Дмитрий Емец - Стрекоза второго шанса Страница 2

Голос у Митяя еще не устоялся. Он чуть подрагивает и выдает высокие ноты, хотя Митяй и старается говорить хрипло. Мокша бросается животом на траву и переворачивается на бок, чтобы только заглянуть ему в лицо.

– Не врешь? Правда, не врешь? – стонет он.

– Смотрю: нора заканчивается, а впереди что-то светлеет. Ширяй крыльями плеснул, и вдруг ветерок прохладный в лицо, а кругом сосны! Прям как наша земля, но птиц не слышно, и солнца нет. И все такое новое: и деревья, и кусты, и небо! Словно по ярмарке ходишь и смотришь вещи, которых никто, кроме мастера, который их сработал, прежде в руках не держал!

– Мир мертвых! – пугливо повторяет Мокша Гай.

– Да не видел я никаких мертвых! Говорю тебе! А ведь я там даже по земле ходил! – терпеливо объясняет Митяй.

– Ты спрыгнул с седла? – изумляется Мокша. Про это он слышит впервые.

– Не сразу… Ширяй долго летел над соснами. Он летит, а я ничего понять не могу. Пора бы ему устать, а у него с каждым взмахом сил прибавляется. Зато я взмок весь и с седла уже сползаю. То в одну сторону мотанет, то в другую. А там уже и горы впереди синеют – близко совсем. «Нет, – думаю, – хватит. А то обратно не воротимся». Посадил я Ширяя на поляне, крылья подвязал, стреножил и пустил пастись.

– А сам?

– Рубаху снял, в ручье искупался, и вроде как полегче стало. В пот уже не так бросает, и круги перед глазами исчезли. Лег я тогда на траву, да и сам не заметил, как уснул. И приснилось мне, что я дома…

– В Новгороде? – уточняет Мокша.

Он знает, что Митяй из деревеньки под Новгородом. Оттуда привела его настырная золотая пчела, которую он целую неделю пытался то сжечь в печке, то закопать в муравейнике. Не сжег, не закопал, а из любопытства пошел туда, куда она его вела. А потом увидел пегов, влюбился в них с первого взгляда и стал летать. Просто летать, потому как что еще можно делать с крылатыми лошадьми? Землю на них пахать несподручно.

– Нет, не в Новгороде. Будто этот мир с соснами и есть мой настоящий дом! Когда-то он расширится, точно взорвется светом. И нора перестанет существовать, и затхлый мир, и те серые кучи, которые притворялись моим папаней, хотя я точно знаю, что он не к крымчакам под нож попал, а в полынью зимой с телегой провалился.

– А мы все? – спрашивает Мокша.

– И наш мир исчезнет. С домами, с лесами, с морями – весь, – уверенно отвечает Митяй.

Мокша Гай пугается.

– Как исчезнет?

– Так и исчезнет. Зальет его светом. От края и до края. И он растает, потому что он ненастоящий… Или, может, настоящий, но не такой, каким должен быть. – Митяй сам не знает, откуда ему это известно. Но он знает.

– А как же люди?

Митяй отвечает не сразу. Сон у него был отрывистый, запомнил он его плохо, поди теперь распутай. Да и видел-то он не слова, а яркие чередующиеся картины.

– Я не знаю… Думаю, люди перейдут туда! В тот мир, где все сияет. И все такое новое! – говорит он счастливым голосом.

– А вещи? А все это? – вытянутые пальцы Мокши скользят по Таганской слободе, точно трогая ее сквозь холмы и деревья.

– Исчезнет. Останется то, что мы, люди, сумеем пронести в своей душе. Все, что мы любим, обязательно окажется в том прекрасном мире. Но я точно не могу сказать. Я только так думаю…

Мокша Гай жадно слушает. По рубахе у него ползет золотая пчела. Его собственная. Пусть и не такая ручная, как у Митяя. Иногда она улетает, иногда прилетает, но, в целом, живет так, как хочет того сама.

– Ну а потом я вернулся, – говорит Митяй. – Снова нора была, и снова те тени. Только я их больше не слушал. Когда лбом к конской гриве прижимаешься, вроде оно полегче. А дальше ты знаешь. Ты ж меня первым встретил, когда я вернулся.

– И ты об этом никому не говорил? Ни Титу Михайлову? Ни Маланье? А Сергиусу Немову? – спрашивает Мокша.

– Тебе первому! Ты же мой друг!

Мокша счастлив. Но, разумеется, не признается. Митяй смотрит на Мокшу, оглядывается и – быстрым горячим шепотом:

– А знаешь, я хочу попробовать во второй раз. Все-таки прорваться к тем горам, а если получится, то и дальше, за горы! Интересно же посмотреть, что там! Я даже слово придумал: нырнуть.

– Что «нырнуть»? – не понимает Мокша.

– Ну на лошади сквозь землю – это «нырнуть». Вроде как с вершины сосны в реку. Помнишь, мы прыгали? Ты, я и Тит Михайлов? Другим боязно показалось.

– Еще бы не боязно, – бормочет Мокша.

Он до сих пор не может забыть, как, зажмурившись, летел с сосны в реку, а потом, барахтаясь, выплывал в смертном страхе, почти захлебнувшийся, дышащий водой, как воздухом. Титу-то, понятно, нипочем, он отчаянный. С голыми руками на десятерых пойдет, если какая неправда или обидели кого. Ему и зубы давно уже повышибали, и нос перебили.

– Ты пойдешь со мной, Мокша? Пожалуйста! Я все продумал! Я – на Ширяе. Ты – на Чалой. Она за Ширяем куда угодно последует. Он к земле понесется, крылья сложит – и она за ним.

– Разобьемся!

– Не разобьемся! Просто не испугайся, и все! Пройдем как по маслу! Главное сквозь нору проскочить! Да только на этот раз все хорошо будет. Новый мир нас пропустит.

– Откуда ты знаешь?

– Да я сердцем чую, что пропустит, – говорит Митяй, однако у Мокши его уверенности нет.

– Сказал тебе, что ли, кто?

– Да кто мне скажет? Просто чую, что пропустит, и, если кто со мной пойдет, то и его тоже. Далеко пропустит. И за первую гору, и дальше куда захотим. Один раз, но пропустит! Он согласен, чтобы мы его увидели! И согласен подарить все, что мы найдем и захотим взять!

– Да что там брать? Сосны? Елки? – откликается Мокша.

Митяй задумывается.

– Ну почему… – тянет он. – Там еще камни есть. Трава…

Мокша равнодушно дергает подбородком. Камни ему не нужны, как не нужна и трава. Его волнует другое:

– А кто «он»-то? Кто тебе это обещал? Кто с тобой разговаривал?

Этого Митяй объяснить не может.

– Да кто ж его знает? Да и потом, разве он разговаривал? Это все как-то без слов было, – отвечает он.

Мокша долго соображает, шевелит губами. Митяй теряет терпение.

– Да или нет? Идешь со мной? Я же тебя зову! – торопит он.

Мокша мнется, дергает себя за рубаху. Ткань натягивается, обрисовывая стройное тело и крепкие, хотя и неширокие, плечи. Мокша раскачивается точно канатоходец над площадью. Ему хочется сказать «да». Очень хочется. Он открывает рот, чтобы выговорить это самое «да», но в последнюю секунду страх перевешивает.

Шутка ли, к чему его подговаривают? Взлететь на лошади выше города, выше туч и со всего маху грянуть об землю! А ну как не получится? Слишком живое воображение оказывает Мокше дурную услугу. Он видит себя вдавленным в грязь, с раздробленными костями, с треснувшим черепом и рядом мертвую лошадь. Это ж надо додуматься: не летать на пеге, как делали их предшественники, а заставлять лошадь биться об землю. Он еще раз взвешивает все: свою дружбу, свое доверие к Митяю, и понимает, что за Митяем он не пойдет, как сильно его ни любит.

– Нет! – говорит Мокша твердо.

Митяй разочарован. Он даже не сразу верит, что ему отказали. Что не захотели видеть новый, не щупанный, не виданный никем мир.

– Боишься? – недоверчиво спрашивает он. – Неужто боишься? Ты – и боишься!

Сияющие глаза Мокши выцветают. Он хочет жить. Фантазии – это все хорошо, да только не собирается он становиться мешком с костями.

– А то нет! Иди с колокольни прыгни, если невтерпеж! Хватило мне и с сосны в реку! – со злостью кричит он.

– А ты бойся бояться! Я, конечно, Тита Михайлова могу попросить, он не откажет. Даже если не до конца поверит, не откажет. Но я хотел тебя: ты же мой друг!

– Нет! – повторяет Мокша.

В глазах у него слезы. В груди рвется доверие.

– Нет! – снова объясняет он спине Митяя, хотя тот уже стоит рядом с пегами и не может его слышать.

Глава 2

Сумашечкин домик

Сумашечкин домик. Комната полна внешне нормальных людей. Одни читают, другие лежат на кроватях, третьи беседуют. Вдруг кто-то случайно произносит: «Дай взаймы!» Какой-то мужчина хватает табуретку и начинает ей размахивать. Врываются санитары, уводят. Входит строгий доктор: «Кто сказал «дай взаймы»? При нем нельзя говорить о деньгах!»

Сумасшедшего уводят на укол. Снова все тихо и спокойно. Потом кто-то случайно произносит: «Поцелуй!» Молодая девушка начинает кататься по полу. Входит строгий доктор: «Ну, просто, как дети! При ней нельзя говорить о поцелуях!» Девушку уводят.