Эрих Кестнер - Проделки близнецов Страница 9

— Но я и есть Лотта!

— Нет, пожалуй, ты больше похожа на Луизу!

— Я и есть Луиза!

Мать с испугом смотрит в лицо ребенку и говорит, как ни странно, голосом отца:

— У одной локоны! У другой косы! А носы одинаковые! И лица одинаковые!

Теперь у Лотты слева коса, а справа локоны, как у Луизы. Из глаз ее льются слезы. И она горестно шепчет:

— Теперь я и сама не знаю, кто я! Ах, бедная, несчастная половинка!

Глава седьмая

Прошло больше месяца — Пеперль смирился — В омлете нет косточек — Все изменилось, особенно Рези — Капельмейстер Пальфи дает уроки музыки — Фрау Кернер корит себя — Анни Хаберзетцер получает пощечину — Лучше просто не бывает!

Прошло больше месяца с того первого дня и первой ночи в чужом городе среди чужих людей. В эти недели каждое мгновение, любая случайность и любая встреча таили в себе опасность и прелесть новых открытий. Недели с частым сердцебиением и несколькими письмами до востребования. С новыми срочными сообщениями и вопросами.

Все шло благополучно. Отчасти это объяснялось везением. Луиза «опять» научилась готовить. Учительницы в мюнхенской школе сочли, что маленькая Кернер после каникул стала, пожалуй, менее прилежной, аккуратной и внимательной, но зато более оживленной и находчивой.

А их венские коллеги нисколько не возражали против того, что дочка капельмейстера Пальфи в последнее время стала лучше слушать и лучше умножать. Вот только вчера фройляйн Гштеттнер несколько высокопарно говорила в учительской фройляйн Брукбаур:

— Наблюдать за развитием Луизы, дорогая моя коллега, весьма поучительно для любого педагога. Бьющий через край темперамент преобразуется в умиротворяющую, сдержанную силу. А озорство, веселость и неуемная любознательность — в устойчивое, я бы даже сказала, скрупулезное стремление к образованию. Иными словами, дорогая коллега, этот случай единственный в своем роде! И не забудьте об одном — это превращение, эта метаморфоза, эта перемена характера, иными словами, этот переход к высшей, так сказать, усмиренной форме, произошел сам по себе, без всякого воспитательного нажима извне!

Фройляйн Брукбаур отвечала, согласно кивая:

— Это саморазвитие характера, это стремление к строго определенной форме проявляется хотя бы уже в изменении Луизиного почерка! Я же всегда твержу, что почерк и характер…

Однако нам вовсе не обязательно выслушивать, что там всегда твердит фройляйн Брукбаур!

Лучше мы с искренним восхищением услышим о том, что Пеперль, песик надворного советника Штробля, с некоторых пор опять взял себе за правило говорить «добрый день!» маленькой дочке господина капельмейстера. Он смирился с тем, что Луиза больше не пахнет Луизой, хоть это и было выше его собачьего разумения. Правда, с людьми чего только не бывает! Кроме того, в последнее время эта милая малютка уже не так часто ест омлет, предпочитая что-нибудь мясное. Если хорошенько подумать и принять во внимание, что в омлете нет косточек, а в отбивной котлете, напротив, она непременно есть, то вполне можно понять, что собака отбросила, наконец, всякую сдержанность.

Если уж Луизины учительницы считают, что Луиза коренным образом переменилась, то что бы они сказали о Рези, экономке, если бы поближе знали эту самую Рези? Ибо Рези, и это не подлежит сомнению, стала совершенно другим человеком. Вероятно, она не по природе своей была такой врушкой, неряхой и лентяйкой? А просто оттого, что некому было за ней следить и присматривать?

С тех пор, как в доме появилась Лотта, которая мягко, но неуклонно все проверяет, за всем следит, всегда точно знает, что есть на кухне и в подвале, Рези превратилась в «первоклассную» прислугу.

Лотта убедила отца выдавать деньги на хозяйство не Рези, а ей, Лотте. И это довольно забавно, когда Рези, постучавшись, входит в детскую, чтобы получить на руки деньги от девятилетней девочки, с серьезным видом сидящей за домашней партой. Рези покорно докладывает, что ей предстоит купить, что она намерена приготовить на ужин и что там еще нужно в хозяйстве.

Лотта быстро составляет приблизительный список расходов, достает из парты деньги, отсчитывает нужную сумму, записывает ее в тетрадь, а вечером, сидя за кухонным столом, добросовестно все проверяет.

Даже отец заметил, что раньше на хозяйство уходило гораздо больше денег, чем теперь, и хотя теперь он выдает меньшую сумму, на столе всегда стоят свежие цветы, и в его ателье на Кэрнтнерринг тоже. Обратил он внимание и на то, что в квартире на Ротентурмштрассе стало по-настоящему уютно.

(Как будто жена в доме, подумалось ему недавно. И он не слишком испугался подобных мыслей!)

А от внимания конфетной дамы, фройляйн Герлах, не ускользнуло то, что теперь он дольше и чаще засиживается в квартире на Ротентурмштрассе. И она, можно сказать, потребовала объяснений от господина капельмейстера. Разумеется, более чем осторожно, ибо люди искусства так чувствительны!

— Да, знаешь ли, — сказал он, — недавно я даже застал Луизу с удовольствием бренчащей на рояле. При этом она еще пела какую-то песенку, и должен признать, прелестно пела. А ведь раньше ее и палкой было не загнать за инструмент.

— Ну и что? — вскинув брови, спросила фройляйн Герлах.

— Как, ну и что? — смущенно рассмеялся господин Пальфи. — С тех пор я учу ее играть на фортепьяно. Ей это ужасно нравится. Мне, впрочем, тоже.

Фройляйн Герлах, натура в высшей степени утонченная, взглянула на него с презрением и язвительно бросила:

— Я полагала, что ты композитор, а не учитель музыки для маленьких девочек!

Никто прежде не осмеливался говорить такие вещи в лицо музыканту Пальфи. А сегодня Людвиг Пальфи рассмеялся как школьник и воскликнул:

— Но я никогда в жизни не сочинял столько музыки, сколько теперь! И тем более не сочинял такой хорошей музыки!

— И что же это будет? — спросила она. А он ответил:

— Детская опера!

Итак, по мнению учительниц, Луиза переменилась. А по мнению девочки, здорово переменились Рези и Пеперль. По мнению же отца, переменилась квартира на Ротентурмштрассе. Вот сколько перемен!

И в Мюнхене, конечно, тоже перемен немало. Заметив, что Лоттхен стала менее хозяйственной, чем прежде, менее прилежной, но зато более живой и веселой, мать задумалась, а потом сказала сама себе: «Луизелотта, а ведь ты из покорного маленького существа сделала какую-то домашнюю хозяйку, а не ребенка. Стоило девочке немного побыть со сверстницами, в горах, на озере, как она стала такой, какой и должна была стать — веселой девчонкой, не отягощенной твоими заботами! Ты была чересчур эгоистична, фу! Радуйся, что Лоттхен весела и счастлива! Она разбила тарелку, когда мыла посуду? Подумаешь! Принесла из школы записку: „Внимание, прилежание, аккуратность Вашей дочери Лотты в последнее время оставляют желать много лучшего. Вчера она четыре раза ударила по лицу свою соученицу Анни Хаберзетцер“. Ну и что? Материнский долг — сколько бы ни было с ребенком забот — состоит, прежде всего в том, чтобы ребенок как можно дольше не покидал райскую страну детства!»

Вот так или примерно так выговаривала себе фрау Кернер, и в один прекрасный день выложила все это классной руководительнице Лотты, фройляйн Линнекогель:

— Мой ребенок, — заявила фрау Кернер, — должен быть ребенком, а не маленьким слепком взрослого человека. По мне, пусть лучше она будет веселой буйной шалуньей, нежели примерной первой ученицей.

— Но прежде Лотта прекрасно умела все это совмещать, — возразила слегка задетая фройляйн Линнекогель.

— Я не знаю, почему она изменилась. Но работающие женщины вообще слишком мало знают о своих детях. Каким-то образом эти перемены связаны с летними каникулами. Но одно я вижу и знаю: теперь все это совмещать она уже не может! И прекрасно!

Фройляйн Линнекогель энергично поправила сползшие с носа очки.

— Увы, у меня как учительницы и воспитательницы вашей дочери, совсем иные цели. Я должна, и я попытаюсь восстановить у вашего ребенка душевную гармонию!

— Вы и вправду считаете, что некоторое невнимание на уроках и несколько клякс в тетради…

— Хороший пример, фрау Кернер! Тетрадь! Именно Лоттин почерк и свидетельствует об утрате душевного равновесия. Но оставим почерк! Вы полагаете нормальным то, что Лотта с недавних пор бьет своих одноклассниц?

— Одноклассниц? — Фрау Кернер голосом выделила окончание. — Насколько мне известно, она побила только Анни Хаберзетцер!

— Только?

— И эта Анни Хаберзетцер вполне заслужила оплеухи! Кто-то же должен был ее проучить!

— Но фрау Кернер!

— Эта прожорливая дылда вымещает свою злость на самых слабых девочках в классе, и вам не пристало брать ее под защиту.