Дмитрий Емец - Книга Семи Дорог Страница 12

Почти сразу из травмпункта стали доноситься громкие голоса.

– Йогурты «Жирафыч» ели? Это мои! Я Чухвостин! У машины спустило колесо, я вышел, а тут собачья свадьба! Немедленно переведите меня в ЦКБ!

– Да вам и здесь помогут. Подумаешь, собачий укус, – успокаивающе отозвался кто-то.

– «Подумаешь?!» А если она бешеная? – взревел первый голос.

– Вы же сами сказали «собачья свадьба»? Думаете, взбесившаяся псина решила напоследок жениться?

– Очень смешно! Со здоровьем не шутят! Все отдам за здоровье! Вы слышите? Все!

– Вот и замечательно! Вам сделают укол. Если потребуется, госпитализируют! Расстегивайте ремень! Оля, как обычно! Следующий!

Когда Буслаев провел Багрова в кабинет, покусанного «Жирафыча» было уже не видно. Его отволокли за ширму, где тот звенел ремнем, стонал, называл медсестру садисткой и отправлял ее доучиваться в ветеринарное училище.

Хирург оказался веселый, рыжий, подмигивающий. Усадив пострадавшего на стул, он деловито и бережно ощупал пальцами ушиб.

– Так… смещение… гематома… тошнит? Голова кружится? Ясно! При каких обстоятельствах была получена травма?

– А это еще зачем? – подозрительно спросил Матвей.

– Подсудное дело. Если авария, нападение или драка – снимут показания. Так кто тебя?

Багров мстительно покосился на Мефа. Тот внимательно разглядывал люстру, делая вид, что ему все равно.

– Об стул ударился, – ответил тот после паузы.

Хирург присвистнул.

– Хорошенький стул! Эдак наискось, со смещением. Так что, пишем стул?

– Стул! – упрямо повторил Багров.

Веселый хирург вздохнул, вопросительно посмотрел на сопровождающего и большим пальцем энергично поскреб лоб.

– Топайте на рентген. Надо убедиться, не треснула ли черепушка.

Выходя в коридор, Буслаев слышал, как хирург сказал медсестре:

– Ишь ты, стул им… Оля, пиши: «Поскользнулся в ванной на мокром кафеле»! Написала? Задачка на засыпку! С балкона пятого этажа летит старушка весом в шестьдесят килограммов. Ты проходишь мимо. Надо ли ее ловить или лучше отбежать в сторону?

Меф протянул Матвееву руку.

– Спасибо, – шепнул он.

Тот задумчиво посмотрел на его ладонь, как на что-то не совсем понятное. Потом пожал Мефодию руку.

– Смотри только Ирке не говори! – предупредил он.

Тяжелая металлическая дверь закрылась за ним.

Трещины не оказалось, но голова неожиданно закружилась так сильно, что, выходя из рентгена, он не сообразил, куда идти, и грудью опрокинул защитный экран. Хотя Матвей твердил, что это ерунда, и кидался поднимать экран, медики засуетились, забегали и на лифте подняли его в отделение. Знакомая ржавая каталка скрипела и ныла, жалуясь на жизнь уже под Багровым.

Где-то рядом мелькало участливо-виноватое лицо Мефа, лезшего с какими-то вопросами, но в отделение того не пустили и велели приходить завтра. Матвей смотрел на Буслаева отрешенно. Ему было все равно.

Багров лежал на спине. В палате было жарко. Бившее в окно солнце нагревало линолеум и резало единственный незакрывшийся глаз. Он набросил на лицо полотенце, выключил телефон и заставил себя заснуть.

Он не знал, сколько проспал, и понятия не имел, что заставило его проснуться. Матвей осторожно повернул голову, заставив полотенце провиснуть, и увидел короткий хирургический халат. Неизвестный стоял спиной, не обращая на него внимания. Из зеленых, входивших в хирургическую форму, брючек подозрительно торчали босые пятки, оставлявшие на светлом линолеуме странные следы. Матвей, которому совершенно, прямо-таки абсолютно, не нравились эти пятки, хотел привстать, но голова закружилась, и его откинуло на подушку. Он ощутил слабость, да такую, словно на него навалили огромный мешок с мукой. Мог только смотреть, дышать и, пожалуй, все.

С усилием отлепляя ноги от нагревшегося пола, неизвестный направился к соседней кровати. Когда Матвей засыпал, кровать была пустой, а теперь там помещался тот самый укушенный директор, вполне румяный и даже уткнувшийся в газетку.

Зеленый халат настойчиво кашлянул, и газетка обреченно провисла, как лишившийся ветра парус.

– Да? – вопросительно отозвался йогурт «Жирафыч».

– Не «да», а доктор медицинских наук, профессор Хламович! Вы тут с собачкой кусались? – строго одернул его зеленый халат.

– Да, я, но… – пугливо начал укушенный.

Профессор нетерпеливо дрыгнул ножкой.

– Нокать будете дома! А пока поднимите маечку, сахарный вы мой!

Тот покорно задрал майку, обнажив живот, похожий на сдобную булку. Хламович наклонился, некоторое время неодобрительно изучал пупок, затем отступил и неожиданно ткнул директора согнутым пальцем в солнечное сплетение.

– Ай! – вскрикнул «йогурт».

– Це-це-це! – строго сказал профессор и пальцем ткнул его в печень.

– Ай!

Зеленый халат помрачнел.

– Что, и тут болит? А тут? – спросил он, щипая директора за шею у адамова яблока.

Пациент тихо охнул. Профессор сурово сложил руки на груди и велел тому опустить майку.

– Все плохо, да? – простонал директор, ослабевшими руками дергая майку.

– Почему же сразу плохо? – удивился Хламович. – Что за гнилой пессимизм? Современная медицина творит, как говорится, чудеса! Кстати, вы помните телефоны близких родственников?

Лицо «йогурта» посинело.

– З-зачем?

– Да ни за чем, дорогой вы мой и бесценный! Просто, знаете ли, на всякий случай! У такого хорошего человека и родственники, как говорится, хорошие, славные люди!

– Профессор! Умоляю: скажите правду!

– Це-це-це… Переведем вас в другое отделение, сделаем кое-какие анализы!

– Профессор! Я настаиваю! Я способен ее выдержать!

– Це-це-це… Случай, будем говорить, неоднозначный. Заражение слюной, скажем так, собаки. Инфекция стремительно распространяется по всему, не побоюсь этого слова, организму.

Пациент захрипел.

– Это конец! Да, доктор?

– Я этого не говорил. Вы сами себе все сказали! Вы меня понимаете?

Укушенный комкал простыню, пытаясь дотянуться до профессорского рукава.

– Любые деньги! Не можем же мы просто так сидеть и смотреть! Что вы предлагаете?

– Це-це-це… А что вы, будем говорить, предлагаете? – склонив головку набок, быстро спросил Хламович.

В глазах пациента засветилась надежда.

– Ничего не пожалею! Пусть меня переведут в ЦКБ! Отправят за границу!

– Перевод – штука, не побоюсь этого слова, хорошая! Но в запасе у вас час, максимум два… Потом лимфоузлы, будем говорить, пропоют отходную… Це-це-це…

В глубокой задумчивости профессор погрузил пальцы в карман халата, порылся там и извлек круглую желтую таблеточку. Подержал в руках, вздохнул и снова упрятал в карман.

– Нет, – сказал он. – Нет, ничего не могу.

– Что это было, профессор? – крикнул «йогурт».

– Что? Где? – удивилось светило медицины, показывая пустую руку.

– Но я же видел! Вы достали таблетку и сразу ее спрятали!

– Неужели? Что-то не припомню!

Губы у больного запрыгали. Несколько секунд казалось, что он сейчас заплачет, но вместо этого заговорил быстрым, захлебывающимся голосом.

– Профессор! На колени встану! Столько лет жить, работать не жалея сил, начинать все с нуля, строить какие-то планы, откладывать кое-что на черный день, а потом – раз! – и из-за идиотской собаки обрыв в ничто! В пустоту! Прошу вас! Сделайте что-нибудь! Подарите надежду!

Хламович немного поломался и похрустел пальцами. Потом из кармана вновь появилась заветная желтая таблетка.

– Гм-гм… Антибиотик шестого поколения! После однократного применения убивает любую, будем говорить, заразу! Вы, случайно, не химик? Очень жаль! Гексахлоробромоглюкоципролет! Одна таблетка, и к завтрашнему утру вы, выразимся так, огурчик. Хотя, не побоюсь этого слова, анализы никогда не повредят!

Глаза укушенного вспыхнули.

– Я знал! Я верил! Дайте мне ее!

Профессор печально посмотрел на протянутую к нему руку.

– Не имею права! У нас в стране данное лекарство строжайше запрещено. Минздрав, будем говорить, перестраховывается… А ну как кто-то заинтересуется, почему вы взяли да, будем говорить, выздоровели? С какого, скажем так, Гиппократа?

Пациент совершил невероятный рывок на здоровой ноге и вцепился доктору в карман.

– Умоляю вас! Все отдам! – хрипел он, пытаясь просунуть внутрь руку.

Врач поймал его за запястье. Пальцы у профессора оказались неожиданно сильными, хотя и несколько липкими.

– Прямо-таки и все? – спросил он вкрадчиво.

– ВСЁ!

Профессор наклонился к укушенному так близко, что тот услышал его дыхание, отчего-то пахнущее канцелярским клеем.

– Совсем все? Даже, будем говорить, эйдос? – спросил он застенчивым шепотом.

И хотя в незнакомом слове «эйдос» не было ничего ужасного, директор внезапно испытал ужас, покрывший все тело липким потом.

– Какой «эйдос»?

– Да такой вот!

– Но я не знаю, что это!

– А зачем вам знать, когда вы все собрались отдавать?