Виталий Мелентьев - Голубые люди розовой земли (Рисунки М. Скобелева и А. Елисеева) Страница 19

Они уже не казались настоящими, умными и смелыми… Нет, не казались. И это было так плохо, так неприятно, что мириться с этим Юрка не мог. Он стал разыскивать хоть какое-нибудь оправдание своим, земным космонавтам. Но оправданий поначалу не было, и Юрка уже почти не слушал Тэна. Его слова проходили где-то в стороне.

И вдруг Юрия, как говорят, осенило. Он резко дернулся, охнул от боли, пронизавшей все тело, — ведь перегрузка организма все время увеличивалась и резкое движение в мягком кресле оказалось очень болезненным. И все-таки, охнув, он закричал:

— А наблюдать-то они должны! Иначе зачем же им летать. Зачем? А?

Тэн посмотрел на него несколько сожалеюще, задумался и радостно улыбнулся.

— Чудак. Так наблюдать нужно вашим космонавтам. Космонавтам с Голубой земли! Они же летают впервые. Они ведь как глаза и уши всего вашего… белого или черного, а может быть, желтого или уж не знаю какого там человечества. Они должны наблюдать, должны отмечать и запоминать все важное и интересное. Им, конечно, и труднее всех, и опаснее всех, и… — Тэн сверкнул глазами. — И все-таки… все-таки… интереснее всех. Они же все видят впервые! Понимаешь — в самый первый раз.

— А у вас? — остывая, спросил Юра.

— А у нас? У нас ведь летают в космос давно. И все космические окрестности нашей Розовой планеты давным-давно изучены. Движения всех крупных метеоров, астероидов и комет давным-давно рассчитаны, всякие там поля и гравитационные отклонения изучаются в первых классах на уроках географии, и если школьник их не знает, так ему ставят двойку. Зачем же нужно нашим космонавтам наблюдать в начале полета? Совершенно незачем.

Опять все было правильно! Но так правильно, что Юрке захотелось кричать и прыгать от радости.

Нет, космонавты Голубой земли — настоящие ребята! И они не виноваты, что их цивилизация еще не дает им возможности слетать подальше, заглянуть в дальние уголки космоса.

Но это время будет и тогда… Тогда…

— Правильно! — ликуя, крикнул Юрка. — Все правильно!

— Что — правильно? — недоверчиво переспросил Тэн.

— Все правильно!

— Как это — всё? Всё-всё?

— Н-ну… все, что ты говоришь. Я, словом, все понимаю…

— А вот это точно. Но это не значит, что все правильно. Это значит, что ты все понимаешь.

— Ладно, Тэн, не придирайся. Рассказывай. А то мы уже столько болтаем, а я все еще не понял главного: что же вы делаете во время полета?

— Так ты слушай и не перебивай! А то: «Все правильно! Все правильно!» Но вот и неправильно.

— Что неправильно?

— А вот то и неправильно, что первые год-полтора мы просто летим, спим, едим… Ну и картинки смотрим, и всякое такое… Словом, бездельничаем… Роботы запрограммированы так, что нам делать совершенно нечего. В этом беда, и это неправильно. Ты понимаешь?

— Не совсем, — сознался Юра.

— А плохо то, что полтора года мы бездельничаем. По программе, составленной на нашей земле, нам дали отдых. Кто-то нас очень пожалел: как бы мы не переутомились. А мы не переутомились, а просто отупели от безделья. И потом пришлось мучиться, чтобы опять приступить к учебе.

— А вы, значит, не просто летите? Вы еще и учитесь?

— А ты по себе не знаешь?

— Ну так я думал… Это ж ваш язык, а вы наш, русский, не изучали.

— Чудак. А математику, а химию? А биологию и космогонию, а сотни других наук?

— А учителей где вы берете? Они к вам подлетают на скоростных ракетах? Прилетят, дадут урок и улетят? Ну конечно, оставив домашнее задание.

— Ты не смейся. Мы учимся так же, как учился и ты. Вся программа нашего школьного обучения записана на пленке. Включаем урок — и готов. Понял? Так что учителя нам не особенно нужны. Мы не маленькие и умеем заниматься сами.

— А… если не все понимаешь?

— Неужели ж мы вчетвером ничего не поймем? Ведь хоть один из нас да разберется. Поможет другим. А главное, пленку-то мы не перерабатываем в энергию, а храним. Не поймем — заново пропустим пленку.

— Ну, а если пленка плохая… непонятная?

— Тогда дадим сигнал на свою землю и оттуда пришлют консультацию. Кстати, мы здесь летим, а оттуда нам все время присылают поправки к программе.

— Это зачем же?

— А затем, что там, на Розовой земле, наука не стоит на месте. Каждый день рождается что-нибудь новое. А чем же мы хуже тех, кто учится в настоящих школах? Мы тоже должны знать все самое новое. Так вот мы и учимся. А могли бы и лучше. Могли бы…

Он сказал это так грустно, что Юрий тоже загрустил вместе с ним — как-никак, а полтора года они действительно теряют. Ведь это что получается — даже на такой, далеко шагнувшей вперед Розовой земле и то есть совершенно определенные недостатки. Эти недостатки настолько заметны, что даже он, обитатель Голубой земли, и то их замечает. Но тут память подсказала иное.

«У них плохо используется полтора года их жизни, а у нас на Земле по крайней мере три года».

«Это ж почему?» — мысленно спросил Юрий свою беспокойную память.

«А потому, что читать и считать ты, например, умел в пять лет, а потом до второго класса ты, в сущности, ничему новому не научился».

«Но…»

«При чем здесь «но»? — сказала беспокойная и строгая память. — «Но» здесь ни при чем. На Розовой земле теряют полтора года, да и то только космонавты, потому что при разгоне им и в самом деле трудно учиться — слишком сильна гравитация, а на нашей Голубой целых три. Так что «но» здесь ни при чем».

И Юрию пришлось согласиться. Он легонько вздохнул и задумался над тем, что на белом свете есть много правильных пословиц. Например, ну… как ее… Ну, где говорится о том, что в чужом глазу мы очень легко замечаем даже соринку, а вот в своем пусть торчит суковатое бревно, а мы будем считать, что все правильно и все очень замечательно.

Когда Юра собрался пофилософствовать на эту тему, кто-то требовательно ткнул его в ногу.

С трудом преодолевая все усиливающуюся гравитацию, Юрий приподнял голову и увидел возле своих ног верного Шарика.

Шарик всегда отличался очень умными и, как говорили все мальчишки на улице, человеческими глазами. А сейчас они были такими, что Юрий, несмотря на гравитацию, дернулся и приподнялся в своем кресле. Глаза у Шарика были не только умными, но еще и страдающими, растерянными, такими, что Юра сразу бросился на помощь своему товарищу.

Но помочь он не успел, потому что, когда он все-таки приподнялся в своем кресле-кровати и сел — от удивления у него опустились руки: Шарик был Шариком и в то же время он уже не был Шариком.

Он стал совсем другим. И не только потому, что у него необыкновенно поумнел и очеловечился взгляд, хотя и это было очень важно. Ведь если бы не огромный, свисающий набок язык, можно было бы ожидать, что собака вот-вот заговорит на человеческом языке. Но главное все-таки было в том, что Шарик необыкновенно вырос и вытянулся. На месте одного Шарика стало по крайней мере два.

Когда собака поняла, что от обалдевшего хозяина ждать помощи нечего, она горько усмехнулась и подобрала язык.

Несколько секунд вся морда Шарика, его уши и даже тело странно и непонятно дергались, морщились и передвигались. Доносились какие-то неясные, приглушенные звуки — клохтанье, повизгивание, хрипы. Потом все стихло. Шарик устало вывалил сухой язык и посмотрел на Юрку так, что он понял четвероногого друга.

«Хотел тебе все объяснить, Юрка, но ничего не получилось. Не умею. Понимаешь? Очень это обидно — не умею, и все тут».

И, не ожидая, пока Бойцов придет в себя, Шарик медленно повернулся и медленно, осторожно, словно на льду, стал передвигать лапы. Он не шел, а именно передвигал лапы — старательно и трудно.

Они подгибались и иногда подводили Шарика, разъезжались в стороны. Но Шарик упрямо подтягивал свои непослушные лапы и сосредоточенно вышагивал к приоткрытой двери.

В дверях он остановился и оглянулся. Взгляд у него опять был печальный и слегка растерянный. Потом на морде мелькнуло выражение усмешки. Как будто он хотел сказать:

«Видишь, брат, как все неладно получается. Прямо и не знаю, что делать. А ты не поможешь. Лежишь и молчишь».

Юрка действительно молчал, хотя и не лежал, а, скорее, сидел.

На прощанье Шарик пронзительно посмотрел на него, укоризненно покачал головой и скрылся за дверью: большой, длинный, странно… нет, не то что худой, а какой-то мосластый. Словно в нем костей было много больше, чем для него требовалось. И эти словно лишние кости выпирали из неопрятной, торчащей во все стороны шерсти.

Да, по всем приметам в глубину космического корабля поковылял Шарик, и в то же время это был уже совсем не тот Шарик… «Ведь он хотел… — подумал Юра, — хотел что-то сказать мне… объяснить, что с ним произошло, но у него ничего не получилось. А почему? Наверное, потому, что у него язык не такой, как у нас. Язык у него слишком уж длинный».