Дмитрий Емец - Таня Гроттер и Локон Афродиты Страница 20

Он хотел отвернуться, но пригляделся к Тане и поймал ее за руку.

– Погоди-ка минутку! – приказал он.

Шурасик нашарил в кармане хрустальный шар, внутри которого горел синий огонь, и быстро коснулся им Таниного лба. Синий огонь стал черным, разросся. Прозрачный шарик сделался мутным. Лена Свеколт посмотрела на Таню с сочувствием и что-то негромко шепнула Шурасику. Тот кивнул и, убрав шар, стал делать руками сложные пассы. Его кольцо то и дело вспыхивало. Таня ощущала легкие уколы.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Не мешай, а то собьюсь, – огрызнулся Шурасик. – Ставлю блок временной защиты! Сколько он продержится – понятия не имею. Но не думаю, чтобы его хватило надолго. Кому-то очень важно до тебя добраться…

– Что? Снова сглаз? – спросила Таня, едва Шурасик закончил.

Отличник начал было что-то объяснять, но Таня не расслышала. Шумная толпа подхватила ее и понесла дальше, к фуршетному столу. Там Кузя Тузиков допытывался у Гуни Гломова, как тому удается так много съедать и почему он, Тузиков, не может с ним соревноваться.

Гломов поймал Тузикова за пуговицу и, откручивая ее, снисходительно пояснял:

– Смотри, веник, какая задачка! Представим, что в воскресенье ты идешь куда-то, где будет полно вкусной еды. Даже не просто вкусной, а обалденно вкусной. Естественно, съесть хочется побольше. Сегодня понедельник. Твои действия?

– Применю заклинание компактности Минимус мизерум. Помнишь, мы у Сарданапала на практикуме протаскивали караван верблюдов через игольное ушко? – спросил Тузиков.

Гуня передернулся:

– Ты что, перегрелся? Уменьшать осетров до размеров кильки – это все равно что из ведра пива сделать наперсток. За такие дела знаешь что бывает в приличном обществе?

Тузиков вздохнул и оттянул от шеи галстук. Он не знал, но догадался.

– Тогда не буду есть всю неделю, чтобы посильнее проголодаться! – предположил он.

– Тоже не выход. Желудок ссохнется и отвыкнет нормально работать. В гостях ты съешь самое большее полмиски салата, и кишки завяжутся у тебя морским узлом, – заметил Гломов.

– А как же тогда?

Гуня авторитетно поднял палец:

– Здесь главное: тренировка… В понедельник ешь хорошо и много. Во вторник еще лучше и еще больше. В среду ешь совсем замечательно. Так, чтобы за ушами трещало. И так наращиваешь темпы до четверга. В пятницу ешь уже обычно. В субботу – половину обычного. С вечера легко ужинаешь, яблочко там, груша… А в воскресенье не ешь уже ничего, только сырую луковицу и пару куриных яиц – не больше, чтобы желудок луковицей не сжечь. А потом к обеду идешь в гости, и ножки стола начинают дрожать от ужаса, потому что видят: пришел настоящий мастер. Ну что, веник, понял?

– Я не веник, но понял! – с обидой отвечал Кузя.

– Глом, ты где? – донесся издалека капризный голос Склеповой.

– Я здесь, моя пампушечка! – воодушевился Гломов и, забыв о Тузикове, точно ледокол, стал пробиваться сквозь толпу. Трижды Таня слышала громкий вопль: это Гуня нечаянно наступал кому-нибудь на ногу.

Толпа заволновалась, расступаясь. Таню подхватило образовавшимся водоворотом, куда-то понесло, и она увидела Ваньку с Ягуном. Наконец-то!

– Вот ты мне скажи, Валялкин, только без дураков: что лучше? Известные слова неизвестного автора? Неизвестные слова известного автора? Или неизвестные слова неизвестного автора? – разглагольствовал Ягун.

Он был в серебристом, с темной искрой пиджаке и светлых брюках. Рубашка белела как снежная вершина. Даже уши и те пунцовели не так вызывающе, подчиняясь общей гармонии.

– Ягун! Я тебя не узнаю! Ты похож на солидного человека, – сказала Таня.

– Угум. Мне сегодня весь вечер это говорят. Проблема в том, что я не имею ни малейшего желания им становиться. Для меня личина серьезного человека – маскировочный халат для вынужденного общения с идиотами. Идиоты – они любят, чтобы все было важно, чин чином. Костюмчик, ботиночки с блеском, надутые щеки, отстраненный взгляд в потолок, – отозвался Ягун.

Ванька молчал. Пока Ягун говорил, он все смотрел на Таню. Той казалось, что он вбирает ее в свою память. Оттискивает ее в зрачках, словно во влажной глине. Это было странное, очень странное ощущение. Оно тревожило ее, хотя бы потому, что Таня не понимала: нравится она Ваньке в новом облике или нет.

– Ну как тебе? – спросила она как будто вскользь, но на самом деле чудовищно напрягаясь.

– Платье тебе очень идет. Я даже не… Но я привык к тебе в джинсах. Теперь мне кажется, что это не ты, – сказал Ванька задумчиво.

– Ты считаешь, что пыльный свитер и джинсы – это все, чего я заслуживаю? – спросила Таня. Ее сознание сработало очень по-женски: как испорченный телефон.

– Я не о том. Любить красоту и совершенство легко. Для того же, чтобы воспринимать человека в его трогательном несовершенстве, нужны терпение и любовь… – сказал Ванька.

Таня пожала плечами. Выпускной вечер не лучшее время для рассуждения о трогательном несовершенстве. Сказал бы просто: «Ты мне нравишься! Все здорово!» – и ничего бы больше от него не требовалось. Нет, с Ванькой определенно что-то происходит. Не исключено, что золотые нити их жизней попросту расходятся, уводя в разные стороны.

Тем временем Ягун успел сменить тему и рассказывал, что Соловей О. Разбойник упорно собирается взять в Магфорд Гоярына. И это несмотря на то, что декан Магфорда и самая добрая тетя категорически против того, чтобы в Англию летел русский дракон.

– Но почему они против? – спросила Таня.

– Русских драконов боятся просто так, на всякий случай. Ради профилактики. То есть, конечно, считается, что с русскими у них мир, дружба, жвачка, но лучше, чтобы русские были без магических перстней и без драконов. И вообще желательно в клетке, – с обидой ответил Ягун.

В Зале Двух Стихий прозвучал незримый колокол. Его раскатистый звук пришел откуда-то сверху, оттуда, где пятое измерение открывало небо, в котором лукаво перемигивались звезды Млечного шоссе. Именно так Ванька любил называть Млечный Путь.

– Дорогие ученики! Дорогие мои друзья! – услышали все усиленный магией голос Сарданапала. – Я не умею говорить красивых слов, хотя и учил в свое время моего друга Демосфена ораторскому искусству! К сожалению, он оказался не самым способным учеником, и мне пришлось лично редактировать все его основные речи…

– А я думал, только мне одному грозит смерть от скромности! – умилился Ягун.

– Но, как бы там ни было, сейчас мне просто хочется высказать то, что у меня на душе, – продолжал академик. – Пять долгих лет мы были с вами вместе. С кем-то даже гораздо дольше. А, Гуня, что скажешь?.. Пять лет мы передавали вам те знания, право на которые вы получили по своему рождению, по тому таланту, который невозможно утаить в себе. Кто-то из вас сумел взять у нас многое, кто-то ухитрился не взять почти ничего – и когда-нибудь, поверьте, еще пожалеет об этом. Дальше ваши дороги разойдутся. Кто-то, возможно, решит остаться в магспирантуре. Другие выберут иной путь. Кого-то он заведет в тупик, кого-то к великим свершениям. Но как бы там ни было – всегда помните: вы тибидохские маги, и на ваших плечах лежит не

только ответственность за Буян, Лысую Гору и школу волшебства, но и за весь славянский магический мир. А это более чем почетная ноша, не забывайте об этом! Вот и все, что я хотел сказать, а теперь…

Джинн Абдулла демонстративно застонал, точно от зубной боли. Коснувшись локтя Сарданапала, Медузия что-то шепнула ему. Академик, спохватившись, откашлялся:

– Еще минуту внимания, друзья! Совсем забыл! По просьбе Абдуллы я с радостью передаю ему слово. Насколько я знаю, он хочет прочитать

«Оду на окончание Тибидохса»!

Джинн Абдулла, давно в нетерпении подскакивавший на ковре, спикировал к преподавательскому помосту так стремительно, что Поклепу, чтобы его не сбило с ног, пришлось ухватиться за Тарараха.

Кверрус эрритам консерумАдальвайс верси миури!Шээрнус аперсит мацвари!Куберкоркис сверлид рвау!

– по памяти начал Абдулла, торопливо извлекая из своего халата свиток.

Пол задрожал. У младшекурсников, не успевших поставить блоки, пошла носом кровь. Атланты на лестнице стали зажимать уши, забыв о необходимости держать своды. Школа пошатнулась.

– Стоп-стоп-стоп! Хватит! Скажем джинну Абдулле большое человеческое спасибо! Аплодисменты, друзья! Скорее! – закричала Великая Зуби.

Зал начал поспешно рукоплескать, заглушая джинна. Страшный гул мало-помалу стих.

Абдулла оскорбленно повернулся к академику:

– Но вы же обещали!

– Э-э-э… Дорогой Абдулла, как бы правильнее выразиться… Я ожидал, что ода будет более понятной и менее смертоносной. Ну, что-нибудь в духе:

Царей и царств земных отрада,Возлюбленная тишина,Блаженство сел, градов ограда,Коль ты полезна и красна!.. [5]

– Но моя «Ода» в тысячу раз лучше!.. – заспорил Абдулла.