Роман Лейбов - Разделить на сто Страница 15

Обсудив сегодняшние события, пенсионеры решили не беспокоить понапрасну занятого другими важными делами участкового Галлиулина и обойтись своими силами. Рыжий похититель, конечно, завтра вернётся; в крайнем случае, его можно будет выследить через девочку из второго подъезда и других соседских детей. Они всегда вместе держатся и, возможно, все причастны к похищению ценного ящика с наживкой на сома. В конце концов, записка — улика в этом деле — кому-то адресована, а значит, преступник имел сообщников. Надо последить за ними: может быть, так удастся напасть на след бесценной лягушки. А если нет — припереть к стенке всех разом: авось, кто-нибудь да проговорится.

Приняв решение, пенсионеры одновременно восклицают:

— Вот уж они попадутся!

И тоже отправляются спать, потушив предварительно свет на кухне и в противопожарных целях плотно закрутив газовый вентиль над плитой.

XXXIX

Двадцать седьмого августа 1974 года, во вторник, первым в Штаб прибыл Стасик Левченко.

Это небывалое в новейших летописях Брюквина событие имело простую причину: ранним утром Тамара Львовна собралась на рынок, и Стасик отправился вместе с ней — помочь донести покупки. Однако, дойдя до перекрёстка улицы Решетникова с бульваром Кольцова, Тамара Львовна неожиданно встретила свою старую подругу Марианну Александровну Гавазу, с которой бабушка Стасика приятельствовала ещё в те времена, когда покоряла она пением и танцем сердца завсегдатаев Брюквинского театра оперетты.

Марианна же Александровна, по профессии гримёр, лет пятнадцать назад по приглашению восхищённого её мастерством директора одного знаменитого столичного коллектива уехала в Москву, где продолжала до сих пор бойко наклеивать усы, пудрить щёки и прилаживать ложные носы известным, заслуженным и даже народным артистам и актрисам.

— Змея ты, Марианка, ядовитая, могла бы и зайти к пенсионерке, — так приветствовала Тамара Львовна Марианну Александровну, встретив её, как мы уже упомянули, на перекрёстке.

— Тамарища! — воскликнула Гаваза, крупная старуха с глазами несколько навыкате, яростно курившая прямо на ходу папиросу «Герцеговина-Флор», — ёлки мои сосны! А я тут Михайлова встретила, спрашиваю — где кто, где все, где ты, а он только ушами хлопает и мычит.

— Михайлов — баритон, к тому же лирический, — наставительно произнесла Тамара Львовна, — у них вообще ума немного, а Гошенька даже среди баритонов был дуб — и с годами не поумнел. Ты что, в кадрах в оперетте не могла спросить? Подруга называется.

— Так ведь лето, мать моя, гастроли у всех, — принялась оправдываться гримёрша. — Я ткнулась: пусто. Адреса я твоего не помню, как пройти, не ведаю, ёлки мои сосны: ты же знаешь, топографический кретинизм и девичья память.

Гаваза потушила папиросу и немедленно закурила следующую.

— Телефончик-то твой сохранился, да номера поменялись. Поверь, мать, не со зла и не от гордыни столичной.

— Да, мы на шестизначные перешли уже с тех пор, — отвечала Тамара Львовна уже более ласково, как бы гордясь развитием телефонной сети в Брюквине.

— Господи, — воскликнула Марианна Александровна, заприметив наконец Стасика, который с некоторым замиранием давно уже ждал этого момента, — а это кто у нас такой рыжий? Славкин, что ли? Твой внук? Вылитый Фёдор Степанович! Так ты, Тамарища, теперь — бабка? Вот так стоит на минуту отойти, а!.. Да что мы стоим, мать моя, среди улицы, как неродные, пойдём посидим где-нибудь? Как раньше, в «Софию», а, в кафе? Кофейку выпьем, покалякаем.

Тут Тамара Львовна, притворно вздохнув, вынуждена была отменить рынок, и Стасик получил неожиданную свободу от домашних обязанностей. Пообещав, как обычно, вернуться не поздно, в грязи не валяться и животных руками не трогать, он проверил на всякий случай проездной билет в заднем кармане и неторопливо направился к остановке третьего трамвая.

В десять часов утра трамвай остановился у магазина № 43. В одиннадцать минут одиннадцатого занявший с утра наблюдательную позицию у окна Португальский крикнул:

— Голландыч! Пришёл уже твой рыжий. На будку лезет, кстати.

Прибежавшему из комнаты на крик Марату Маратовичу открылась в щели между кухонными занавесками следующая картина: приставив к боковой стене трансформаторной будки деревянную лестницу, похититель уникальной лягушки и бесценных кузнечиков медленно, с расстановкой забирался наверх.

— На крыше наживку прячут, пионеры! — воскликнул Голландский. — Айда следом, там и возьмём его!

Но тут пенсионеры увидели, как злонамеренный мальчишка затаскивает лестницу за собой.

— Ничего, — успокоил Португальский Голландского, — сейчас разглядим все подробности.

Написание Жалобы требовало постоянной бдительности, поэтому Максим Максимович недавно приобрёл в «Военторге» на улице Матроса Коваля прекрасный восьмикратный бинокль. Захватив его, друзья вышли из квартиры и поднялись на лифте на пятый этаж, с площадки которого открывался наиболее полный обзор крыши, затруднённый, однако, ветвями тополя. Внимательно изучив доступные им фрагменты, пенсионеры не пришли к единому мнению и, споря на ходу, спускались теперь пешком вниз.

— А я тебе говорю, прямо на крыше и спрятали, — говорил Марат Маратович.

— Нет, на крышу твой ящик не затащить, угол наклона не позволит, — возражал технически подкованный Португальский. — Они где-нибудь в другом месте… где-нибудь… ой, что же я наделал, старый дурак?! — закончил неожиданно Максим Максимович, подойдя к своей квартире № 2 и обнаружив, что впопыхах забыл дома ключ от входной двери, аккуратно захлопнутой им самим десять минут назад.

XL

Вот что делали тогда проживающие на Брынском проспекте люди, по рассеянности забывшие дома ключ и захлопнувшие случайно свою дверь: если дело было в холодное время года, они шли к соседям и, смущаясь, просили разрешения позвонить от них в ЖЭК. Если же было тепло и одежда позволяла появиться на улице, не нарушая правил приличия, такие люди-растяпы отправлялись в ЖЭК своим ходом.

ЖЭКом называлось специальное учреждение, располагавшееся на другой стороне проспекта. Оно помещалось на первом этаже самого обычного дома № 38 и следило за порядком на вверенной ЖЭКу территории. Это было непростое занятие. Все знают, что чем больше следишь за порядком, тем легче беспорядку нарушить хрупкую гармонию. Например, если, убирая комнату, вы не вытрете пыль с письменного стола, то беспорядка потом не прибавится, пыль как лежала, так и будет лежать. Её будет, конечно, больше, но вы этого всё равно не заметите, потому что уже привыкли к пыли. Но если вы вдруг (чего не бывает в жизни!) всё же пройдётесь по столу влажной тряпкой, да ещё и проследите, чтобы на поверхности не осталось разводов, то потом обязательно придётся следить за чистотой и, может быть, даже вытирать стол всё время.

Собственно, все люди делятся на тех, кто упорно борется с беспорядком, всё время вытирая свой стол, и тех, кто полагает, что с пылью бороться бессмысленно, что порядок — всё равно явление временное, а пыль — постоянное. Много ещё доводов могут привести эти люди, но я не стану их повторять, потому что не разделяю таких взглядов.

Начальник ЖЭКа, Пётр Петрович Петухов, грустный пожилой человек в иссиня-чёрном костюме, тоже не разделял их и принадлежал к первому типу людей. Он сидел с утра до вечера у себя в кабинете и упорно следил за порядком. В зубах его всегда дымилась вредная сигарета «Прима». Петухов, не покладая рук, разговаривал по телефону. Глаза Петра Петровича горели мрачным торжественным пламенем. Он печально метал в трубку громы и молнии, требуя от кого-то то шифера, то краски, то каких-то асфальтоукладчиков, то ещё чего-то, без чего вверенная ему территория грозила погрузиться в полный хаос.

В промежутках между телефонными беседами Пётр Петрович отдавал краткие энергические приказы подчинённым: сантехникам и электрикам, слесарям и дворникам, водопроводчикам и разнорабочим. Командиром маленькой армии порядка ощущал себя грустный Петухов, и в минуты, когда он определял направление очередного удара, в лице его появлялось что-то наполеоновское.

К этому-то великому человеку и следовало обращаться незадачливым жильцам, оказавшимся перед запертой по собственной оплошности дверью. Осведомившись о документах и получив обычный ответ: «Да в квартире все документы остались», Пётр Петрович, не отвлекаясь на чтение морали пострадавшим, быстро снисходил к их несчастьям и немедленно вызывал к себе своего верного слесаря Гогоберидзе, человека с такими чёрными и густыми волосами, что, как прилежно он ни брился с утра, нижняя половина его лица всегда была синеватой, а к вечеру уже становилась почти чёрной от вылезших за день бороды и усов.