Владислав Крапивин - Сказки о рыбаках и рыбках Страница 20

— Бабы-критикессы виноваты, а рычишь на меня, — сказал он.

— Да я на себя больше…

— А-а! Гложешь свою душу: “Они правы, а я плохой”… Тебе бы плюнуть на них, но ты не можешь, интеллигент промозглый. Потому что боишься и стесняешься…

— Чего?

— Влюбленности в своих мальчишек…

— Ты что имеешь в виду, кретин?! — взвился Валентин.

— Да ничего такого. Просто я говорю, что ты создал себе идеал — маленького рыцаря в куцых штанишках и пыльных сандаликах. С острыми расцарапанными локтями и репьями в спутанных волосах… И на основе этого идеала лепишь и пускаешь в свет своих героев. А бабы-рецензентши то умиленно охают, то клеймят тебя за повторяемость и подражание самому себе: “Почему они у вас похожи друг на друга?” А похожи они трогательным сочетанием внешней беззащитности и внутренней отваги. Волыновский стиль…

— Ну и что здесь плохого? — ощетиненно спросил Валентин.

Сашка терпеливо сказал:

— Все хорошо… Кроме одного. Ты боишься своей привязанности к пацанам — и нарисованым, и живым, — словно за тобой следит куча недругов. И будто тебя могут обвинить во всяких грехах — от инфантильности до черт знает чего…

— А что ты думаешь, — хмыкнул Валентин. — И по правде могут. Это самый простой способ, если захотят свести счеты…

— Ну что поделаешь… От себя-то все равно не убежишь. Ведь “волыновские мальчики” — это ты сам.

— Если бы…

— Я неточно сказал… Я о том, что их корни — в тебе. Эти мальчики — такие, каким ты сам хотел быть в детстве, да не получилось. Тетушка твоя, вечная ей память, была прекрасным человеком, но одного не умела — обращаться с детьми. Вот и старалась поскорее сделать тебя большим. С семи лет рядила тебя во взрослые костюмы с жилетками, расчесывала рыжие кудряшки и водила тебя по выставкам и лекциям. И гоняла в художественную школу… А ты душою рвался скинуть отглаженные брюки и сорочку с бабочкой и удрать к озеру или на футбольную площадку. Хотя и робел при этом…

— Ну, положим, в художественную школу я ходил без понукания… И вообще ты малость утрируешь.

— Может быть… малость. Но так или иначе, а корни твоих книжных и киношных пацанов в твоей ностальгии по детству. По тому, о котором ты мечтал и которого тебе не хватило… Разве я не прав?

— Ты прав, — мрачно согласился Валентин. — Но ты будто вспорол мне брюхо и выложил передо мной на широкий стол мои собственные потроха. А это не очень приятно…

— Ну извини. Я не хотел потрошения, думал только о небольшом кровопускании. Для оздоровления организма…

— Когда мясник лезет в хирурги…

— Ладно, не бурчи… Сейчас залечим твои раны… — Сашка раскрыл потрепанный портфель и достал узкую бутылку с пунцово-золотистой наклейкой.

— Силы небесные… — осторожно сказал Валентин. — Мои глаза не врут?

— Не врут, — хмыкнул Сашка.

Это был “Ноев ковчег” двенадцатилетней выдержки.

— Неужели такое еще можно достать в наши времена? Где взял?

— Гонорар… Склепал одному светилу программу по выходу за пределы пересеченных временных эллипсов. Ну вот он и…

— И молчал! Изверг…

В этот вечер (а точнее, уже ночью) Валентин и поведал Сашке о своем замысле. О фильме про маленького Князя и о том, как сперва радовался, а потом охладел.

— У тебя обычная история всех нетерпеливых талантов, — проницательно заметил Сашка. — Пока рождение замысла и первые наброски, в душе горение. А как приходит время воплощения, будничной работы, начинается слюнявая депрессия…

— Может быть, — покаянно согласился Валентин. — А ты сам-то попробуй нарисуй сто тысяч картинок…

Вот тут Сашка и выступил со своей идеей: о машине, воплощающей замыслы автора в фильм. Не о простом компьютере, который делает промежуточные фазы и множит кадры, а “твоем соавторе, Валечка”.

Валентин сперва не принял это всерьез. А Сашка увлекся. Завалил жилье Валентина деталями и несколько месяцев подряд паял, монтировал, склеивал, отлаживал. Причем под руку шло все, что попадалось в доме. Даже адмиральскую трубу, несмотря на протестующие вопли Валентина, Сашка пустил в дело: забрал от нее объектив с узорчатым кольцом и превратил его в глазок-окуляр. Объяснил, что именно через это стекло надо будет наблюдать готовые кадры.

— Потому что суперкинескоп очень маленький, без увеличения ты ни фига не разглядишь. А с окуляром — голография, стереоэффект…

Сашкина машина оказалась чудом. В щель приемника-графоскопа (Сашкин доморощенный термин) заправлялись несколько форматных рисунков с фоном и персонажами фильма, запускалась программа с разверткой эпизода, и машина, помигав индикаторами и погудев, сама запускала действие, записывала на магнитную ленту… Одно неудобство: просматривать отснятые сцены приходилось в глазок со стеклом от трубы (большой суперкинескоп нового поколения Сашка еще только конструировал). Зато изображение было изумительным. Плоские персонажи обретали объемность (несмотря на то, что зритель наблюдал за ними одним глазом). Они вроде бы и сохраняли условность рисованных фигурок, но в то же время оживали. Не только за счет движений, но и за счет… какого-то одушевления, что ли. В общем, не поймешь. Их объемность была вовсе не объемностью героев кукольных стереофильмов, а нечто совсем другое — переход нарисованного героя в иное качество, уже не подвластное автору. И в иное пространство, ибо плоский экранчик не только обретал глубину, но и расширялся в поле зрения до размеров реального мира… А синтезатор безошибочно наделял каждого героя речью со своими интонациями и тембром, самостоятельно придумывал для них целые фразы и диалоги. Непонятно, сама ли машина сочиняла музыку или подбирала в громадной своей памяти малоизвестные и подходящие мотивы, но мелодии, сопровождавшие кадры, тоже всегда были очень удачные…

— Почему ты не возьмешь патент на эту штуку? — теребил Валентин Сашку. — Это же переворот в мире мультипликации!

— Подождем. Неизвестно еще, что получится на большом экране… Да и вообще надо посмотреть…

— Что еще смотреть?

— Как наша голубушка поведет себя дальше…

Фильм был готов примерно на треть, когда случилось необъяснимое. Запланированный эпизод (очередной разговор Маленького Рыбака и рыбки Золотинки) не остановился, где полагалось. Уже без всякой заложенной программы Рыбак и Золотинка продолжали на берегу беседу, причем была она “не по делу”…

— Ты не бойся, — говорила рыбка. — Я ведь не боюсь. Это неправду говорят, что умирают один раз… Это не так…

— А что хорошего, если много раз? — печально и настороженно спрашивал мальчик.

— А это не хорошо и не плохо, это просто один из законов Великого Кристалла, который вечен… Но про такие законы я расскажу в другой раз, Князь. А пока делай, как я говорю. Носи меня всегда с собой. И помни: золотая рыбка может выполнить лишь одно-единственное желание…

Что за чушь?..

Валентин торопливо отмотал назад пленку, чтобы повторить эпизод. И опять пошел странный разговор между мальчишкой и рыбкой. Но уже не совсем такой, как в первый раз. Порой — с иными словами, иными жестами… А потом вдруг Маленький Рыбак оглянулся — прямо на Валентина. И вздрогнул — будто испугался, что подслушивают. И все погасло, полетел предохранитель. И больше увидеть эту сцену не удалось. Она оказалась начисто стерта вместе с окончанием предыдущего эпизода.

Валентин рассказал о случившемся Сашке.

— Мудрит красавица, — заметил тот. — Этого я и опасался.

— Ну… а что плохого, если мудрит? Даже интересно.

— Интересно, конечно, да только… непонятно. Принципы непонятны. Не люблю я, когда мои детища лезут за разрешенные параметры… Слушай, а может, это сам твой Рыбак такой непослушный? Или обстоятельства его жизни нам не подвластны? А наша голубушка эти обстоятельства только отражает?

— Ну тебя… — Валентину даже зябко сделалось. — Я впечатлительный и с детства не люблю сказки про привидения…

— Тут не привидения. На них компьютеры, даже весьма одушевленные, не реагируют… Ладно, поглядим…

А через несколько дней, поздно вечером, покопавшись в потрохах машины, Сашка позвал Валентина:

— Погляди, что она выдает…

“Выдавала” машина то, что и намека не было в сценарии. Под сизыми облаками зеленела бугристая степь. Маленький Рыбак в красном плаще и княжеской шапке шел через траву. Остановился, посмотрел на две стороны. Слева мчалась на него конная лава. Справа тоже катился вал всадников со склоненными копьями. Мальчик сжал губы и сдернул шапку. Поднял ее во вскинутой руке — таким сигналом пытаются остановить мчащийся поезд. Но две конные армии в нарастающих криках и громе копыт мчались друг на друга, готовые смять и себя, и — между делом — вставшего на пути мальчика… Валентин увидел крупно мальчишкино лицо — не нарисованное, живое — со сжатым ртом, со страхом и, главное, с нестерпимой, жгучей обидой в глазах…