

С трудом поднялась она в мастерскую и, обессиленная, опустилась на стул.

— Какая вы сегодня румяная, — любезно заметил главный художник господин Замурзаев.

— Мне нездоровится… немного… Спущусь в зал… подправлю один макет…

— Не беспокойтесь. Я прикажу поднять его сюда.

— Спасибо… не надо… исправлю на месте… там — пустяки…

Она положила в муфту тюбик клея, кисточку, ланцет и ножницы. Держась за перила широкой лестницы, Фаня спустилась в музейный зал и подошла к своей последней работе. Это был муляж окорока- Короткий сильный рывок! Корка окорока надорвана! Сунув наган в муляж, она быстро придала окороку его прежний вид и вернулась в мастерскую.

— С вами положительно что-то происходит, — сказал господин Замурзаев. — Ушли румяной, вернулись бледной…

— Мне плохо… Знобит… И голова очень кружится…

Господин Замурзаев ценил мастерство художницы Шмидт. Он встревожился:

— Я вызову извозчика! Сейчас же — домой! Немедленно!

…Вечером пришёл доктор и приказал больной лежать не менее пяти дней. У Фани оказалась инфлюэнца. Так в те годы называли грипп.

— Полный покой, полный покой! — строго повторял доктор.

Но покоя не было. Фаня думала о полиции. Почему за ней следят? Что знает о ней полиция? Так или иначе, к аресту надо быть готовой.

Она уснула глубокой ночью, а на рассвете вломились жандармы.

— Где прячете револьвер? — спросил жандармский ротмистр.

— Зачем мне револьвер? Я и стрелять не умею…

Жандармский офицер насмешливо прищурил круглый навыкате глаз. Фане даже показалось, что он подмигнул ей.

— Конечно, конечно, вы же — художница. Клей, краски, кисточки— вот и всё ваше оружие! А всё-таки где же револьвер?

— Не знаю, о чём вы говорите?

— Тем хуже для вас! Обыскать! — коротко бросил ротмистр, и жандармы приступили к делу. Они переворошили все вещи, но ничего не нашли.

— Ну, что ж, — сказал ротмистр. — Познакомимся с вашими муляжами. До скорого свидания!

Звякнув шпорами, он направился к выходу. За ним потянулись остальные жандармы.

Теперь Фаня не сомневалась: полный провал! Полиция обыщет её муляжи и найдёт наган.

Весь день и всю ночь она ждала ареста. При каждом стуке, звонке, громком голосе за стеной Фаня вздрагивала: полиция! А тут ещё инфлюэнца — голова разламывается от боли, в ушах шум.

В таком состоянии она провела двое суток. На третьи не выдержала, отправилась на службу. Она не сомневалась, что наган найден, не арестовали же её потому, что полиция знает о её болезни и, конечно, следит, чтобы она не сбежала.

Муляж окорока, в котором был спрятан наган.

Переступив порог музея, Фаня поспешила в выставочный зал и сразу же увидела — окорока на стенде нет, вместо него висит рулет. Сомнений нет — револьвер найден.

В зал вошла уборщица. Она заметила растерянное лицо художницы и глубоко вздохнула, она почему-то всегда вздыхала:

— Забрали, забрали его, голубушка… увезли…

Фаня Беленькая.

— Когда? Кто?

— Точно не скажу, без меня случилось. А разговоров много! Да что с вами голубушка? Лица на вас нет!

— Нет, нет, ничего… Это после болезни…

Она поднялась в мастерскую. Господин Замурзаев встретил Фаню приветливо:

— Выздоровели? Отлично! Получен сложный заказ… «Хитрит», — подумала Фаня. Она решила не спрашивать Замурзаева об исчезнувшем муляже. Чего уж тут! Всё яснее ясного. Сегодня же её арестуют. Может быть, даже здесь, на работе… Но день прошёл, как обычно, — полиция не явилась. «Значит, возьмут ночью, — рассуждала Фаня, идя домой. — А может быть, и сейчас… бродят около дома, караулят, когда вернусь…»

В эту ночь она не уснула — ждала жандармов. Но полиция не пришла.

Прошло ещё много дней и ночей — Фаня оставалась на свободе, хотя за ней постоянно волочился «хвост». «Конечно, они нашли наган в муляже, — говорила сама себе Фаня. — Они не трогают меня, чтобы узнать, с кем я встречаюсь…»

Но Фаня ошиблась. Всё кончилось неожиданно, совсем как в сказке.

Накануне рождества в мастерскую вошёл господин Замурзаев и торжественно изрёк:

— Господа! Поздравьте мадмуазель Шмидт. Её муляж удостоен на Дрезденской выставке Почётного диплома!

Фаня решила, что Замурзаев издевается над ней. Какая выставка? Какой диплом? Сейчас распахнётся дверь и появится жандармский ротмистр.

— О чём вы говорите? — спросила она хмуро.

— О вашем муляже! Об «окороке»! Пришло известие. Он получил диплом на выставке в Дрездене!..

Осталось рассказать немного. В день болезни Фани муляж окорока отправили за границу на специальную выставку. Полиция не знала об этом. Когда она пришла в музей, наган вместе с окороком был уже за пределами России.

Что же случилось дальше?

Выставка в Дрездене закрылась, экспонаты вернулись в Петербург, на своё старое место. Револьвер проделал немалое путешествие: из России в Германию, из Германии в Россию. И никто его не обнаружил. Кому же придёт в голову, что невинный муляж таит в себе такую «начинку»?

Прошло какое-то время, и Фаня убедилась, что больше за ней не следят. Тогда она извлекла из «окорока» наган и переправила куда надо.

С тех пор она частенько прятала в экспонатах оружие и партийные документы. И никто их не обнаружил.

Вот почему в Музее революции можно сегодня увидеть такой необычный экспонат — муляж окорока.

Разговор в духане

Стоял июнь. В Тифлисе[1] было жарко и неспокойно. Встревоженные власти опасались новых выступлений тифлисских рабочих. Город был объявлен на военном положении. У казённых зданий, у заводов, на площадях дежурили вооружённые казаки, жандармы, солдаты.

В этот июньский день в духане, близ Армянского базара сидели два человека и потягивали виноградное вино. На одном была потёртая тужурка почтового чиновника, на другом — офицерский китель с погонами поручика. Кувшин с вином был почти пуст, но взъерошенный вид чиновника, его невнятная речь убеждали, что это не первый кувшин, распитый сегодня с бравым поручиком.

— Мне, понимаешь, это… обидно… — бормотал чиновник. — Понимаешь, обидно! Рядом это… валяется мешок денег… Мешок! А мне за квартиру платить нечем. А мешок рядом… За стеной…