Дмитрий Емец - Ожерелье Дриады Страница 23

Меф был уже дома и, кротом разрывая вещи в шкафу, собирался в поход.

Московское лето было, как всегда, в своем репертуаре. Жара долго не держалась. Подразнив слегка хорошей погодой, лето поворачивалось задними карманами и заявляло: «Извините, братцы, но мне еще деревья поливать!»

Вот и этот вечер выдался таким же поливальным. На улице было не холодно, но пакостно. Ветер налетал порывами и швырял о подоконник мокрые горсти дождя.

Зозо Буслаева сидела на кухне и вспоминала, сколько стаканов воды на стакан крупы порождают в смешении своем кашу. Не так давно она вернулась с работы, и теперь ее грыз голод. Сегодня в конторе переводили инструкцию к землечерпалке на узбекский язык, а Зозо заставили все это перепечатывать, что выпило ее творческие способности на много лет вперед.

Но и это еще не все. Разрядив в нее обойму, судьба бросила еще и динамитную шашку. Зозо узнала, что ее отпуск с августа перенесли на ноябрь, объяснив это тем, что в августе и так все уходят и что кто-то же должен торчать в офисе на случай, если какому-нибудь маньяку вздумается приобрести снегоуборочник или подшипники к трактору.

К слову сказать, вечера, когда Зозо бывала дома, выдавались нечасто: раза два в неделю. Обычно, когда у нее не было свидания, мать Мефодия носилась по Москве, опасаясь пропустить хотя бы одно мало-мальски значимое событие, о котором прочитала в Интернете. Для внутреннего комфорта Зозо требовалось быть в культурной струе – однако чем больше она была в струе, тем дальше удалялась от культуры.

Зозо никогда не приходило в голову, что выставки, театры, музеи и презентации, которые она громко называла «духовными ценностями», имели к ним такое же отношение, какое воробей, сидящий на крыше библиотечного колледжа, имеет к библиотечному делу.

Вернувшись домой, хмурая, как поздняя осень, Зозо обнаружила на столе сына записку: «Ушел в байдарочный поход. Когда буду – позвоню. Целую, я».

Зозо не была особенно переживательной матерью, но все же записка ей не понравилась. Даже бумажный поцелуй ее не смягчил. Как это так: ушел в поход? И как понимать растяжимую фразу: «когда буду – позвоню»? Где «буду» – в походе или снова в Москве?

Для выяснения этого туманного обстоятельства Зозо немедленно принялась трезвонить сыну на мобильник. Меф трубку взял, но поговорить не получилось. В трубке что-то грохотало и прыгало. Зозо поняла, что он едет в метро, и поневоле отложила объяснение с сыном на некоторое время.

Вспомнив все же, что три стакана воды идут на стакан крупы, Зозо победно устремилась к плите, но не нашла ни одной чистой кастрюли. В одной закисал прошлонедельный суп, подернутый островками белой пушистой плесени. Плесень эта напомнила Зозо морскую пену, которую она в этом году так и не увидит. В другой, самой любимой кастрюле, что-то давно и безнадежно пригорело.

Лень вступила в схватку с голодом и, сбив голод с ног, запинала его на кухонном полу. Зозо решила дождаться Эдю и вынудить его что-нибудь приготовить.

При всех своих порывах Зозо была женщина вопиюще бесхозяйственная. Разбросанные вещи или пирамида грязных тарелок вызывали у нее глубокую тоску, которую ее сын Меф называл «мерлюхлюндией». Руки у Зозо опускались, а голова горько склонялась на грудь. Лишь изредка – раза так три в год, когда тапки прилипали от грязи к полу, Зозо понимала, что наступил тот самый момент, который лучше всего характеризуется словами «сейчас или никогда», и начинала истерично убираться.

«Убиральное» настроение приходило обычно среди ночи. И тогда от всей души она вжимала щетку в ковер, пока не начинала гнуться труба и в ковре не проедалась плешь, напоминавшая макушку театрального деятеля. С таким же рвением она вытирала губкой всхлипывающий кухонный стол. Казалось, вместе с пылью и крошками Зозо пытается стереть со своей жизни весь налипший жирный мусор. Сойти с повторяющейся карусели ошибок и пойти по ясной, понятной и прямой дороге.

Эдя терпеть не мог у Зозо таких «психозных» настроений и говорил про сестру, что она «хрюкнулась».

– Подбирай слова! Я не желаю жить в свинарнике! Это ты со своей фамилией можешь, а я не могу! – кричала Зозо.

– При чем тут свинарник? По мне так надо смотреть, не что люди делают, а с каким чувством они это делают, – спокойно заявлял Хаврон. – К примеру, пол помыть – хорошее дело, но если с истерикой или с лицом недооцененной жертвы, то на фиг не надо. Или бабуленцию через дорогу перевести. Нормальное дело? Нормальное. Но если при этом орать, чтобы все бабуленций через дорогу переводили, и слюной на асфальт капать – то пусть лучше бабуленции дома сидят.

В дверях провернулся ключ, и в узкий коридорчик втиснулся Эдя. Вместе с Хавроном в дом забрела сырость. С Эди стекала вода. Туфли чавкали. Насквозь мокрая майка облегала его мощный торс.

– Чего ты на меня уставилась? – проворчал Эдя, встряхиваясь в коридоре, как выбравшаяся из воды выдра.

– Почему в холодильнике ничего нет? – напористо спросила Зозо.

– А ты туда что-нибудь положила? – резонно спросил Хаврон.

– А то нет! Я вчера покупала майонез!

– Рад за тебя! Тогда возьми ложку, и вперед! Уверен, что майонез еще там! – поощрил ее Хаврон.

Брать ложку Зозо не стала. Вместо этого она сказала:

– У тебя челка прилипла, как у Адольфа Гитлера. Не знаешь, где фотоаппарат?

Фотографироваться Эдя наотрез отказался. Босиком он прошлепал в ванную, предусмотрительно щелкнул задвижкой и крикнул через дверь:

– Теперь я понимаю, почему от тебя все мужья сбежали!

– Потому что сволочи! – отрезала Зозо.

– Так-то оно так. Но тут какая штука. Если человеку слишком часто попадаются на дороге сволочи, то одно из двух: либо он сам сволота порядочная, либо этих сволочей специально ищет, – насмешливо прокомментировали из ванной.

Зозо такое объяснение не устроило.

– Сам ты гад, Хаврон! – сказала она убежденно.

Брат ее не расслышал. В ванной уже шумела вода. Зозо пару раз мстительно толкнула дверь пяткой, жалея, что лишена возможности придушить Эдю прямо сейчас. Будет теперь плескаться, как морж, и плевать ему, что она страдает.

Внезапно Зозо ощутила себя вдрызг несчастной. Ей спешно требовался внятный повод для саможаления, и теперь он обнаружился. Брат! Вот кто во всем виноват! Заел ей жизнь, а сейчас еще противно фыркает в ванной от удовольствия, как большой пес, которому чешут пузо.

Часто бывает, что человек вначале принимает решение и совершает некое действие, а потом подгоняет под него отговорки и обоснования. К примеру, вначале два приятеля расплевываются, а затем внушают себе, что хотели сделать это давно и все время своей дружбы только и делали, что уступали друг другу. Или жена вначале бросает мужа, а потом спешно подшивает к своему поступку благовидные мотивы.

О том же, что проще попросить прощения и понять, что виноват во всем именно ты, а не кто-то другой, предпочитают не думать. Никто не любит быть виноватым. Не только на обиженных суккубы водку возят, но и на слишком правых и недооцененных. Недаром в Тартаре даже кафедра недавно открылась: правоты, недооцененности и непогрешимости.

Зозо вновь пнула дверь. Она вспомнила, как в детстве они с Эдей ссорились, он запирался, а она подсовывала ему под дверь бумажки, на которых писала: «Дурак! Идиот!» Он же писал на бумажках: «Я не читаю!» и просовывал обратно.

– Купи себе, наконец, квартиру и отвали от меня! – громко крикнула Зозо в щель.

Она думала, что Эдя не услышит, но тот как раз выключил воду.

– ЩАС! Только старушку-процентщицу зарублю!.. Денег дай! – сразу согласился брат.

– Возьми кредит!

Нырять в болото кредитного рабства Хаврон отказался.

– Понимаешь, сеструха! С любым имуществом связаны неприятности. Купи себе хоть собачью будку в тундре – и вместе с ней огребешь вагон ненужных проблем. Налог на землю, аренда собаки, биржевая стоимость придушенной курицы. Нет уж: предпочитаю быть неимущим. Меня больше устраивает ситуация, когда государству нечего с меня взять, кроме зубной щетки, – сказал он, увиливая.

– Ничтожество! Дрянь! Иждивенец! – крикнула Зозо в дующую сквозняком щель.

– Остынь!

Дверь быстро приоткрылась, и ее окатило струйкой тепленькой водички. Зозо яростно рванулась в атаку и, вырвав скользкий душ из рук брата, дернула. Что-то натянулось, лопнуло, и лейка внезапно осталась у нее в руках. Дверь захлопнулась.

– И это взрослая женщина, мать взрослого сына! Шланг оторвала! Ай-ай! – запричитал Хаврон.

– Неудачник!

– А ты Красная цапочка! Как начала в детстве цапать, так все цапает, цапает! Чего сегодня дома сидишь? Очередной стареющий Карлсон выпрыгнул в окошко с зонтиком?

– Попрошайка! Крышка от унитаза! Пустое место! – беспомощно всхлипнула Зозо, потрясая душем.

Ей казалось, что ничего обиднее для мужчины просто не существует. Но, увы, Эдя не был мужчиной. Он был братом и имел непрошибаемый, поистине братский иммунитет.