Роман Лейбов - Разделить на сто Страница 10

Достоверно известно, что в начале тридцатых годов в пещеры была направлена научно-исследовательская экспедиция, спустившаяся в так называемый «ближний вход», расположенный сверху, на территории бывшего Спасо-Преображенского монастыря. Целью экспедиции были, как сказано в выпущенной тогда же брошюре, борьба с религиозным дурманом и разоблачение поповских «чудес». Монахи с незапамятных времён хоронили в пещерах самых заслуженных своих собратьев, и хотя, сообщала брошюра, наука доказала, что «нетленные мощи» являются результатом физических и химических свойств почвы, воздуха и воды, находились ещё брюквинцы, верящие в потусторонние силы. В первую неделю работы экспедиция разорила с десяток могил, а потом углубилась в какой-то боковой ход и бесследно исчезла.

На поиски послали другую экспедицию, но эта новая группа исчезла сразу же, так что, подождав несколько месяцев, начальство арестовало на всякий случай несколько бывших дворян и одного священника, обвинив их в контрреволюционном вредительстве. А ближний вход в Бабаевы пещеры завалили кирпичом от греха подальше, а потом там и вовсе построили дом культуры работников пищевой промышленности.

Но другой вход, что у подножия холма, брюквинцы по инерции всё же продолжали именовать «дальним».

Насчёт клада брюквинцы тоже судят по-разному: одни полагают, что это — княжеская казна, зарытая во времена темника Бабая, другие — что в подземелье скрыт золотой запас царской империи, таинственно потерявшийся в бурном 1917 году, третьи вспоминают монастырские сокровища, чудом избежавшие реквизиции.

Все брюквинские дети, разумеется, знают, как опасны Бабаевы пещеры. Поэтому каждый коренной житель города хотя бы раз побывал там в возрасте от десяти до тринадцати лет и помнит уходящий куда-то в темноту, чуть влево и немного вверх, длинный коридор (взрослому в нём надо нагибаться, а детям не обязательно), помнит мерцающий свет карманного фонарика в руках у идущего впереди (в одиночку в пещеры не ходят), страшный сырой запах земли, выцарапанные на стенах буквы и рисунки (преобладают черепа со скрещёнными костями), помнит, как метров через двадцать (некоторые говорят — через двести, под землёй трудно посчитать) коридор переходит в округлый подземный зал (рисунков и надписей в нём гораздо больше), откуда расходятся в разные стороны уже четыре больших лаза. Дальше юные брюквинцы идти не решаются, торопясь назад, навстречу свежему воздуху и синему небу. И правильно, между прочим, делают: кто знает, куда ведут эти ходы? Если повезёт, выйдешь где-нибудь возле Борискиной горки, а не повезёт — топай до самой Москвы или под Брюквой и дальше — на восток, в Сибирь. А то и вовсе заплутаешь в лабиринте и сгинешь без вести, как знаменитый мальчик Алёша.

Наташа Семёнова уже бывала однажды в Бабаевых пещерах, а Таня Петрушкина — нет. Что касается Юры Красицкого, то он был в Бабаевых пещерах целых три раза. Когда Николай Матвеевич Гузь, бодро посвистывая, остановился перед входом в пещеры и достал из кармана фонарик, Юра, выглядывающий из-за куста бузины, поправил очки и шёпотом сказал:

— Петрушкина — сдай баранки и к Левченко, потом сюда. Ждать нас. Следить за выходом. Семёнова, готовься. Идём за ним.

Таня жалобно вздохнула, а Наташа заранее представила себе запах подземелья, но только сощурилась немного.

XXVIII

Участковый Галлиулин, добрый, но усталый человек, очень любил побаловать себя чаем с кизиловым вареньем. Он это объяснял так: «Чай, например, сладкий, а кизил — кисленький». Произнося слово «кисленький», Галлиулин мечтательно улыбался.

Но редко кто варит кизиловое варенье. А Галлиулин, человек одинокий, и вовсе никакого варенья не умел варить, обходясь в основном консервами, пельменями и супом из пакетиков.

Когда Голландский, охая и хватаясь за сердце, путано изложил историю пропавшего ящика и стало понятно, что Португальский не собирается снова говорить о Жалобе, Галлиулин расслабился и согласился выпить чайку. Про себя участковый размышлял так:

— Работа что… Работа идёт… Надо же с народом разговаривать на участке, например. Пенсионеры, они всё видят. Минут десять посижу. Кизилового варенья у него, конечно, нет. Редко кто варит кизиловое. А хорошо бы — с кизиловым. Чай сладкий, а кизил — кисленький.

Когда же домовитый Максим Максимович предложил на выбор участковому целый ряд банок с аккуратными бумажными наклейками, где карандашом было записано, какой именно фрукт и в котором году пошёл на варенье, когда Галлиулин, замирая, увидал на крайней слева в шкафчике банке написанное строгим почерком бывшего детдомовца заветное слово из пяти букв, душа участкового возликовала и запела. Вспомнил Галлиулин, как давно не пил он чаю с кизиловым вареньем, и подумал:

— Эх, будь что будет! Двадцать минут посижу, например.

Уже двадцать четыре минуты пил Галлиулин чай на кухне квартиры № 2, третью чашку уговаривал. Ему было немного стыдно за то, что посреди рабочего дня он отвлекается на глупости, но поделать с собой участковый ничего не мог. Так уж он любил чай с кизиловым вареньем — просто сил не было.

Чтобы как-то напоследок отработать простой, Галлиулин перестал улыбаться, напустил на себя скучный вид и сказал:

— Расследование-то мы начнём. Примем меры. Но в плане совета могу сказать: это ребята озоруют, пока каникулы. Приглядитесь к своим, из подъезда, например. Вы же на первом этаже, мимо вас все ходят. И к тем, которые к вашим ходят, приглядитесь. Кто без дела тыняется по двору. Если что — за ухо их и к родителям. В крайнем случае, конечно, детскую комнату задействуем тоже.

Галлиулин снова начал улыбаться, допил чай, поднялся, прошёл в прихожую, надел фуражку и сказал:

— Желаю успехов. Чтобы, например, наживка нашлась — и в дальнейшем ни пуха ни пера, Марат Маратович. И вам, Максим Максимович, — с намёком на Жалобу закончил участковый, — тоже желаю успехов.

Он пожал пенсионерам руки, простился с ними и вышел в коридор. Постоял немного, потом позвонил опять в дверь и сказал:

— Извиняюсь, я теперь неофициально, например. Вот я вижу, товарищ Португальский, у вас тут варенье из кизила. Вы рецептиком не поделитесь? Я тоже хочу как-нибудь попробовать.

XXIX

Когда участковый Галлиулин с рецептом кизилового варенья покидал дом № 15 по Брынскому проспекту, Стасик Левченко без дела тынялся по двору уже минут десять. В Штабе никого не было, в секретном месте — пусто. Стасик, конечно, и мысли не мог допустить, что все опаздывают, но предположил, что перепутал время — и сбор был назначен не на восемь, а на девять (впрочем, девять уже было) или даже десять. Так или иначе, следовало попытаться разыскать остальных оповцев.

Стасик начал с того, что дошёл до тринадцатого дома: он, житель правого берега, частенько бывал в планетарии и был знаком с Владимиром Вадимовичем Семёновым, ценившим в Стасике обстоятельность, внимательность и неторопливость. Приходилось Стасику, пользуясь личными связями с Наташиным дедушкой, бывать в планетарии и вечерами, во время дежурств Семёнова-старшего, приходилось пить с многосторонним стариком чай в дежурной комнате и выслушивать его рассказы о прошлом, рассуждения о настоящем и прогнозы на будущее, так что, можно сказать, была между Владимиром Вадимовичем и Стасиком настоящая дружба.

Но у Семёновых никого не было дома: сразу после ухода дочери родители вместе с дедушкой, оставив самостоятельной Наташе инструкцию на столе, котлеты в холодильнике и три рубля на непредвиденные расходы, отбыли на вокзал, чтобы отправиться оттуда на пару дней на дачу к родительской подруге Елене Викторовне. Отпуск кончается, жаль проводить в городе последние дни.

Впрочем, Стасик не знал об этом. Он вернулся во двор пятнадцатого дома и поднялся на шестой этаж к Красицким. За дверью надрывались близнецы, пахло хозяйственным мылом, стиркой пелёнок. Дверь открыл Олег Юрьевич, захлопотанный и, как обычно, весёлый, сзади вежливо, но настороженно маячил Роберт.

— Да ты проходи, Станислав. Мать, — крикнул Красицкий-старший, — Юрка тут?

Стасик, однако, проходить не стал. С Робертом у них не было полного взаимопонимания. Не сложились у них отношения с котом Красицких.

— О у-а ы-а у-а-о, — неразборчиво раздалось из ванной комнаты, где вовсю бежала вода, — о-а-е!

— Он с утра смылся куда-то, — перевёл Олег Юрьевич, — поганец. Это мать не всерьёз, впрочем, ругается. Это она ругается любя. Если найдёшь его, скажи, сделай милость, что в молочную кухню я сам схожу, но уж когда отпуск закончится, все дежурства — его. И пусть обедать приходит. Да вместе приходите, слышишь: тебе же далеко.

Последние слова Красицкий-старший крикнул в спину не любившего запаха лифта и потому спускавшегося с обычной степенностью по ступенькам Стасика.