Владислав Крапивин - Белый шарик Матроса Вильсона Страница 2

Работать — означало улавливать и посылать другим шарам импульсы разного напряжения и частоты. Импульсы эти причудливо сплетались и пересекались, образовывали живую струнную сеть, дрожание которой определяло жизнь данной кристаллической грани. Если удачный импульс приближал это дрожание, эту музыку, к Всеобщей Изначально Заданной Частоте Великого Кристалла, возникал долгожданный Резонанс. То есть настоящего Резонанса еще не было, был намек на него. Но даже это вызывало у шаров моменты ликования. Однажды познал такое ликование и Белый шарик. Это когда он по сигналу Красного шара ловко подкинул в пространство два светлых импульса из системы дальних Голубых шаров, переплел индекс Темно-красного шарика со своим и точно всадил всю эту комбинацию в темную, «незвучащую» ячейку вибрирующей сети силовых линий. От зазвеневшей ячейки пошел сигнал к еле заметному от пирамиды Синему шару № 2. Тот давно ждал импульса смешанной частоты и теперь расцвел, выпустил целый сноп лучей магнитного контакта, и вся округа несколько мгновений упивалась состоянием Радостного Общения. Грань еще на какой-то шаг приблизилась к Общей Гармонии, а Белый шарик в этот миг буквально растворялся в счастливом тепле, умилении и любви других шаров. И в то же время — в ощущении собственной значимости, пользы и важности… Ах, если бы это продолжалось подольше!

— Только, пожалуйста, не зазнавайся, — посоветовали Желтые близнецы. — Одна удача еще ни о чем не говорит.

— Да, — поддержал их Большой Белый шар. — Все сошло удачно, ты молодец. Но если бы ты чуть-чуть ошибся и не попал совмещенными импульсами в ячейку…

— То что? — довольно развязно спросил Белый шарик. Близнецы возмущенно закудахтали, но Большой Белый шар был терпелив:

— …Тогда могло возникнуть явление антирезонанса. Именно оно и притягивает черные покрывала. Кристалл не прощает, друг мой, дерзостей и неоправданного риска…

Ох уж эти нравоучения!.. И Белый шарик вернулся к будничной жизни.

Эта жизнь была тоже ничего, не скучная. Во-первых, надо было точно уловить момент (и в этом ощущался азарт), чтобы перехватить и переслать дальше под заданным углом любой из неожиданных импульсов. Во-вторых, приходилось внимательно слушать, не слабеют ли сигналы в ближайших ячейках Сети, и в случае чего вплетать туда собственные импульсы нужной частоты. Оставалось время и для свободной связи с шарами. Не только для бесед с постоянными соседями и наставниками, но и для переклички с другими. Пошлешь наугад индекс-вопрос «Ты кто?» — и вдруг ощущаешь щекотанье ответного луча: «Я Розовый шар на втором коротком ребре Большого параллелепипеда номер три. А ты?»

Такие «разговорные» импульсы никак не влияли на состояние Сети, но большие шары все равно предупреждали:

— Не болтай слишком часто, не трать зря энергию.

— А почему нельзя тратить?

— Задержится Возрастание.

— Ну и что?

— Ну и будешь младенцем до старости!

— А это плохо?

— Это нарушит Гармонию грани…

— О-о-о… — Белый шарик морщился, как от зубной боли (если представить, что у Шарика были зубы и они могли болеть). Только и слышишь: «Гармония, Гармония…»

— Не смей испускать черные импульсы! — взвизгивали Желтые близнецы. — В конце концов, это просто невыносимо!

Ну а какие еще импульсы испускать, если все надоело и ни с кем не находишь постоянного резонанса?

…Однажды донесся импульс, от которого Белый шарик буквально затрепетал. Импульс этот был без адреса, шел в пространство широким веером. И, судя по всему, не в одно пространство, а по многим граням Кристалла. О Великая Всеобщая Сеть, кто мог излучать такое?

До сих пор Белый шарик только слышал, что есть другие грани. Это были иные миры, импульсы оттуда почти не доходили. А если и доносились, то ни о каком резонансе не могло быть и речи — слабенькие они. А этот импульс, пробивая многомерные зеркала совмещенных пространств, хотел, кажется, заполнить собой весь Кристалл… И странно, что никто из шаров не обратил внимания на такой широко разлетевшийся крик.

Да, именно крик. Это был, безусловно, черный импульс — сигнал тревоги, печали и одиночества. Словно какой-то шарик родился в полной пустоте и решил, что ничего — совсем ничего, никого и нигде! — на свете нет.

А может, и правда так? Может, несчастный этот шарик излучает лишь такую частоту, что его никто не замечает?

— Вы что! Разве не слышите?

— Белый шарик, ты о чем, малыш?

«О чем!» Он — о дрожи своего тревожного резонанса. О желании скорее успокоить того, кто мечется и страдает в черной пустоте! О странном чувстве, которому нет объяснения (лишь много позже Белый шарик узнает, что оно называется «жалость»).

— Ты кто?

Не было ответа. А тоскливая дрожь не проходила, и Белый шарик боялся все больше. Он боялся не выговора от больших шаров, не антирезонанса, не черного покрывала. Вообще, это был страх не за себя. Впервые шарик страдал оттого, что плохо не ему, а кому-то другому. Незнакомому, неизвестно где живущему.

— Ты кто?!

Не было ответа. И Белый шарик первый раз в жизни совершил немыслимо дерзкий поступок. Рванув колоссальный запас энергии, он швырнул импульс-анализатор двусторонней связи в бесконечность. Навылет через грани! С отчаянной силой, но почти без надежды, что получит ответ…

Тугая струя импульса пробила ломкие структуры ближних граней и пошла навстречу вееру чужого сигнала. И Шарик сам — всем своим сознанием — заскользил вперед по этой струе!

…Сперва ему показалось, что черный импульс идет от незнакомого шарика. Тоже белого, но… совершенно другого. Немыслимо другого! Неравенство масс было таким, что Белый шарик замер в горестном недоумении… Но почти сразу он понял: различие настолько громадно, что его просто не следует принимать во внимание. Известно ведь, что свойства бесконечно большого и бесконечно малого часто совпадают. Это во-первых.

А во-вторых, излучал вовсе не тот незнакомый шарик, а кто-то другой, находящийся с ним рядом. Сам же маленький шарик был не живой, просто оболочка. И Белый шарик невидимым лучом вошел в эту оболочку, заполнил сознанием привычную, уютную форму.

А тот, от кого шел в совмещенные пространства сигнал тоски и одиночества, словно окутал шарик печальной теплотой, молчаливой просьбой о сочувствии.

И Белый шарик спросил третий раз:

— Ты кто?

Часть первая. СТАСИК

Прогульщик Скицын

1

Трахнуло, как из пистолета!..

Ну кто мог подумать, что обыкновенный капсюль от охотничьего патрона, замазанный хлебным мякишем и надетый на перо легонькой деревянной ручки, грохнет с такой силой! Обычно они стреляли не громче бумажных пистонов, а если ручка падала на пол не совсем прямо, то вообще получалось пшиканье. А этот вон как!

Стасик даже зажмурился.

А когда он разожмурился, увидел, что маленький Генка Янченко прыгает на одной ноге, а другую трет сзади ладошкой. Стасик сразу сообразил, что искра от капсюля подло клюнула Генчика в беззащитное место между чулком и кромкой твердых коленкоровых штанишек. Ой-ей… Генчик-Янчик был среди третьеклассников самый смирный и безобидный. Стасик тоже не из бойких, и он вовсе не хотел делать Генчику никакого вреда. Просто думал пошутить, когда бахнул капсюлем у него за спиной!

Стасик все это и собрался объяснить. И конечно, они с Генчиком тут же помирились бы и даже посмеялись — вместе со всеми, кто сбежался на выстрел (а народу в школьном коридоре было полно, потому что дежурные в классы еще не пускали). Но рядом оказалась длинная, как пятиклассница, Сонька Лапина — она всегда воюет за справедливость, где надо и где не надо.

— Чё на маленького! — заорала она своим басом и замахнулась на Стасика здоровенным портфелем. Стасик, разумеется, успел присесть, и портфелем вляпало не ему, а второгоднику Бусыгину. По уху! Но Бусыга на Лапу не кинулся. Он вмиг смекнул, кто тут главный виновник. И дал ему такого упругого пенделя, что Стасик, не успевши разогнуться, пролетел сквозь толпу…

И головой врезался в бок Берты Львовны, грозной учительницы четвертого «А».

Берта была как башня с линкора, она даже не шелохнулась. Но из-под мышки у нее вылетели указка и классный журнал. Стасик ойкнул и хотел их поднять, но Берта ухватила его за ворот.

— Это еще что? Ослеп?

— А чего! Если толкаются… — заныл Стасик.

— Кто толкается? Где?

— Врет он все! Он сам пистоном стреляется, маленьких пугает! — возгласила Сонька. Она была такая бесстрашная, что не боялась оказаться ябедой.

— Кто стреляется? Ты стреляешься? — И повлекла Берта Львовна третьеклассника Скицына в учительскую. — Нина Григорьевна, получайте вашего партизана! Пальбу в коридоре устроил и мне прямо в печенку… Ох, не могу…

Нина Григорьевна обычно была вовсе даже не строгая. А главное — своя, привычная. В другой раз она быстренько отругала бы Стасика и — «марш в класс». Но сейчас она то ли по правде вообразила, что Стасик Скицын из чего-то выпалил Берте Львовне в печенку, а может, просто с утра поругалась с мужем или узнала про всякие дела своего сына-семиклассника Вовки, который учился в соседней семилетке… В общем, взвилась она и запричитала: