Кир Булычев - Последняя война [с иллюстрациями] Страница 15

— В свое время сами расскажем. Хорошо, что у вас нет семьи.

— Почему?

— Потому что она погибла бы.

— Как так?

— Погибла бы в той войне, жертвой которой стали и вы.

— Ну, меня не сильно повредило. А что, большие жертвы?

— Да, большие.

— А вы — санитарный отряд, благотворители?

— В какой-то мере мы — санитарный отряд.

— Тогда развяжите меня и отпустите. Я уже здоров. Может, чужую койку занимаю.

— Вы не связаны. Скоро вам принесут одежду, и тогда сможете встать с постели. Но вряд ли вам удастся сейчас уйти отсюда.

— Ага, так я и знал. Я у вас в плену.

— Нет, Ранмакан из Манве, — сказал доктор. — Проблема куда сложнее. Вы в плену у себя. У своего города, у своего мира.

Ранмакан посмотрел на женщину с желтыми волосами. Та сидела не шевелясь и перебирала пальцами (как у них много пальцев!) край белой одежды. Волнуется. Ранмакан чувствовал приближение чего-то страшного, не направленного против него лично, но тем не менее очень страшного; он хотел бы оттянуть это страшное, которое таилось в ответах на его же вопросы, а тогда надо было бы замолчать и ничего не спрашивать, но Ранмакан не мог остановиться.

— Что случилось с городом? — — спросил он.

Он не хотел, чтобы ему отвечали, потому что уже знал ответ.

— Ваш город погиб, — сказал доктор.

Ранмакан почувствовал, что за ним следят тысячи глаз, что он, маленький, одинокий, голый и беззащитный, как насекомое, приколотое к листу бумаги, виден всем и подвластен всем бедам. Частично он был прав: на него сейчас смотрели собравшиеся на мостике Загребин, Снежина, Христо, Антипин, и сидящие в лаборатории корона Вас и корона Аро, и десятки приборов, регистрирующие каждый звук, произнесенный первым человеком, каждое движение его век.

— Так, — сказал Ранмакан и веря и не веря доктору. — Город погиб. А люди?

— Люди погибли тоже.

— И что же, я один живой остался?

— Да, вы один.

— Как же?

— Вы разрешите, я отвечу на этот вопрос позже? — спросил доктор. — Это довольно сложно.

— Нет, — сказал с неожиданной яростью Ранмакан. — Вы мне ответите сейчас. Сейчас же!

— Не волнуйтесь. Мы обязательно ответим.

— И сейчас же!

— Хорошо. Но правда, как вы наверное знаете, часто бывает нелегкой.

— Все лучше, чем вранье. Мы проиграли войну?

— Никто войну не выиграл.

— Мир?

— Обе стороны проиграли войну, — сказал доктор. — Никто не выиграл. Все погибли.

— А вы?

— Нас тогда не было на вашей планете.

— Так... А где же были? По небу летали?

— Примерно так. Мы летали по небу. Вернее, мы жили у себя дома, на других планетах.

— Вы что же, не с Муны?

— Если Муна — название вашей планеты, то тогда мы не с Муны. Мы даже не из вашей звездной системы.

— А что вы тут делаете?

Ранмакан задавал вопросы быстро, не успевая осмыслить ответы на них, еще не до конца понимая, что же произошло, и не до конца веря своим ушам и своим глазам. Хотя все это не было сном, это была реальность, непонятная, хуже любого сна.

— Мы прилетели, чтобы помочь вам.

— Мне?

— Всем вам, кто жил на Муне.

— Вы говорите — все погибли. А много осталось?

— Никого.

— А у них, у пьи?

— Это ваши враги? Тоже никого. Ваши бомбы уничтожили всех людей на планете.

— Этого не может быть!

— Это случилось. Мы узнали об этом слишком поздно. И когда прилетели сюда, никого не застали в живых.

— И я один...

— И вы тоже погибли.

— Так я на Дальнем свете?

— Нет, вы живы. Мы, если можно сказать, воскресили вас.

— Я был мертв?

— Да.

— И сколько времени?

— Больше года.

— Но я только вчера...

Ранмакан осекся. Они говорили правду. Они, конечно, говорили правду, просто такую невероятную правду, что в нее невозможно поверить. И вот он один, и может, это даже не он, не настоящий он...

— Мы надеемся, что вы будете не одиноки. Так же, как мы вернули к жизни вас, мы постараемся вернуть к жизни других людей. Техника и наука Галактического центра...

— Ему надо отдохнуть, — сказала Кирочка.

— Отдыхайте. Мы потом придем, — сказал Павлыш. Ранмакан не возражал. Он не хотел спать, но он хотел остаться один.

Павлыш и Кирочка вышли из комнаты. Перед уходом Павлыш включил автоматику. Если человек станет буйствовать, автомат усыпит его.

Но Ранмакан не собирался буйствовать. Он закрыл глаза и лежал неподвижно. Только приборы продолжали равнодушно отмерять биение его пульса и дрожь его нервов.

4

На следующий день Ранмакан вместе с Павлышом поднялся на мостик. Загребин включил для него экран, и Ранмакан долго стоял, вглядываясь в расплывчатый за сеткой дождя город, на разрушенные дома и пустые улицы.

Он был последним человеком на планете. Он не знал, можно ли верить пришельцам с их обещанием найти и вернуть к жизни других людей. Ранмакан находился во власти тупого длительного шока; он мог есть, спать, говорить, пользуясь черной коробочкой; он старался верить в то, что, кроме него, не осталось на планете ни одного живого человека, что воздух планеты смертелен для людей, что уже год, как нет в Живых ни пухленькой продавщицы в магазине у порта, ни его начальника — впрочем, чего его жалеть? — ни полицейских В синих шлемах, ни соседского парнишки, который построил из фанеры автомобиль и никак не мог придумать, из чего сделать к нему колеса.

Ранмакан старался верить, но все-таки не верил. Он знал и этой уверенностью не желал делиться с пришельцами, что где-то — или далеко на севере, или в горах Ракуны — живут еще люди. Что куда-то не проник ядовитый воздух. Да и как можно отравить весь воздух? Представить себе гибель своей планеты — выше возможностей мелкого таможенного чиновника, которому, в сущности, никогда не приходило в голову, что война сможет прийти так далеко на юг, к маленькому тихому Манве.

Ранмакан вспомнил, что был незадолго до войны в визоре — смотрел ленту, в которой показывали, что после войны вое погибнут. Но в той ленте двое оставались в живых — девушка и парень. И они долго шли по опустевшей планете и в конце концов нашли других людей. Конечно же, нашли. Ранмакан вспомнил, ему говорил кто-то, что картину скоро запретили. Страна готовилась к войне, и нельзя было подрывать боевой дух. Но картину он успел посмотреть.

Город лежал перед ним на громадном овальном экране, знакомый и совершенно чужой. Ранмакану хотелось уйти туда и снова войти в магазин и спросить у пухленькой продавщицы, нет ли у нее жвачки, и Ранмакан знал, что продавщица сначала скажет, что жвачки нет и что он, видно, хочет, чтобы пришла секретная полиция, потому что жвачка уже три года запрещена, а потом она обязательно достанет из-под прилавка пакетик, и пакетик этот будет стоить всю недельную зарплату, но неважно — жвачки хватит надолго, дня на три, и продавщица тоже согласится пожевать кусочек: ему не жалко поделиться с такой продавщицей.

Большой светловолосый человек с широкими кистями рук стоял в стороне и пускал изо рта дым. Ранмакан боялся этого человека больше, чем доктора Павлыша. Он понимал, что этот человек, хоть и смотрит на него без злости, опасен и чужд. Может, это они, пришельцы, и разбомбили Манве, а теперь оживили его, Ранмакана, для того чтобы возить показывать на своей звезде.

Загребин подумал, что надо бы воздержаться от курения в присутствии Ранмакана. Кто знает, что он может подумать о людях: здесь, судя по всему, табака не знали, здесь жевали какую-то гадость.

— Возвращаемся, — сказал динамик. Это докладывала группа Антипина. — В большом замке никого нет.

— Что было в большом замке на холме? — спросил Загребин Ранмакана, который с недоверием прислушивался к словам, раздававшимся со стороны экрана.

— Дворец губернатора, — сказал Ранмакан.

Между домами на экране появился вездеход. Он медленно полз к кораблю.

— Что это? — спросил Ранмакан.

— Наша машина. Искали других людей.

— И не нашли, — сказал уверенно Ранмакан.

Они и не хотят искать. Но ничего. Он убежит. Он обязательно убежит отсюда. Ведь, в конце концов, почему он должен верить им, что воздух смертелен? Тысячи поколений жили на планете, и он не был смертельным. А тут стал смертельным.

— Не нашли пока. — Загребин посмотрел на Павлыша. — Не пора ли кормить Адама (так называли Ранмакана на корабле, хотя он был слишком худ и мрачен для первого человека)?

— Эмилия Кареновна ждет нас, — сказал Павлыш.

— Пошли, — ответил Ранмакан.

— Он неразговорчив, — сказал Кудараускас Загребину, когда доктор с пациентом вышли.

— А вы бы на его месте?

— Я не мог оказаться на его месте, — сказал Кудараускас — Я до сих пор уверен, что из нашего эксперимента ничего не выйдет. Потому что он порочен.