Корнелия Функе - Рыцарь-призрак Страница 13

— Лонгспе? — прошептал я и приложил ухо к старым доскам.

Все было тихо, только ветер шелестел среди веток кедра. Я уселся на плиты, прислонившись спиной к закрытым дверям, и стал разглядывать льва на моей ладони. Отпечаток выцвел. Ничего удивительного, задачу свою он выполнил. Я никогда больше не увижу Лонгспе. Я чувствовал, как к глазам моим подступают слезы. Проклятие. С тех пор как я здесь, они наворачивались у меня быстрее, чем у моих младших сестер! Я провел рукавом по лицу и сжал пальцами побледневшего льва.

— Почему ты плачешь, Йон?

Я поглядел наверх.

С высоты своего роста на меня смотрел Лонгспе. Его накидка была все еще в крови.

— Пустяки. Абсолютные пустяки, — заикаясь, пролепетал я и поднялся на ноги. Я был так счастлив опять с ним увидеться. Так по-дурацки счастлив.

— Мои сыновья тоже так говорили, когда я заставал их в слезах. Не надо стыдиться своих слез. Я за свою жизнь пролил их очень много, но все же недостаточно.

Меч, которым он проткнул Стуртону грудь, висел у него на боку.

— Что? — Он проследил за моим взглядом. — Ты смотришь на него так, будто никогда не видел меча.

Мечи я видал. Дюжины. В фильмах, в музеях. Но я никогда прежде не видел, как пользуются таким мечом в настоящем сражении. Это было ужасно, хотя это всего лишь меч призрака. И я не мог от него оторвать глаз.

— Он наверняка очень тяжелый.

— О да! Я все еще помню, как быстро у меня заболели руки, когда мой брат впервые дал его мне. Мои пальцы были слишком короткие, чтобы сжать рукоятку, и после первого урока я даже ложку не мог поднять.

— Твой брат? Львиное Сердце?

— У меня было много братьев. Больше чем человеку нужно. Все старше меня. И все сильнее. Они всегда без лишних раздумий готовы были попортить кровь внебрачному сыну своего отца. К счастью, за нас горой стояла наша мачеха… Единственный, кому от нее все сходило с рук, был Иоанн.

Его мачеха. Элеонора Аквитанская.[15] Разумеется, Бонопарт нам о ней рассказывал. А Иоанн — это Иоанн Безземельный,[16] принц Джон. Тот, который преследовал Робин-Гуда, если он действительно существовал. Бонопарт это яростно отрицал. Я хотел спросить о нем Лонгспе, но он, казалось, погрузился в свои воспоминания. Он смотрел вниз на темную галерею, как будто видел там своих братьев, стоящих между колоннами.

— Можно… можно мне один разок подержать меч?

Да, знаю. Просто детский сад. Но тогда мне было одиннадцать (хотя, если честно… сегодня я, думаю, попросил бы его о том же).

Лонгспе засмеялся. Смех стер с его лица печаль.

— Нет. Ты что, забыл? Это ведь меч призрака! Всего лишь тень, равно как и я.

— Но твое кольцо! — Я показал отпечаток на моей ладони.

— Печать у меня осталась потому, что смерть хочет быть уверенной, что я сдержу свою клятву. Все же остальное — это не более чем тень и мгла.

Он посмотрел на меня.

— Моя душа покрыта тьмою, словно сажей, Йон. Как бы я желал еще раз иметь такую, как твоя: молодую, не запятнанную ни гневом, ни завистью, ни поддельным честолюбием! Ни воспоминаний о кровопролитии, преследующих тебя, ни жестокости, покрывающей тебя вечным позором, ни предательств, забирающих у тебя веру в себя.

Я опустил голову. Молодую, незапятнанную? Я размышлял о надгробных памятниках, которые я рисовал для Бородая, и обо всех видах казней, которые я для него выдумывал.

Лонгспе тихо засмеялся.

— И что я тут разглагольствую? — сказал он мне, заговорщически понизив голос. — Конечно, обо всех этих вещах тебе тоже известно. Когда я был такой, как ты, я хотел убить по крайней мере двоих моих братьев. А любовницу отца я столкнул с винтовой лестницы. За что получил самую сильную взбучку в моей жизни.

Подобное признание меня подбодрило. Но я все еще не мог отвести глаз от меча.

— Мне бы очень хотелось, чтобы ты меня этому научил, — тихо сказал я.

— Научил чему?

— Сражаться.

Он изучал меня в раздумье.

— В твоем возрасте я тоже хотел учиться только этому. Кое-что я тогда уже даже знал. Мне еще не было семи, когда меня произвели в оруженосцы. — На один миг черты его опять расплылись, словно он углубился в воспоминания. — Существует только один способ преподать тебе науку сражения, — сказал он наконец. — Но я не уверен, что он правильный. Возможно, ты научишься вещам, о которых тебе и знать-то ничего не захочется.

— Что это за способ? — спросил я.

Лонгспе посмотрел на меня так, будто колебался, стоит ли мне его показывать.

— Йон Уайткрофт станет Уильямом Лонгспе, — ответил он наконец, — на пару сердечных ударов…

— Как это?

Мой голос почти перешел на шепот. Никем другим я так не жаждал сделаться, как им, никем другим во всем мире, пусть даже он был мертвецом.

— Подойди поближе! — сказал он.

Я повиновался. Я подошел к нему вплотную, так что в сиянии, его окружавшем, моя кожа приняла тот же призрачный цвет, что и его собственная, а холод, исходивший от него, проник ко мне под одежду.

— Ближе, Йон! — сказал он.

У меня возникло чувство, будто бы я таял. Я ощущал другое тело, еще более молодое, чем мое, пояс, нагрудник из кожи… и там был другой рыцарь, такой же рослый, как Лонгспе, с мечом в руках. Он напал на меня. У меня тоже был меч, короткий и тяжелый. Я взмахнул им, но недостаточно быстро. Боль. У меня на предплечье кровь. Голос: «Готфрид! Это же твой брат!» — «Ну и что?»

Боль ужасная, я едва соображаю. Где я? Кто я?

Я ощущал, как растет мое тело. Я был большим и сильным, но там было еще больше крови. И боли. Там были мечи, много мечей, копья, ножи, лошади. Я сражался. На этот раз меч был таким длинным, что я держал его двумя руками. Я почувствовал, как мои руки втыкают его в другое тело. Я слышал собственное дыхание, тяжелое, частое, ощущал дождь на моем лице. Он был соленым на вкус. До меня долетал запах моря. Почва у меня под ногами была влажной и вязкой. Я поскользнулся, упал. Что-то вонзилось мне в ногу. Стрела. Я закричал от боли. Или от ярости? Мои глаза налились кровью. Мои или другого рыцаря?

Кого-то звали по имени. Снова и снова.

— Йооооон!..

Мне было холодно, но внезапно стало опять тепло. Я отступал назад, пока не уперся спиной в стену. Стрелу в своей ноге я все еще чувствовал. Мои пальцы ощупывали ногу, словно желали удостовериться, не торчит ли в самом деле у меня в теле стрела. Глазами я искал Лонгспе.

Он был почти невидим. Свет, его окружавший, померк. Он стал тенью, ничем более.

— В этой битве меня чуть не убили… — Голос его, казалось, доносился откуда-то издалека, совсем издалека. — И таких боев было много, очень много. Все, что остается, — это боль, страх, шум. Сражения против французов, сражения против моих собственных соотечественников, сражения за моих братьев, сражения против них, сражения… — Голос Лонгспе, казалось, исходил из стен, из окаймлявших портик надгробий, из плит у меня под ногами. — Мы оправдывали любое насилие — ведь сражались мы за правое дело; жестокость была нашим священным орудием, таким же священным, как кости мучеников, которые мы носили на шеях. И вот теперь я стою здесь, обагренный кровью, узник неба и ада, связанный своей собственной клятвой и разлученный с единственной, кто в силах разогнать эту тьму.

От его печали мне было так же больно, как от стрелы.

— Чем я могу помочь? — пролепетал я. — Могу я что-нибудь сделать?

Лицо Лонгспе все еще проступало сквозь мрак. Некоторое время он не отвечал. Когда же он открыл рот, это был совсем не тот ответ, который я рассчитывал услышать.

— Иди домой, Йон, — сказал он, в то время как тень его продолжала сливаться со стенами собора. — Забудь Уильяма Лонгспе. Он проклят. Из-за собственной клятвы и из-за двуличия другого. Он потерял свое сердце и ту, которую он любит. Без нее нет никакого выхода из тьмы.

И он исчез.

— Нет! Подожди! — Мой голос так громко отдавался в старинных проходах, что я даже сам испугался. Я вслушивался в ночь, но ни сторож, ни священник, ни мертвый рыцарь больше не являлись.

Я упал на колени. Это было единственное, что мне пришло в голову. Элла бы мной гордилась.

— Лонгспе! — звал я. — Уильям Лонгспе! Вернись! Рыцарю подобает быть при своем оруженосце!

Ничего. Только ворона, каркая, слетела с кедра, словно ябедничая на мой крик.

Прочь.

Я стоял на коленях и ощущал меч в своей руке. Под ногами — грязь. В груди — его сердце. «Вставай Йон! — сказал я себе. — На этот раз его действительно больше нет». Но едва я хотел подняться, как услышал голос Лонгспе позади меня:

— Мертвому оруженосец ни к чему, Йон Уайткрофт.

— Нет, к чему! — запинался я. — Я точно знаю.

— Ах вот как? И зачем же?

Ну давай, Йон! Иначе он сейчас опять пропадет.

— Чтобы… выполнить клятву, — выпалил я, — чтобы… чтобы отшлифовать мрамор на твоем надгробии, чтобы составить тебе компанию… чтобы… чтобы найти выход из тьмы и ту, которую ты любишь. Да мало ли для чего! Должно же быть что-то, что я мог бы сделать!