Владислав Крапивин - Сказки о рыбаках и рыбках Страница 13

— Сам понимаешь, терпеть больше сил нет. А публицистика — это рычаг...

— Рычаг... — кивнул Валентин. И посмотрел на симпатичного Костю не так, как раньше. Предложение журналиста Ржева могло быть искренним. А могло быть проверкой. Пятьдесят на пятьдесят. Тем более, что за день до того Костя обмолвился, как недавно он, знаток персидского языка, был на восточной границе в спецкомандировке. Ох, не посылают в такие поездки непроверенных людей...

Ну а если он все-таки не подставной, настоящий?

— Знаешь, Костик, не по мне это, — сказал Валентин. — Во-первых, карикатурист из меня никакой... А во-вторых... ежели что, из-за меня много невиноватых загремит. В том числе и тарасовский клуб. А там пацаны...

— Ну и ладно, оставим это, — вздохнул Ржев. — Наверно, ты прав.

Он уехал, а Валентин сумрачно и с покорностью судьбе стал ждать, что дальше: или тишина, или “дело о недонесении”.

Костя оказался не “ихний”... Ох как мог возвыситься в глазах начальства ротмистр Косиков, если бы необъявленный сотрудник Свирский принес ему на блюдечке “Свободный голос”! Это ведь не рукописные прокламации бестолковых старшеклассников и не кухонный кружок читателей запрещенной повести “Венок из колючей проволоки”, раскрытием которого Артур так похвалялся последнее время! Да и весь Краснохолмский штаб Ведомства ходил бы в именинниках!.. Фиг вам!

Но, думая об этом, Валентин не ощущал никакой гордости за свое молчание и оправдавшийся риск. Было только стыдно, что он колебался тогда, раздумывал...

Кстати, альманах Ржева все равно, конечно, погорел, потому что публицистика и подполье несовместимы. Но кое-что сказать ребята успели. И к тому же время наступало новое, сделать с редакцией “Свободного голоса” что-то серьезное было уже трудно. Костю лишь обругивали на всяких собраниях, но не прогнали ни из журналистов, ни даже из Федеральной лиги...

4

— Да, я был микробом, — сказал Валентин, упорно глядя в глаза Абову. — Хотя иногда слегка кусачим, но, конечно, не мыслил загрызть акулу...

Абов из-под припухших своих век смотрел на него серьезно и будто даже с сочувствием.

— Но ведь... Валентин Валерьевич... так или иначе, вы полагали, что боретесь с Ведомством, а? Правильно я понял?

— Я не боролся, — зло сказал Валентин. — Что я мог в моем-то положении?.. Бороться, это было... все равно, что щекотать соломинкой паровоз, чтобы сошел с рельсов... Но я старался убрать с пути паровоза тех, кого сумею...

— Это ведь, по сути дела, тоже борьба...

— Что ж... хорошо, если так.

— Тогда можно еще вопрос?

— Валяйте! — Валентина уже бесило от этого спокойного и какого-то простецкого любопытства.

— Я понимаю так, что вы действовали по своей совести, как она велела... Но вы же человек умный, талантливый, с моралью. Вот эта мораль ваша, она не попадала в противоречие? Вас, когда... на работу брали, вы же наверняка давали подписку не действовать во вред Ведомству... Это, конечно, не присяга, но все-таки... А вы, значит...

— Метод, с помощью которого меня “брали на работу”, — с расстановкой произнес Валентин, — уже сам по себе развязывал мне руки. А кроме того... если бы мне доверяли, тогда и можно было бы требовать “преданного служения”. А то ведь...

— Почему же вы думаете, что вам не доверяли?

— Я “думаю”!.. Нет, уважаемый Семен Семенович, Ведомство не та контора, где кому-то доверяют... Ваш прежний коллега Артур Косиков, при всей теплоте наших приятельских отношений, то и дело сажал меня под колпак. То ли по привычке и для развлечения, то ли выполнял инструкцию. Причем иногда совершенно по-глупому, хотя вроде и не дурак в этом деле... Знаете, наверное, толстую особу с трогательным именем Розалия Борзоконь. Вечно “молодая и начинающая” поэтесса и корректорша в “Торговом листке”... Так вот, были мы почти незнакомы, но вдруг однажды начала она меня бурно приветствовать на улице, то и дело попадаться навстречу, зазывать к себе в гости и громко поносить Лигу и правительство. Чуть не силой навязала мне видеофильм с речами эмигрантов. А потом поведала, что у нее с приятелями целая видеостудия и скоро они наладят независимую телехронику с захватом кабельного канала... Я прямо сказал Артуру: “Ты не мог подсунуть мне кого-нибудь хотя бы помиловиднее?” А он только ухмылялся, змей. Потом заявил: “Выбирать не приходится, работаем с теми, кто есть...”

— А вы не ошиблись? — настороженно спросил Абов.

— В чем?

— Я знаю эту... Борзоконь. Она же активная деятельница “Союза Петра Великого”. Заядлая монархистка. Мы ее не раз вызывали для профилактики...

Валентин сказал с удовольствием:

— Монархисткой она стала после соответствующих указаний, когда исчерпала прежнюю роль... О вызовах к вам она кричит всем знакомым, а раз в неделю незаметно спешит на явку в контору “Автосервиса”, с черного хода.

— Однако же...

— Что “однако же”? Мне из окна видно, с четвертого этажа, — приятно улыбаясь, объяснил Валентин. — У меня труба хорошая, двенадцатикратная, я иногда люблю понаблюдать за жизнью окрестных улиц... А что касается “Союза Петра Великого”, то не станете же вы отрицать, что именно Ведомство финансирует сей славный патриотический орден?

— Стану... По крайней мере, я ничего про это не знаю. Честно вам говорю.

— Допустим, я вам даже поверил, — вздохнул Валентин. — Это, однако, ничего не меняет. Кстати, восемь лет назад я был большой теленок, не знал о вашей конторе и сотой доли того, что знаю сейчас. Хотя, конечно, и тогда не строил иллюзий насчет этой славной фирмы.

— Если не строили, зачем соглашались на сотрудничество? Странное даже... Отказались бы, и дело с концом.

— Да, а какой был бы конец? Вы знали, что деваться мне некуда... Индекс вербуемости — категория научная, все учитывает.

Абов ухмыльнулся почти как Артур (есть в них во всех что-то общее!).

— Что значит “деваться некуда”? Соблюли бы принципиальность... столь свойственную лучшим представителям нашей творческой интеллигенции.

Валентин опять откинулся к стене.

— Я, Семен Семенович, не имею оснований относить себя к лучшим представителям... И может быть, поэтому в мои принципы не входит мученичество... То есть я готов преклониться пред страдальцами за идею или за собственную внутреннюю целостность, но все же считаю, что роль мученика... это что-то противное человеческой природе. Надо быть богочеловеком, как Христос, чтобы надеяться, будто пример страданий кого-то спасет и подвигнет людей на очищение. А когда в мученики стремится простой смертный... есть в этом что-то мазохистское.

— Так что, по-вашему, героизм совсем бесполезен, что ли?

— Смотря какой... В древней еврейской истории есть предание, как повстанцы Иуды Гавлонита дали изрубить себя римским солдатам, но не обнажили мечей, потому что была суббота — день, когда религия запрещает иудеям всякий труд. Они соблюли принципиальность, проявили героизм... А в начале Второй мировой польские гусары на конях и с саблями бросались на вражеские танки. Благородно и красиво, это я без насмешки. Но не они победу сделали, а те, кто и отступать умели, и в обороне сидеть: в землю вгрызаться, вшей кормить, грязь месить...

— Мы тоже умеем, — тихо сказал Абов. — Мы ведь не эти... не гусары. И грязи не боимся.

— Да. Но не боитесь и людей с грязью смешивать... Впрочем, я сам виноват. Играл и чуть не доигрался.

— А что случилось-то? — озабоченно, будто о болезни, спросил Абов.

Заложники

1

…Нет, про это не стал он рассказывать Абову. С какой стати? И так разболтался, потому что захотелось выплеснуть наконец все одному из них. Но теперь нервный запал угас.

…А тот эпизод в его отношениях с Ведомством был последний…

После кончины Верного Продолжателя, когда взрослое население Восточной Федерации все более развлекалось забастовками, парламентскими дебатами и перетряхиванием государственных систем, другая половина жителей страны, юная, жила тоже как умела. Под укоризненные вздохи теоретиков просвещения пышно расцветали на грядках дарованной властями демократии разные ребячьи общества: редакции самодеятельных газет, клубы каратэ, рок-ансамбли, кружки юных экстрасенсов, всякие студии, спортсекции, туристические братства и лиги любителей фантастики… Расцвел вторым цветом и “Репейник”. Его возродил Алька Замятин — теперь уже не загорелый зеленоглазый пацан двенадцати лет, а бородатый парень, студент художественного училища. Однажды нагрянул он к Валентину с компанией мальчишек и стал уговаривать помочь в съемках фильма “Новые приключения Робинзона”. И Валентин не удержался, решил тряхнуть стариной.

Примерно в это же время далеко от “Репейника”, в столичном пригороде, начал развлекать местных жителей самодеятельный театр “Грустные гномы”. В нем участвовали и взрослые, и много школьников. Режиссер “Гномов” любил ездить по разным городам, знакомиться с “неформальными обществами творческого направления”. С целью обмена опытом. И вот однажды деятель этот — со странной фамилией Тур-Емельян — появился в “Репейнике”, а там познакомился и с Валентином. Не скрывал, что знакомство “со столь известным мастером” ему весьма лестно…