Лев Успенский - КУПИП Страница 13

Это замечательные улицы… Еще бы! И с точки зрения географа тоже. Ведь, Ленинград стоит как раз на пересечении нулевого Пулковского меридиана и шестидесятой параллели. Меридиан тянется сначала от Пулкова прямо по шоссе. Потом шоссе чуть-чуть уклоняется влево, к западу.

— Я знаю, это у Средней Рогатки… Там у нас подшефный огород был — чудная капуста, — сказала мама.

— Совершенно верно. Абсолютно точно. Меридиан же тянется прямо вдоль тротуаров пустынной Цветной улицы.

— Знаю, — заметила снова мама, — я там один кооператив обследовала. Ничего себе кооператив. Навела я им порядки.

— Так, так… Дальше он проходит через Витебский вокзал, пересекает мост через Фонтанку на улице Дзержинского, потом Кировский мост…

— А! — мама положила койкинское кашне на стол и подняла голову. — Так это мы, значит, все время по меридиану ехали, когда вы улетали? Все понятно.

— Не совсем, дорогая мама, не совсем! Есть еще параллель. Она лежит чуть-чуть севернее нашего города. Она пересекает его окраины, она скрещивается с меридианом как раз на углу Перфильевой улицы и Железнодорожной… Вот через точку этого пересечения я и провел в тот достопамятный день «Купип-01». Как раз через эту точку. Без малейших отклонений. Красиво, не правда ли?

— Ничего себе… — задумчиво произнесла мама, снова принимаясь за штопку. — Скажи на милость — меридианы, параллели… Жила, жила и не думала никогда, что меридианы у нас по улицам протянуты… Я считала — они только в пустынях. Пустыни желтые, а меридианчнки — такие черноватенькие…

— Хо-хо-хо-хо! — с добродушной укоризной засмеялся профессор Бабер. — Хо-хо-хо-хо! Что вы, почтеннейшая мама! Вот видите, какое прискорбное недоразумение. Ну-с, а если так, тогда все ясно. Перфильева улица на 60-й параллели, а полюс…

— Вот здесь, — уверенно заметила мама.

— Да, вот здесь… На девяностой. Девяносто минус шестьдесят — тридцать градусов. Каждый градус — 111 километров. Тридцать градусов — 3330 километров. Тут я и условился вас ждать…

Мама хотела произнести какое-то слово, но в этот миг что-то зашевелилось за их спинами, и капитан Койкин с шумом выпростался из спального мешка.

— Стой, стой, Баберище! — закричал он, хватаясь за свою боцманскую дудку. — Стоп! Задний ход! Не понимаю! Решительно не понимаю одной вещи. Двух вещей. Или шести. Нет, двенадцати! Требую, чтобы объяснили. Где яма? Я спрашиваю, где яма? Это раз. Второе: почему я должен был тогда, с Земли Пири — помнишь? — идти-то к тебе не прямо по компасу, а куда-то вправо от твоего шкафа, вбок? Ну как же! Ты же сам так говорил; это далее в восьмом номере «Костра» напечатано…

— Яма? — изумился Бабер. — Какая яма?

— Та самая, в которой ты сидишь! — кричал Койкин. — Опять-таки ты же сам говорил — на десять километров ближе к центру Земли! Где же эта яма? Покажи мне яму! Клянусь пассатом, парусом и полюсом, я ее не вижу!

Профессор Бабер накрепко захватил бороду в руку и пытливо глянул в лицо капитана.

— Капитан! — мягко сказал он. — Ты — мужественный старый морской и речной волк. Я помню многие твои смелые подвиги и предприятия. Но этого (он покрутил пальцем у себя передо лбом), этого у тебя всегда было несколько меньше нормы. Увы, это так! Причем тут яма? Возьми себя в руки, бравый капитан. Запомни раз навсегда. Земля похожа на шар; но на сплюснутый с полюсов шар. Поперек она чуть короче, чем вдоль. На пустячную величину. На какие-то жалкие 44 километра. И все же из этого следует, что каждый, кто станет на полюс, окажется ближе к центру Земли, чем стоящий на экваторе. На сколько ближе? На двадцать два километра. На двадцать два, отважный капитан! Да, да, на двадцать два. Как ты мог не понять этого. Ведь, именно по этой причине каждый из нас стал сейчас немного тяжелее, чем был в Ленинграде. Центр Земли здесь ближе к нам; она притягивает нас сильнее.

— Фу! — мама сделала недовольную гримаску. — Вот в чем дело! А я-то надеялась, что ребята тут по-настоящему потолстеют… От воздуха, думала, от климата… тяжелее станут.

— Мама! Восхитительное ты созданье! Не перебивай! — рявкнул Койкин. — Тут меня наука терзает, а ты с каким-то своим домашним хозяйством… Да тощие ребята, ей-ей, в тысячу раз красивее… Такие поджарые, легонькие, — прямо прелесть! Бабер, не слушай ее! Объясняй дальше: почему с Земли Пири надо идти направо от компасной стрелки? А? Это же чушь?

— Это чушь?! — вдруг выпрямился Бабер. — Ты мне говоришь, что это — чушь? Ты, с которым я столько времени был в самых добрых отношениях? Ужасно! По-русски — ужасно. По-английски — хоррибл! По-немецки — шреклих! По-французски — аффрё. Капитан! Одумайся! Я тебе даю время одуматься. Нет, я не дам тебе никакого времени. Отвечай немедленно же: на что показывает синий конец стрелки магнитного компаса?..

При этих профессорских словах бравый капитан вдруг сложился вдвое, точно его схватили страшные желудочные колики.

— Понятно! Все понятно!! — глухо забормотал он, со страхом косясь на маму. — Мамочка, дорогая, чудный ты человек!.. Что ты на меня так смотришь?.. Положи, положи иголку… Ну, ошибся раз — только и всего… Что это у тебя? Кашне? Оставь ты его, терпеть я не могу всякого этого бегучего такелажа… Не надо больше ничего объяснять, Баберище… Мне уже все понятно…

— Да и мне понятно! — многозначительно выговорила мама. — Значит-таки тебя, голубчика, заранее предупреждали? Учили тебя? А ты? Ну, хорошо же! Ладно, профессор. Мы с ним потом поговорим. Вы мне другое скажите: радий тут есть?

Воцарилось минутное молчание. Профессор поутюжил ребром ладони свою мягкую пушистую бороду, потом снял сразу все очки. Близорукие и добродушные глаза его с умилением глядели на маму.

— Нет, мама… — наконец проговорил он. — Нет! Здесь мы не нашли того, что искали. Нам придется лететь за ним в другое место. Не знаю, достоуважаемая гражданка мама… Я не ручаюсь даже, существует ли на земле такая сказочно богатая страна, где есть сразу и жемчуг, и ондатры, и север, и юг, где хранится наше полкило радия?..

— Полкило… и дальше все размыто! — томным голосом отозвался во сне Николай Андреевич. — Р-р-ради… И дальше все размыто…

— Да, да, размыто… — задумчиво подтвердил Бабер. — Не знаю. Не уверен. Не приходилось встречать указаний. Но мы попробуем. Может быть, вы… не довольны путешествием, высокопочтенная мама? Может статься, по-вашему, не стоило лететь?

Мама немного подумала.

— Нет, почему же? — мирно сказала она. — Радий, радий… Обойдемся и без радия… Конечно, он бы нам в Купипе по хозяйству пригодился — вещь дорогая! Но, ведь, в нашей стране, профессор, ребят, если нужно будет, и без всякого нашего радия в любую экспедицию отправят; верно я говорю? Не пожалеют трудов-то, а? А летать, по-моему, или там на подлёдных лодках плавать — это детям полезно. Я не возражаю. Если бы я еще не мама была, а тетя или бабушка… А то, ведь, я же — мама! Давайте, летимте дальше. Вот только — куда?

Как только профессор Бабер услыхал это слово «куда?», все три пары очков мигом оказались на его носу, и ученые глаза снова приняли свой таинственный суровый оттенок.

— Достопочтенная мама! — важно заметил он. — Сейчас я с надлежащей точностью укажу вам, куда мы полетим. Совершению строго. Без всяких погрешностей. Я думаю прежде всего пролететься вдоль всей той линии, которая отделяет понедельники от вторников, пятницы от четвергов. Сегодня от вчера. Вчера от завтра…

— Вот-вот. И третьеводня от позавчера! — с той же важностью добавил, кивая головой, Койкин. — Это — в моем вкусе дело!

Но Бабер лишь слегка покосился в его сторону.

— Мы пройдем всю эту линию, если понадобится, от начала до конца…

— А она длинная? — спросила мама, мимоходом примеряя на себе койкинское кашне и озабоченно двигая бровями. — Где она начинается? Мы опустимся где-нибудь?

— О да, достойная уважения мама! О да! Длина этой линии достигает нескольких десятков тысяч километров. Завтрашний день — довольно длинная штука…

— Зато узкая, — небрежно проронил Койкин.

— Как когда, мой лихой капитан, как когда. В пять минут третьего по ленинградскому времени завтрашний день действительно узковат. Да, узковат, бесспорно. Каких-нибудь несчастных сто сорок километров в самом широком месте. Но зато в два часа ночи… О! Это день! Его площадь равна тогда двумстам пятидесяти пяти миллионам квадратных километров!..

— Чья площадь? — испуганно перебил Койкин.

— Как чья? Завтрашнего для… — спокойно ответил профессор.

Но тут мама возмутилась. Отбросив на стол кашне, она провела руками по лицу.

— Ф-фу! Совсем запутали. Пошли какие-то узкие дни, короткие, длинные… Погодите, это потом! И так ничего понять нельзя. Профессор, скажите точно: где мы опустимся?

— Вы правы, дорогая мама, — любезно согласился профессор Бабер. — Мы увлеклись. Да, увлеклись. Мы опустимся, я полагаю, около двадцатого декабря, ровно в полдень, на таком острове, где наша тень будет в этот миг лежать точно у нас под ногами. Вот и все.